Закуриваю. Вторая сигарета добавляет в прогретый салон уюта. Давить газ в пол теперь и вовсе не хочется. Это потом.
Редкие дальнобои ползут справа. То ли тоже проснулись, то ли и не ложились. У многих рабочий день срастается с ночью. Иду по третьей полосе. По крайним пусть летают менты, чайники и бандиты. При ударе о бетонный разделитель торопыг отбрасывает и на соседнюю полосу, а мне вовсе не хочется с ними встречаться. Я предпочитаю самостоятельно выбирать ритм движения, а в третьей полосе никто не мигает дальним светом и не перекрывает битым своим металлоломом путь.
Люберцы уже проснулись. На остановках транспорта, что в сторону Москвы, чуть клубится народ. Встречка не плотненькая, но уже и не расслабишься. Мало ли кто с похмелюги тащитсянадо следить. Да и пешеходы чумные в это время. Рыпаются туда-сюда непредсказуемо, как сонные мухи. То ли хотят покончить счеты с жизнью, то ли торопятся житьне поймешь их.
Светофоры в область пусты. Проскакиваю город-спутник буквально влет. Не нарушаю. Или почти не нарушаю. Правила и реальность ведь очень разнятся, потому-то иногда дешевле нарушить, чем оказаться правым, но битым. Да гаишникам и не до меня сейчас, у них деньги пошли.
Снова пост, и опять вся ментовская братия торчит на другой стороне. Уже кого-то остановили и потрошат. Мне уходить в Малаховку, то естьпротив шерсти. Я сейчас никому не интересен. Стрелка зажглась, поворачиваю, привычно обхожу своеобычные колдобины. Кажется, я их уже по именам знаю. Когда-то на дачу через них ездил, теперь вот к напарнику.
Ворота уже открыты. Автолыч ждет, значит. Заруливаю во двор. Здесь мой аппаратик будет дремать, пока не вернемся. Отсюда мы уже двинемся служебным универсальчиком. Жигуленок наш приветливо фырчит мотором. Салон теплый, уютный, прокуренный. Машина забита чуть не доверху разным инструментом. В багажнике моим вещам уже не отыщется и уголка. Хорошо так нагружена, капитально. Если б не «домики» под пружинами, то села бы арками на колеса.
Загоняю машину на то место, где обычно живет «четверка», глушу движок, вылезаю. Автолыч уже машет из проема двери.
Привет, Васек, заходи! Кофейку на дорогу попьем!
Громко он говорит, непривычно для предутренней тьмы. Режет слух контраст этот, привык я, видать, к шепоту. Иду. Не то чтоб уж очень хотелось кофе, но ритуал такой перед дорогой. Вроде как и не поедешь нормально, если не хлебнешь кофейку чашечку. Швыряю вещи в салон кибитки, иду кофейничать.
Минут через двадцать выползаем. Автолыч догружает заднее сиденье своими вещами. Теперь и сзади нет ни миллиметра свободного пространства. Наталья, жена Автолыча, держит в руках пакет с термосом и бутербродами. Ждет, когда мы закончим с укладкой. Сухпай всегда идет в последнюю очередь, чтоб потом не искать его под грудами барахла. Кое-как впихиваем пакет между передними сиденьями. Все, больше ничего не уместить. Разве что под крышу, рискуя при резком торможении схлопотать баулом по макушке. Можно было бы сложить сиденья, но лучше этого не делать. Не дай бог авария, и все, что есть в багажнике, упрется в передние сиденья. Лучше так.
Как там Вероника? интересуется Наталья, когда мы уложились и засмолили по сигарете, отмечая победу разума над пространством.
Да ничего, нормально.
Я смотрю на жену Автолыча и вижу, что она очень похожа на мою Нику. Вроде бы и разные они внешне, а есть что-то такое Это, наверное, тревога и ожидание их роднят.
Да, чего-то хотела у тебя спросить. Ты там с ней поговори, вспоминаю я.
Я позвоню.
Вась, Автолыч смущенно почесал нос, ты сам за руль, ладно? Я вчера маленько перебрал.
Киваю. Насчет «маленько» я б, правда, посомневался: перегарищем прет так, что снег вспыхивает.
Не вопрос.
Все привычно, хорошая примета. Будь Автолыч в нормея б застремался. А такпусть дрыхнет. Я в утренней зимней темноте больше шепот люблю и музыку. Поболтать и потом можно. И сигареты со вкусом одиночества очень такие особенные. Так что если выпадет Автолыч из реальности часиков до девяти, то и хорошо. Пусть отдыхает. Это только с девятиплохо. Вроде бы и светло, и все проснулись. И жми на газ, кажется, ан нет, на меня начинает давить сон. Особенно неприятно, если рядом кто посапывает. Никакие сигареты, никакая музыка, никакой кофе не помогает.
Я чуть покачал рулемчетко идет, без заметного люфта. Да сто процентов наш синий аппарат был готов к походу. Автолыч наверняка вылизал ходовую и проверил движок. Не зря он всю жизнь водилой оттарабанил. И на дальняк фуры гонял, и в персоналках с мигалками. Профи. Нас напарниками когда сделали, он меня сперва учил шоферить. А ведь к тому времени у меня было почти девять лет стажа, потому как-то обидно слушались придирки.
Что ж ты делаешь, так тебя и так? Ты чего дергаешься?
Да знаю я! Не дергаюсь, а еду, огрызался я.
Обижайся не обижайся, но тычайник.
Да я давно за рулем. Даже таксовал по городу.
Таксовалне показатель. Это хоть сколько, да и трассане город. Многие всю жизнь чайники. К тому же с твоей дерготней ты быстро устаешь и расходуешь горючку, на которой можно немножко денежек срубить на пиво. Дело твое, конечно, но попробуй как-нибудь ехать так, как говорю я. Сам почувствуешь.
Я все же попытался. Не скажу, чтоб с охотой, бо считал себя крутым профи, но потом проникся. Вообще скажу: ломать себя через коленку гораздо труднее, чем средних размеров полено. Но получилось, хоть и со скрипом. И вправду оказалось, что его советы очень полезны. Учился я прилежно, советы мотал на ус. И однажды количество перешло-таки в качество.
Теперь, сказал тогда Автолыч, могу спокойно хлебнуть пивка и поспать, пока ты за рулем. В смысле, уверен, что проснусь.
В машине царила Африка. Я уселся, стянул куртку и кинул ее поверх сумок. Не свалится. Но даже если упадет, то больно не будет. Снимать верхнюю одеждуне ритуал, а необходимость. На короткие расстояния не имеет смысла раздеваться, а вот через пять-шесть часов трассы любая лишняя одежка становится раздражающим фактором.
Автолыч поцеловал жену и уселся в жигуленок. Я махнул ей рукой и осторожно вырулил со двора, ощущая, как перегруженная легковушка тяжело покачивается на кочках. Наталья закрыла за нами ворота, а потом вышла из калитки, стояла и смотрела нам вслед, пока мы ковыляли по проселку. Мне показалось, что я вижу в зеркало глаза Ники.
Ремень безопасности Автолыч презирал. В его «пятерке» висели на стойках огрызки, которые и воткнуть-то не во что было, но меня он не оговаривал. Дело не в штрафах, просто я чувствую себя без ремешка словно без трусов. Неуютно мне в кресле без этой штуки. Как и все в мире, понимание необходимости ремня пришло через боль. На первой своей машинюшке, старом москвиче, налетел на стоявшую ребром крышку канализационного люка. Налетел балкой. И скорость-то была с гулькин носот силы километров десять, а так грудью наделся на руль, что дыхание перехватило и звездочки хороводы принялись водить вокруг головы. С той поры москвича стало тянуть немного влево, а я сразу пристегивал себя ремнем, едва усаживался в кресло. Вот такая полезная травма.
Короче, Автолычу пофигу. Ума не приложу, как он отработал водилой столько времени и не приобрел рефлекс. Может и не попадал так, как я. Он застегнул свой ремешок позади сидушки, чтоб менты не прикапывались, устроился поудобней и раскурил первую дорожную сигарету. Я приоткрыл окошко и засмолил свою. А повозка наша цыганская вывалилась из узеньких проездов одноэтажной Малаховки и потюхала по Егорьевке.
Родное мое шоссе. Дача там, на которой я вырос. Многое лучшее, что со мной было, осталось там. Ну, дачагромко сказано. Садовый участок, что дед с бабушкой получили от завода. Поднимали они его с болотных горизонтов, когда мои родители на работах прятались от садовой повинности. Меня, понятно, никто и не напрягал. Внук копался в песочных кучах, а когда подрос немного, летал на велике с друзьями. Иногда мы стояли в воротах, ловили грузовики с песком и землей, кто из садоводов чего заказывал, и просили:
Дядь, прокати!
Дороги-то тамминут пять грунтовки, и та вся в ямах. Но зато потом долго обсуждали кабины зилов, кразов и газонов. Педофилов и маньяков, на наше везение, не попадалось среди этих прокуренных загорелых ребят в промасленной одежке. Эх, да что еще скажешь про детство, разве вздохнешь со светлой грустью, вспоминая стучащий в маленькие прямоугольнички стекол террасы дождь или яркое летнее солнце, раскалявшее песок на дворе. Воспоминаний-то плохих и не осталось вовсе. Помню, что ревел и думал, что никогда не забуду обиду, а о чем речь шланынче и не вспомню.
По Егорьевке мы ездили, конечно, позже, когда дед купил машину. На заводе у них там распределяли. Четыреста двенадцатый ИЖ табачного цвета. Я на нем с одиннадцати лет ездить учился и об столбик крыло бедолаге рихтанул. Кстати, на границе Тульской области у поста ГАИ на постаменте как раз такой же аппаратик стоит. Только с ментовскими примочками и раскраской соответствующей. Но цвет машинки точно тот, на котором меня дед учил кататься, табачный.
До моторизации семья каталась как все: на электричке. Я не жаловался, естественно. Какой малек пяти-шести лет от роду будет недоволен поездкой на настоящем поезде? Приключение же ж! Час с лишним на деревянной лакированной скамейке у окна летели как один миг. Да, наверное, было душно. Особенно когда на Ждановской народ в вагон набивался с рассадой, саженцами, лопатами, матюгами и гомоном. Но стоило уставиться в окошко на пролетающие мимо деревья, переезды, людей, машины, и такие мелочи переставали касаться сознания. Дорога! Любая дорогаэто такая отрава сладкая, что А, не стану я объяснять. Кто испытывал радость путешествияв моих объяснениях не нуждается, а кому такие вещи не по душе, тот и не поймет, хоть самые распрекрасные слова подбери.
Эх, как иногда хочется вернуться в места детства, да только некуда. Конечно, память моя хранит координаты места, где домик стоял. Но уже давным-давно нет его. Он меня из армии не дождалсясгорел. Или поджог кто, такое случалось. Деревяшке-то сухой много ли надо.
Двигаемся по Егорьевке. Дачников нет, грузовых мало. Тут, помню, движение по будням было никаким, но то в начале восьмидесятых, сейчас заметно интенсивней катаются люди. Иду без обгонов, держусь за каким-то чудиком на ЗИЛе. Скорость сейчас не важна, да и утро не располагает к резким движениям. Хочется вальяжно и спокойно рулить. И потом, заезд дальний, денежки нам капают за работу вместе с дорогой. Конечно, командировочные не худо и сэкономить, но лучше для этого на объекте ударным трудом воспользоваться, чем участвовать в бессмысленных гонках на трассе.
Снежная пыль под колесами, да и той почти не видно. Так, легонькая поземка какой-то причудливый узор на сером сухом асфальте изображает. Поднимаемся на мост. Я еще помню, что тут был когда-то переезд и стояли там долго-долго! Придорожные кусты колонне дачников служили туалетами. И мне тоже, куда уж без этого. Но с тех пор не только я, но и мост постарел солидно. Интересно, сколько мне тогда было, когда впервые на машине ехал? Семь, восемь?
Как Вика твоя?
Напарнику моя девушка нравится, а он разборчивый, старый черт.
Да ничего, потихоньку, отвечаю, но больше всего мне хочется молчать.
Разговор не вяжется: мне сейчас с родными привидениями поболтать хочется, а этим сподручней в тиши заниматься. Но тут не только я такой скучный, Автолыч сам тоже снулый, как карп на прилавке. Уставший с перепою.
Я тут посплю немножко. Как вырулишь на Владимирскую трассутолкни.
Спи, конечно!
Но он все же не спитзакуривает.
Папку прихватил? спрашиваю.
Угу, кивает, там валяется.
Много пола?
Сто двадцать квадратов примерно.
Ясно.
Снова молчим. Автолыч выкинул окурок, съехал поглубже в кресло и начал подремывать. Я тоже ощутил легкую сонливость, но ее тут же стряхивает старое воспоминание. Было дело, мы в пять утра на где-то за Воротынцом аварию увидели. Нет, не саму ее, а последствия. «Восьмерка», съехавшая в поле, и КАМАЗ с трясущимся у обочины водилой. Перед бампером грузовика дофигища битого стекла, у шоферанос разбит и ссадина на лбу. На стекле трещины: боднул, видать. Торможу. Выходим с Автолычем, идем к водиле.
Что?
Вон там они.
Парень молодой, может, чуть старше меня, с трясущимися руками и дикой тоской в глазах.
Гаевню вызвал?
Да, тут проезжали люди, сообщили на пост.
Хорошо. Ты сам как?
Ничего, терпимо.
Он смотрит на свою выгоревшую футболку, заляпанную пятнами крови.
Это из носа.
А они? В жигуленке которые?.. махаю головой в сторону разбитой машины, опасаясь конкретизировать вопрос. Камазиста вдруг дикий колотун начал бить, и я прикусил язык. Не стоило лишний раз проверять сердце парня на надежность. Вытаскиваю сигарету, даю ему. Он молча кивает, втыкает ее в синюшные губы. Подношу огонек зажигалки. Бедолага жадно затягивается, словно год не курил. Я подхожу к машине и приглашающе махаю напарнику рукой.
Я не пойду, отчаянно мотает головой Автолыч, покойников боюсь.
Спускаюсь с откоса, иду к «восьмерке». Передних стоек нет, лобового и боковых стекол тоже нет, но передок, что удивительно, почти целый. Царапины на крышке капота «зубила», и все. А внутри они сидятмужчина и женщина. Наверное, супруги. Щупаю шеихолод по руке, словно из морозилки их достали, хотя и часа не прошло вроде как. И крови почти не вижу, отчего почему-то делается и вовсе страшно. Вытираю зачем-то руки о траву, долго вытираю, словно пытаюсь стереть что-то липкое и грязное. Наверное, не хочу хвататься за руль испачканными смертью руками. Смотрю сквозь заднее стекло в салон, но там никого нет, только вещи. Все до потолка забито вещами. Откуда и куда их несло в такую рань? Почему мужик заснул? Ведь заснул же, понятно. Трасса здесь на удивление ровная, сухая и до сих пор пустая. И тут дергает меня от аналогии: мы вдвоем, машина доверху забита разным металлоломом, и мы утром идем по той же трассе невесть в какие дали.
Возвращаюсь к машине, Автолыч уже внутри. Муторно ему, похоже. Курит, смотрит куда-то в другую сторону. Вижу, на место подъезжает машинка гаишников. С сиренами и мигалками. Бегут к машине, но скоро возвращаются. Уже неспешно идут. Лобовуха легковушки с КАМАЗом всегда фатальна для маленького автомобиля. Тем, кто спереди, не остается ни единого шанса. Тот мент, что помоложе, лезет в машину и хватается за рацию. Медиков вызывает, не иначе. Скорая приедет неторопливо, без мигалок и сирен, к гадалке не ходи. На смерть нет охотников торопиться.
Мы тут не нужны? спрашиваю у капитана.
Не, мы сами, мотает головой мент. Езжайте.
Мы отчаливаем, Автолыч бледный, смолит сигареты одну за одной. Тоже достаю, присоединяюсь. Мысли все вокруг аварии крутятся. Вот так оно ж бывает: рази все. Ясным летним утром, на пустой дороге встретили они свою кончину. Умерли в один день. Вспоминаю, что тормозного следа нет. Точно, заснул мужик, ничего другого предположить не могу. Что ж, надеюсь, им не было больно. И почему-то хочу, что если и с нами что, то вот так, сразу, без мучений.
Теперь и лица погибших, что иногда снились, уже стерлись из памяти, и номера машины не вспомню, а вот раскаленная точка воспоминаний тут же выжигает сонливость, едва она подбирается ближе. Сразу эта сцена горит перед глазами. Тишина, птицы просыпаются, солнышко пригревает, июльские поля с выгоревшей травой, и эта пара в машине. Так что не помешаю спать напарнику. Пусть хоть вообще до Гороховца спит.
Еще один мостсразу за поворотом на Раменское. Этот я уже отлично помню. Он почти все лето простоял, по нему долго не открывали движение. Мы на этом мосту какие-то цветные стеклянные цилиндрики собирали зачем-то и катались на великах. Поднимались долго, тяжело, а спускалисьвовсю крутили педали, стараясь набрать максимальную скорость. Ветер свистел в ушах. Родители каждого сорвиголовы из нашей команды не раз вставляли чадам по полной, если узнавали про мост. Типа, спуститесь и угодите под машину или разобьетесь, так гонять. Но из-за таких вздорных мелочей, как страхи родителей, никто и не думал отказываться от рискованных поездок. А еще под этим мостом мы собирались. Бросали велики внизу и взбегали по выложенной плитками насыпи. Там получалась очень уютная конура, где можно было покурить, сыграть в карты, поматериться вдоволь. Я там даже ночевал, когда сбегал из дома. Бетонная конструкция долго держала тепло, часов до четырех утра там вполне комфортно получалось спать. Потом часа три приходилось пританцовывать, пока не пригревало солнышко. За три ночи вошел в ритм. А подкармливала меня, помню, хоть и мажористая девочка, но настоящий друг, свой парень, как говорится. Не выдала родителям место. Нескольким годами позже я только случайно с девахой этой не покувыркался. Причем накануне ее свадьбы. Кто знает, может, и зря так вышло, что не переспали мы. Не сложился у нее брак в итоге, разбежались они с супругом. И кто знает, как сложилась бы судьба Нади, успей я раньше. Нет, я не жалею ни капельки, что вышло так, как вышло: к лучшему. Просто такие вот поворотики ключевые интересно продумать И застревают в памяти колючими вопросами, на которые никогда ответа не узнать, а я всегда любил докопаться до сути. И пока не доберусь до кварков, так и буду все время размышлять. И память такие дела забивают, и обдумать все от начала начал не хватает времени. Плохо, знаю, но ничего поделать с собой не могу.