Перво-наперво оживляется грядка, оставленная перекопанной еще с прошлого сезона, а потому перелопатить ее и разровнять граблями нетрудно. Потом в грядке шириной в полтора и длиной девять метров проделываются две неглубокие борозды и в эти борозды закладывается толстеньким таким слоем, сантиметров пять-семь, опилочно-лосяковая смесь, тоже прошлогодняя. После чего эта удобряющая подстилка слегка увлажняется из лейки и посыпается золой, припасенной от печки.
Потом с шагом 3540 см на подстилку укладываются семенные клубни (если небольшиепо два) и все это сверху с помощью тяпки закрывается тонким слоем земли (с бруствера, образовавшегося, когда делали борозду). Казалось бы, все? Нет, теперьпоследний удар кисти, как веточка повилики в коктейле «Слеза пионерки» (или комсомолки? Эх, память...) Венички Ерофеева: все сверху покрывается внушительным слоем перепревшей (опять с прошлого года) соломы. Все элементы этой композиции хорошо известны и на ноу-хау не тянут, но их сочетание вряд ли встречается еще где-нибудь, и Елена Ивановна любезно разрешила мне предать его гласности.
Ну ладно, а что же Виталий Иосифович?
Виталий Иосифович
покивал на прощанье Мише, перемыл чашки, махнул еще рюмку косорыловки и выполз посидеть на скамейке, поковыряться в собственных мыслях. Скамейку эту, сработанную собственными руками, ВИ любил, сиживал на ней частенько, а уж по вечерам непременно, особенно лунным. Бормотал, уставившись на белый кругляшок, что Бог на душу положит. На луне нарисована женщина, эта женщина не здешняя, не могу ее разглядеть. Это очень страшная женщина, и ее жертвами становятся те, кто ее увидал. А еще эта женщина старая, как луна эта женщина старая, и я знаю: от этой женщины никуда, никуда не денешься. Сейчас до вечера было далеко, луна не требовала внимания, и он решил пополнить очередной недавно начатый перечень. Он любил всяческие списки, инвентари, перечнив жизни, в литературе, в поэзии: гомеровский список кораблей, ветхо- и новозаветные А породил Б, находки Робинзона Крузо, подарки капитана Немо обитателям острова Авраама Линкольна. Ах эта таинственная прелесть перечисления... Он вдруг открыл ее еще у совсем молодого Иосифа Бродского, когда о нем почти никто не ведал:
Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы,
хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
ночник, белье, шкафы, стекло, часы,
ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду.
Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье,
среди бумаг, в столе, в готовой речи,
в ее словах, в дровах, в щипцах, в угле
остывшего камина, в каждой вещи.
В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях,
за зеркалом, в кровати, в спинке стула,
опять в тазу, в распятьях, в простынях,
в метле у входа, в туфлях. Все уснуло...
Ну и так далее.
Время от времени ВИ и сам сочинял такие перечни, что благоприятно сказывалось на его нервном состоянии, не всегда умиротворенном. Вот, скажем, список конных экипажей, давно им составляемый, подбирался к сорока позициям и недавно пополнился такими находками, как «гитара» и «берлина». Сейчас же он приступал к списку видов кораблей и прочей плавающей посуды, и перспективы тут были многообещающие.
Жмурясь на солнышке, он начал проборматывать названия всяческих посудин, сначала военных, даже не помышляя о сколько-нибудь корректной классификации,его как редактора и любителя поиграть словами только сами слова и занимали, часто без всякой связи с действительностью. Но к этим звуковым и графическим сущностям был на редкость неравнодушен. Скажем, очень обижался за керосинкутакое плебейское наименование по сравнению, скажем, с благородным примусом. Ну кто сейчас помнит керосинку с керогазом? Они сопровождали дачную жизнь Виталия лет до тридцатина чем же еще готовить, если выключили электричество или перегорела плитка? Он и запах этот помнит до сих пор, особый, молодой, свежий,и почему-то в сочетании с запахом приготовляемого на керосинке вареватушенки с картошкой: им они с одногруппником Вовкой Бриккером закусывали, когда в студенческие каникулы провели несколько дней на даче, наливаясь водкой и открывая друг другу душу по поводу неразделенных любовей. М-да, вот керогаза у них не было, он только видел, как с ним управлялась, чертыхаясь, соседка Эсфирь Самойловнавидно, коптил. Ну вот, а примус у них появился только походный, они брали его с собой, когда всей семьей катили на машине в Одессу и на остановках разогревали на нем болгарские консервированные голубцы и фаршированный перецсовсем другой запах, надо сказать. А откуда у примуса такое имя, ВИ узнал куда позже: разгадка оказалась до скучного простойшвед Франц Линдквист, который изобрел это чудо (не коптящее, кстати) аж в 1892 году, основал фирму Primus АВ, где и выпускал сие изобретение. Так и пошлопримус (вроде ксерокса, которым стали обзывать все копировальные машины кто бы их ни произвел на свет). Звонкая латынь, красиво, не то что подзаборная керосинка.
О красоте Виталий Иосифович тоже имел что сказать, но этопозже. А мы вроде бы остановились на водоплавающих.
Авианосец, линкор, крейсер, фрегат...
Эсминец, корвет, броненосец...
Канонерка, минный тральщик, торпедный катер...
Тем временем к скамейке подошел Мишарешил забрать свой топор,и благодушно настроенная Елена Ивановна, отвлекшись, очевидно, от лосяка, вынесла им еще по рюмке косорыловки с нарезанным салом и соленым огурцом. Продолжали уже вместе, по очереди.
Яхта, бот, байдарка, челнок...
Ну, где бот, там и вельбот с покетботом...
Что-то подсказывает мне, что ты пишешь его через «о». А это отнюдь не карманный бот, а почтовое судно, и писать его следует через «а»пакетбот.
Пирога, каноэ, фелука, драккар...
Каравелла, баркас, барк, барка...
А барк и баркане одно и то же?спросила Елена Ивановна.
Виталий Иосифович оживился:
Ах, милая, они даже не муж и жена. Барксудно серьезное, мачт у него никак не меньше трех, богатое парусное вооружениена грот- и фок-мачтах паруса прямые, а на бизаникосые. Есть, правда, еще баркентинау той косые паруса на двух мачтах, а прямые только на фок-мачте. Ну а если мачты только две, то это уж не барк, а бригантина. Вот вам и следующие слова в спискебаркентина и бригантина. А баркагрузовая плоскодонная посудина, на таких зерно купцы по Волге перевозили, это наше, российское изобретение.
Ага,подхватил Михаил Сергеевич.А где бригантина, там и бриг.
Галеон, клиппер, шхуна...
Галера, шнява, коч...
Шлюп, шлюпка... Ты ведь не думаешь их поженить, а? Шлюп все же корабль, хоть и одномачтовый. А еще флейт, никакого отношения к флейте не имеет, просто голландский корабль о трех мачтах, причем борта у флейта закруглялись вовнутрь, к палубе,это чтобы налог уменьшить.
Скучно с тобой,сказал Миша,все-то ты знаешь.
На этомхотя в запасе у ВИ оставались трирема, ладья, шитик, шаланда, струг, галеас и кое-что ещерешили прерваться. Предстояло еще «обделать» березусговорились на после обеда, к каковому Миша, естественно, был зван и, забрав топор, отправился домой, шевеля губами: видно, тоже вспоминал слова.
Слова!
Оба старика были больны словами. Ими играли, жонглировали, любовались. Их обожали и ненавидели. За них переживали. «Тут одну даму встретил у ветеринара, Ларсика ходил прививать,рассказывал ВИ соседу.Разговорились, она и спрашивает: а вы часто чистите ему паранормальные железы?»«Ну а ты ей что?»«Уж очень красивая была баба, я очень аккуратно ответил: да, знаете, параанальные чищу каждые три месяца». А мягкосердечный Михаил Сергеевич как-то раз невероятно возбудился в присутствии ВИ и Елены Ивановны, увидев лучезарного идиота, вопящего с экрана: «Вау как чисто!»
Решительно заявляю,сообщил Миша,что в каждом городе надлежит обустроить специальный помост, на котором нещадно бить плетьми любого, кто произнесет прилюдно упс или вау или пальцами изобразит жопу, полагая, будто изображает влюбленное сердце.
Туда же отправлять и тех,одобрительно закивал Виталий Иосифович,кто говорит по ходу в значении похоже, а также соединивших вполне приемлемые имеет место и имеет быть в урода имеет место быть. Я бы порол и за прикольный со всеми дериватами, но дочку и внука жалко.
А как тебе две таблетки вольтарен, стакан фанта, ешьте нутелла? С какой стати их перестали склонять?
Пороть! Непременно пороть!резвился ВИ.
Он всерьез печалился, наблюдая, как исчезает из телевизионного обихода песня, которую обычнода, правильнопоют, а ее место занимает некая композицияа ту, ясное дело, спеть западло, ее конечно же исполняют. Кривился от инфыхотя вроде бы удобно, зачем время тратить на информацию? Правда он и информацию в редакторском раже норовил заменить на сведения, хотя не все авторы соглашались. Чего уж тут говорить о простеньком содержании, когда повсюду растопырил щупальцы контент. А уж как раздражался экс-редактор Затуловский на посыпавшиеся градом английские словечки. Ну ладно, бормотал он, с вашими логинами и аккаунтами я бы смирился, вы их в конце-то концов и придумали, но все эти маффины, дрессингитьфу. Приходит, скажем, Антон Павлович в трактир, к нему тут же подбегает половой: с каким дрессингом-с, прикажете? С топпингом каким подавать бланманже? А как-то раз, услышав слово ассамбляж, старик порывался набить морду источнику звука, но тот уж очень сильно походил сложением на бабушкин буфет, и Виталий Иосифович спасовал. Тяжко, ох тяжко приходилось ему под лавиной новых словмонстров, чужаков, так быстро завоевавших его родную планету, и он не успевал уворачиваться от какого-нибудь эквайринга, как его настигал очередной лайфхак...
Услышав в какой-то телепередаче, что «деревняэто место удовлетворения рекреационных потребностей городских жителей», он поделился этой новостью с Михаилом, и только основательное приобщение к косорыловке (да хранит Господь милосердную Елену!) привело их в состояние относительного покоя: не все так плохо! Могли они и внезапно позвонить друг другу, а то и прибежать, услышав очередной шедевр рекламы:
Ах, Мишка, Мишка,
Мы редко думаем о подмышках.
А Мишка в ответ:
Если что-то заболит,
Ты купи себе Долгит
И лечи хворобу ловко
Кремом в желтой упаковке.
Ну и так далее. Чисто дети. Играют, играют старики. В игре все не так страшно, туда и бежим.
Один вдруг возбуждался, вспомнив слово «сикамбр», услышанное еще в школе, когда читали «На дне», и принимался раскапывать его значение, что требовало усилий: пользоваться Интернетом не полагалось, да и не было его в деревне. Наконец, доискалсяплемя такое жило на Рейне, воевали сикамбры с Юлием Цезарем, а потом исчезли, растворились в бесчисленных германских племенах, и все они стали называться франками.
Другой мог ни с того ни с сего спросить:
Слушай, Виталик, а что общего между луком-шалот и волшебницей Шалот?
Пустое, Миша. Ничего. С луком-то все простоон попал в Европу как эшкалот, от города Ашкелон, оттуда, из библейских мест, он родом. Ну а леди Шалот Теннисон выудил из итальянской легенды Donna di Scalotta, а та вроде бы родом из артуровских баек: близ Камелота остров был, аккурат с таким названием. Так что сам посуди, где Камелот, а где Ашкелон, А в Ашкелоне мы с Ленкой бывали, пляж вполне приличный...
Отличался Виталий Иосифович и особой чувствительностью к ударениям, его корежило от осýжденных, дóбычи, рапóртов, компáсовнеужто в университетах юристам вдалбливают этих осýжденных? Или, выйдя за порог суда или тюрьмы, адвокаты-прокуроры начинают говорить по-человечески? А как-то пришел в крайнюю ажитацию. Елена Ивановна смотрела одну из бесчисленных программ о том, какую жрачку есть можно, а какаясплошь отрава. Там добровольцы из народа, возглавляемые каким-нибудь народным же артистом, перед камерами пробуют то сосиски, то пельмени, то еще какое незамысловатое едиво, чего артист этот народный давно в рот не брал, перебиваясь с лобстеров на пармезан с хамоном, и делятся впечатлениями: это, ах, напоминает бабушкину котлетку, милое детство, а тоох, на помойку. Так вот, на этот раз пробовали они творог, пытаясь найти в этом молочном продукте что? Правильно, молоко. Нашли ли, ВИ так и не узнал, поскольку был глубоко огорчен: из дюжины добровольцев (плюс народный артист), ведущих программы, экспертов-дегустаторов и прочих творожных технологов ни один не произнес творог с ударением на втором «о», все толковали исключительно о твóроге. Виталий Иосифович знал, конечно, что по просьбе трудящихся словари допустили такое произношение, но чтобы все...
Впрочем, автор не разделяет этой непреклонности Виталия Иосифовича, тем более что и у негоавторарыльце в пушку: всю жизнь он произносил филистёр, а надо было филúстер.
Да будет тебе огорчаться,увещевал приятеля Миша.Послушай лучше, какое объявление я в московском метро услышал. Там ведь теперь остановки еще и по-английски объявляют, такой культур-мультур. Казалось бы, объявляют, и ладно. И произношение вполне приличное. Но как тебе такое: «Некст стейшн из улица найнтин оу файв года»? А ты на твóрог в обиде.
Любопытство к словам началось у Виталия Иосифовича еще в школьном детстве. Он ими играл, любовался, восхищалсяи гневался на них, а то и относился к ним с презрением, брезговал. Какая-нибудь пара созвучных слов могла ввести беднягу в состояние глубокой задумчивости: ну как бы соединить в одной фразе мизансцену с мизантропом и фермуар с фермером. Он любил с нарочитой небрежностью бросить недавно выученное заковыристое слово, как если бы знал его с младенчества, чем завоевал устойчивую неприязнь сверстников, если не враждебность, но и зависть тоже, и репутацию задаваки, верхогляда, каким на самом деле не был. На уроке литературы мог вместо слова афоризм сказать апофегма, многословие назвать плеоназмом, а то и почищепериссологией, коренного жителяавтохтоном, а еще без всякой надобности вставлял куда ни попадя латынь и был уверен, что любая незамысловатая мысль на латыни обретает глубину и оригинальность. Скажешь: человек смертенну и что, тоже мне новость. То ли дело: homo est mortalis. Или вот: сравнение влюбленных с безумцамиэка невидаль, просто штамп, а скажешь: amantes sunt amentesсовсем другое дело, экие звуковые феничкиамантес-аментес. А уж насколько delirium tremens красивее белой горячки: тут и переливчатость, и трясучка. Ну а недавно, уже в преклонном возрасте, ВИ нечаянно выяснил, что присловье «большому кораблюбольшое плаванье» (как же, как же, в «Ревизоре» Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин это говорит городничему, когда тот стал метить в генералы,он же вроде судья, Ляпкин-Тяпкин, начаткам латыни, стало быть, обучен), так вот выражение это вроде бы именно латинское и принадлежит самому Гаю Петронию Арбитру, ну тому, который «Сатирикон»... Про Петрония, конечно, можно многое порассказать, но как-нибудь в другой раз, а покаоставим Арбитра в сторонке. Однако ж при попытке выяснить, как же это звучало на латыни, ВИ встретился с определенными трудностями. Ну забыл он склонения латинские и как поставить «большой корабль» в дательный падеж, затруднился. Залез, как водится, в гугл-переводчик: Magna navis magnam navigandum. Может, так оно и есть, такое вот навигандум. Ну да ладно.
Тогда же, еще в юности, его посетила мысль, что с местом запятой в известной фразе «казнить нельзя помиловать» все не так просто. Нужна ли там вообще запятая? Согласно законодателю русской пунктуации (да и всей нынешней грамматики и стилистики) Дитмару Эльяшевичу Розенталю, разобраться в приговоре можно с помощью других препинающих знаков. «Казнить: нельзя помиловать»и беднягу волокут на виселицу. Или: «Казнить нельзяпомиловать»и подсудимый, пританцовывая, идет домой. Интересно, что уже в преклонных годах ВИ нашел подтверждение своей революционной мысли: ее вместе с другими остроумными соображениями высказал Семен Дмитриевич Рофе под симпатичным эпиграфом «Тяжела и неказиста жизнь филолога-русиста».
Ну и в том же школьном детстве это увлечение привело Виталика к целому исследованию в совершенно необычной области. Дело было так.
Уныло листая том лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи, чтобы выучить наизусть «Стихи о советском паспорте», Виталик напал на заманчивый заголовок «Парижанка». Ну и прочитал:
Вы себе представляете
парижских женщин