Школа осталась позади. Половину взрослых людей его детства развезли катафалки, словно после долгого субботника, где все успели примелькаться, надоесть друг другу. Кино во дворе больше не показывали. Летом агитплощадка зарастала травой в человеческий рост. Герой этой истории тоже умер. Не стало прежнего существа. Порог знакомого дома переступал тот, в ком ни капли не осталось от малыша, что взбирался, преодолевая страх высоты, на трамплин, чтобы быть ближе к летучим мышам. Возможно, они выросли, как и он, имеют теперь другой вид. Чаще попадаются ласточки. Побродив какое-то время в состоянии мнимой смерти, юноша мысленно похоронил себя маленького и обратился к демону, который сидел у него внутри: либо тот признает, что его желание это закон, либо демону придется поискать себе другое помещение. Бес мгновенно согласился, судя по легкости и быстроте переговоров внутри никого не было. Молодой человек разговаривал сам с собою.
Одна могла похоже пищать. У другой он видел похожую шапочку. Разрозненные черты любимого образа не устраивали «малыша». Под маскарадным костюмом шумело складками человеческое туловище. Одно, другое, какая разницаее там нет. Не слишком ли многого требует он от податливой действительности? Попискивала круглоголовая кикимора с румянцем от горчичников между лопаток. Хлопала недоразвитыми перепонками брюнетка, с точилкой для карандашей между ног, а ростом чуть длиннее мизинцев на его руках. На его осторожных руках колдуна
Он знал, что причиняет боль, лезвием желания выкраивая темный образ, делая его тверже, крупнее. Целуя воздух привычным движением губ (это был другой рот, тот истлел на лице умершего ребенка), он хотел пробудить ответную страсть, чтобы слепая при свете дня возлюбленная отыскала его сама, и, сложив крылья, легла, скрипнув пружинами, и оскалила в ожидании химерический профиль Выросшая, совершенная. Безнаказанная близость с оборотнем, сошедшим на землю, покинув стаю черных рукокрылых подруг, чья длина не превышает семь с половиной сантиметров. Произойдет ли это во сне, или глаза его будут видеть превращение, ему все равно, главноеэто должно случиться.
Был девятый час утра. Он проснулся и сразу открыл глаза. Рядом, спиною к нему лежала его новая знакомая. В комнате было светло и тихо.
Кожан Кожан обыкновенный,вымолвил молодой человек сквозь усталость и хмель. И тогда она медленно повернула к нему теперь уже безупречную голову, по-человечески оскалив для поцелуя собачье рыло.
Что-то его гложет
Здесь в декабре начинает темнеть после двух, в читальном зале библиотеки включают электричество. Потрескивая, загораются лампы дневного света. Лица работниц, знакомые мне с конца семидесятых, так давно, кажется почти не изменились. Только огромный кубик рекламы супермаркета напоминает, что за окном распоряжается совсем другая жизнь. Да еще, пожалуй, быстрее и чаще стали ездить машины. Иногда перед светофором они тормозят в унисон, сразу несколько. Летом стая скворцов разом взлетает из травы, а по шуму можно вообразить большого крылатого монстра. Ночью неоновая надпись вспыхивает и гаснет («ЭММА» есть, «ЭММЫ» нет), отражаясь в выскобленных локтями читателей поверхностях столов, уже в пустом и темном помещении. Так среди ночи разбогатевший мужчина фотографирует со вспышкой свой разбухший хвост. Телефон рядом, звонит доктору: «Саня, зёрна подействовали». И все-таки мне нравятся эти ранние сумерки. В июле, когда ядовитый зной держится круглосуточно, я уповаю на последние дни декабря. Долгие вечера кажутся мне бесплатными вечерними киносеансами, я правда уже толком не знаю, какую картину смотреть. Года три назад бывало, после библиотеки я бодрым шагом заходил в магазин «Винокур», брал домой бутылку водки, замораживал ее, притворялся, что под градусом я сам себе интересен. Последнее время ледяная водка интересует меня не больше ледяного эскимо. Однако в библиотеке я по-прежнему требую старые газеты, иногда журналы, ими опьяняюсь. Специальным лифтом их доставляют из подземного хранилища, порою с неохотой, несмотря на скромное, но постоянное с моей стороны вознаграждение за труды. Там внизу, под бетонным полом, почиет советская Атлантида. Впрочем, ее там нет, и нечего на эту тему сентиментальничать. Зато через дорогу на месте старомодного парка с его сиренью выросла громадина «ЭММА». Девка здоровенная, необикнавеная, если петь по-утесовски. Там есть все, чего не было в советской торговле, в плоть до вибраторов и клюшек для гольфа. А в Атлантиде одна периодика, все ее сокровищастарые газеты и журналы, причем не размокшие, а высохшие. Ветхие крылья ископаемой моли, можно написать и так.
Проходя мимо «ЭММЫ» я встретил знакомого, по-моему, он меня не узнал. Как и у многих других людей у него есть кличка, правда никто его по ней ни разу не окликал. О существовании клички знают всего три человека, все трое успели раззнакомиться, почти возненавидели друг друга в конце прошлого века, пожелав взаимного издохнуть, однако живы по сей день, продолжают обвинять друг друга в скупости, вероломстве, помешательстве. Возле нового дорогого магазина «ЭММА» я повстречал Страшное Лицо.
Страшное лицопрозвище серийное. В моей картотеке имеется Нечистое Лицо (зловонный старый хиппи с горбом и гнойными глазами в очках), Грубое Лицо (из Харькова пришла, в Харьков ушла), Детское Лицо и даже человек по имени Пися с длинной редкой бородкой. А сколько было разных черепов! Гена Лысый Череп, достойный особого описания, ныне покойный Треснувший Череп, Мятый Череп. Этого я до сих пор вижу у себя под окнами.
Брезгливо раздвинулись двери без ручек, и Лицо выкатил наружу целую коляску, как назвать, что в ней было продовольствия. Стоит ли перечислять, чем лакомится Страшное Лицо? Лучше в другой раз. Он двигался не спеша, в том, что это он, я убедился, когда в двух шагах проплыл его профиль австралийского аборигена. Его физиономия сохраняла застывшее изображение изумления и гнева. Он всегда, даже просто перед собой смотрел с осуждением и тревогой. Вне сомнения там хватало летучих мышей в колокольне, но я догадывался и поэтому не копал глубоко, неинтересных мышей, с комплексами. Что-то его гложет. Но, как говорил один зубной техник, я ж его не делал.
Чтобы хорошо представить Страшное Лицо достаточно вообразить, будто вы подняли люк в большую цистерну и снизу на вас уставились с выше описанной миной личики лемуров, чьей трапезе вы помешали. Похожий взгляд был у Нины Купцевич, она увлекалась алхимией, наркотиками, сидела. Держала в доме книги Лимонова, Газданова, Соколова. Стоит кого-то обосрать, и она смотрит на вас, как лемур из цистерны: что не так?! Кроме того, она предпочитала анальный секс Я понимаю, что современный автор здесь отвалял бы страниц восемь, но мне-то кого шокировать. Впрочем, не стесняются люди описывать себя в роли литейщиков, официантов, даже балерины с гордостью пишут мемуары. Могу сказать одноя вовремя бросил забирать почту из шершавого ящика этой Нины Купцевич.
На стоянке Страшное Лицо поджидала машина. Оттуда выскочил водитель и стал помогать хозяину перекладывать покупки из тележки в багажник. Ветер трепал звуки японского саксофона, льющиеся из выносных динамиков над крыльцом, судя по движениям рта, он с тревогой и осуждением что-то внушал шоферу. Это могли быть стихи Гумилева. Судя по присутствию шофера, Страшному Липу до сих пор не вернули права. За руль его все еще не пускают.
В ожидании заказа я беру с полки местные газеты, перелистываю их невнимательно, то и дело прислушиваясь к рокоту подъемника. Скоро ли доставят из-под земли столь необходимые мне талмуды? В свежих выпусках много уголовной хроники и фото читательниц с редкими фамилиями, кто мог подумать, что они встречаются так часто: Светлана Очколаз, 18 лет, любит танцы, спорт, мечтает стать моделью.
В прессе, которую я вынужден просматривать от нечего делать, не было, нет, и не будет сказано ни слова про то, чем занимался, как провел июльское утро рядовой какой-нибудь житель этих мест. О чем мечтал и сколько ему, лет и была ли в кране горячая вода
Судя по раскрасневшемуся липу вышедшей из ванной девочки, воду дали. Родители со вчерашнего вечера находились за городом. Из не собранной постели сверкал весенний номер журнала. Солнце успело перебраться через шоссе, и накаляет все, до чего может дотянуться своими лучами. Только и разговоров, что об июльской жаре, ее проклинают все, даже глухонемые, знаками. Но пляж под боком. По другую сторону шоссе, за окном. Там, несмотря на выходной, так и снуют туда-сюда машины. Потому что в центре города, на проспекте, чересчур много светофоров, задолбаешься ждать.
Хозяйка квартиры выходит в коридор и, протянув руку так, что сквозь загорелую кожу проступают ребра, убирает громкость в радиоточке. Голос, старательно певший балладу на украинском языке, смолкает. В кухне она включает магнитофон и достает из холодильника два ванильных пудинга. Пользуясь отсутствием свидетелей, вылизывает языком крышечки, хотя уже начала стесняться этой детской привычки. Два фольговых листочкапоследнее, что оказывается в мусорном ведре. Вынесу, когда приду обратно, обещает подросток сам себе и, сделав музыку погромче, направляется в спальню. Все окна ее жилья обращены к реке, но с первого этажа видна лишь густая посадка по ту сторону шоссе, а за нею скрывается часть пляжа, менее многолюдная, потому что до троллейбуса идти далеко. Круглый год не считая лета, девочка плавает в бассейне. Сев на кресло она чуть ли не час посвящает приведению в порядок и раскраске ногтей на ногах. Легко сгибаясь вдвое, она не стесняется йогуртовой отрыжки, пока никого нет. С наклеек над письменным столиком на нее смотрят потрескавшиеся, местами изрисованные рожицы недавних ее кумиров. Их теперешняя судьба, даже недавняя гибель одного из них где-то за границей совсем перестала ее волновать, пусть в эти куклы и лошадки играют малыши. Ей самой есть чем гордиться, по крайней мере, в спортивной области. Дайте срок, и ее лицо тоже попадет на вкладыши жевательной резинки. Что значит, попадет? Попадают в турецкие бордели. Вы хотели сказать, украсит? Вот так. Она молча улыбнулась собственной находчивости. С сентября начнутся занятия в школе красоты. Организационное собрание состоялось на прошлой неделе. Там под руководством опытных педагогов ей помогут развить способности, научат пользоваться тем, что дано от природы. Зазвонил телефон:
Алло? Хай! не, я давно встала Шо не звоню? Думаю, шо ты мне позвонишь Шо как? Как договаривались Жорж Майкл Папик увез мою кассеты О! О! Тю, ну так и шо, шо жаркоКороче, Светик, мы идем или не нет? Та чего ты думаешь, что мы сдохнем, а шо дома так весь день сидеть Ну Так а вода на шо? Согрееся то есть я хотела сказать остынешьЛадно, я сейчас спускаюсь.
Еще маленько покрутившись по комнатам, она укладывает в клеенчатую сумку на шнуре купальник, трогает большим и указательным пальцем шею, скривиласьчего-то не хватает. Через минуту там появились тесно нанизанные сине-коричневые бусы со страшноватой головой кузнечика посередине. Запирая дверь, как обещала родителям, на все ключи, она успела полюбоваться танцем занавесок в порыве сквозняка. Кассета доиграла, магнитофон выключился сам. Во дворе под тенью многоэтажного дома было даже прохладно. Зачем-то она заглянула в указатель жильцов, где стояла первой ее, до сих пор не известная мне, фамилия. С широкой улыбкой она спустилась к подошедшей подруге, поздоровалась, и совсем скоро они свернули за угол дома, чтобы перейти шоссе в обычном месте.
В этот вечер, покончив с библиотекой, я тоже купил бутылку водки, но сделал это мысленно, не заходя в магазин, пусть видят, что я пью, или как там в «Бриллиантовой руке»? Мне пока что любопытно знать, что происходило рядом со мной много лет назад, не десять тысяч лет назад, а двадцать-двадцать пять. В особенности эстрада, кино, развлечения. Открытие ресторана «Поплавок» волнует меня больше, чем появление лохнесского Чудовища. С завсегдатаями «Поплавка» можно напиваться, опрокидывая воображаемые рюмки и опустошая графин-привидение под музыку утопленников. Опять же пока никто не видит.
Круг моих интересов во времени и пространстве постоянно сужается до размеров острия неподвижной иглы. Не первую зиму меня притягивает громадный склеп судоремзавода. Там жизнь умерла, и в любое время года застывшие в воздухе крюки неподвижных кранов висят, не шелохнутся, на одном и том же уровне. Вот уже который год два сухогруза «Гурзуф» и «Богуслав» ржавеют на стапелях, словно гробы для великанов. Не так далеко громыхают шары кегельбана, пузырятся каппучино и суп-менестроне А я впитываю грозное безмолвие советских доков, где даже выбитые окна завораживают зловещим постоянством, где все замерло и притаилось, словно жуткий капкан-инкубатор. Среди ржавчины и паутины, под стрелками остановившихся часов, зреет, сгущается темный плод возмездия.
и была ли в кране горячая вода? Примерно так, с описания утренних часов и сборов на пляж одной старшеклассницы будет начинаться рассказ, навеянный сквозняками из выбитых окон мертвого завода. В этой истории не будет щегольства проникновением в душу подростка, не будет разглядывания и подглядывания. Одни догадки. Все останется поверхностно, вскользь. Какая музыка играла по радио, может быть, дветри неинтересные мысли, взятые из первой встречной головы.
Обычное утро представительницы далекого мне поколения, чью жизнь вышибет железный ящик, несшийся со скоростью сто сорок километров в час, в зоне отдыха в воскресный день. Машина, отшвырнувшая тело девочки далеко в кусты была новейшего образца, и ее стоимость не оставляет никакой возможности разузнать подробности этого инцидента. Я даже не знаю, куда, в какую сторону она неслась.
Сарычев-Бернарычев
Ученик второго класса Данила Воронцов открыл глаза. Он увидел потолок и люстру со стеклянными подвесками. Она не горела. Мальчик повертел головойгде-то сбоку стояла лампа-рефлектор, как в поликлинике светила она. В комнате было тепло и тихо. Мальчик поморгал глазами и сообразил, что слезы высохли, в общем, никто его не обижал, с ним только разговаривали, причем о вполне знакомых и понятных ему вещах. Он расплакался от злости: своим упрямством взрослый человек напоминал ему ровесников, дворовых товарищей, одноклассников. Эта настойчивость вывела Данилу из равновесия, и появились слезы, он не ревел, но сердито вздыхал, а слезы капали, текли, и он не мог их вытирать. В сердце мальчика снова поднялся детский гнев, он не мог самостоятельно понять, что происходит, для чего все это. Надо позвать взрослых, пусть объяснят, наконец. Но сделать это у Данилы не было никакой возможности, ибо рот ребенка был аккуратно заклеен стерильным пластырем
* * *
В «Стереорай» меня привел Жаба. Когда-то лет десять назад я в нем работал продавцом. Тогда «Стереораем» владел другой хозяин, и находилась эта точка совсем в другом районе нашего города. Курьезная подробностьпешком, зная маршрут, туда было гораздо быстрее попасть, чем в переполненном автобусе или медленном трамвае. Под мост, через переезд, потом улочками поселкаи вы в «Стереорае».
За обедом я выпил две бутылки грузинской минералки, и мне захотелось в туалет. Но общественная уборная в сквере поблизости от дома, где живет Сермяга, оказалась закрыта (меня не было в городе с июля месяца, а сейчас стоял переменчивый октябрь, пугающий людей пьющих хмурыми днями). Откуда-то взялись горизонтальные решетки поверх уводящих под землю ступенек. Я отметил, что между решеткой и лестницей существует зазордостаточный, чтобы в подземелье прошмыгнула большая собака, или похожее существо. Еще я успел представить пальцы с отросшими ногтями, вцепившиеся в прутья решетки, возню, ужас того, что творится внизу. Все ли посетители успели покинуть кабинки? И сколько их там, и куда ведут, чем соединяются наверняка существующие служебные помещения.
Не переживай, зайдем в «Стереорай», здесь два шага до набережной. В «Стереорае» чудные люди и волшебная уборная.
Набережная была безлюдна. В косметическом салоне зашторенные окна светились пурпуром. Машины, поставленные у тротуара, выглядели крупнее тех, что делает местный завод.
Жаба хотел посмотреть «джаз». То есть джазовые пластинки, до которых мне нет никакого дела. Странно, никакой вывески у нового «Стереорая» не было. Магазин расположился внутри коридора с кабинетами по обе стороны. А ведь я бывал на этой улице раньше.
При входе у нас спросили документы. Мы представились. Я быстро скрылся за дверью с английской буквой. Жаба пошел вперед.
Когда я вышел из уборной и заглянул в отдел, то сразу убедился, что вместо джаза Жабу заинтересовала происходившая там пьянка. Кажется, был день рождения одного из охранников. Судя по звучавшим тостам, присоединяться к выпивающим не следовало. Человек в маскировочном костюме требовал выпить за Димитровский поселок. Так называется спальный район, где я ни разу не был, потому что он находился от центра на расстоянии, больше походящем для кладбища. Пару раз оттуда поздно ночью мне звонил Азизян, пока работал сторожем на складе косметики.