с шеей разжемчуженной,
разбриллиантенной
рукой...
Бросьте представлять себе!
Жизнь
жестче
у моей парижанки
вид другой.
Не знаю, право,
молода
или стара она,
до желтизны
отшлифованная
в лощеном хамье.
Служит
она
в уборной ресторана
маленького ресторана
Гранд-Шомьер.
Выпившим бургундского
может захотеться
для облегчения
пойти пройтись.
Дело мадмуазель
подавать полотенце,
она
в этом деле
просто артист.
Пока
у трюмо
разглядываешь прыщик,
она,
разулыбив
облупленный рот,
пудрой подпудрит,
духами попрыщет,
подаст пипифакс
и лужу подотрет.
Раба чревоугодий
торчит без солнца,
в клозетной шахте
по суткам
клопея,
за пятьдесят сантимов!
(по курсу червонца
с мужчины
около
четырех копеек).
Под умывальником
ладони омывая,
дыша
диковиной
парфюмерных зелий,
над мадмуазелью
недоумевая,
хочу
сказать
мадмуазели:
Мадмуазель,
ваш вид,
извините,
жалок.
На уборную молодость
губить не жалко вам?
Или
мне
наврали про парижанок,
или
вы, мадмуазель,
не парижанка.
Выглядите вы
туберкулезно
и вяло.
Чулки шерстяные...
Почему не шелкá?
Почему
не шлют вам
пармских фиалок
благородные мусью
от полного кошелька?
Мадмуазель молчала,
грохот наваливал
на трактир,
на потолок,
на нас.
Это,
кружа
веселье карнавалово,
весь
в парижанках
гудел Монпарнас.
Простите, пожалуйста,
за стих раскрежещенный
и
за описанные
вонючие лужи,
но очень
трудно
в Париже
женщине,
если
женщина
не продается,
а служит.
А в примечаниях, как и положено, шел анализ произведения: так, мол, и так, написано в 1929 году после последнего посещения Парижа, пронизано состраданием к участи несчастной женщины, к ее тяжелой доле. Поэт развенчивает иллюзию о красивой заграничной жизни, которая складывается в головах романтически настроенной публики. Люди видят лишь парадную сторону парижского общества. Рисуя в мечтах легкую, благополучную, праздничную картину, они забывают о том, что рядом с теми, кто наслаждается подобной жизнью, существует море тех, кто им обеспечивает все эти радости ценою адского труда. Вот, пудрой подпудрит, духами попрыщет, подаст пипифакс и лужу подотрет.
Сочувствие поэта трудящейся парижанке оставило бессердечного Виталика холодным, но вот неизвестное словоа он уже тогда к словам был неравнодушензацепило. Пипифаксэто что? Спросил у мамыне знает. Обратился к деду, он, правда, уже болел, но еще был дома, это только через год его отвезут в больницуи уже навсегда. Эх, ингеле, сказал дед. В старое время попку вытирали не газетой, а мягкой специальной бумагой. Она-то и называлась пипифакс.
Вот это открытие! Специальная мягкая бумага! Подумать только!
И Виталик всерьез заинтересовался историей гигиены дефекации.
Мальчик был усидчивый, много раскопал. Началось все, как и следовало ожидать, в Китае чуть ли не в шестом веке. Хитроумные китайцы мало того что изобрели порох и бумагу, чтобы писать на ней, так еще и специальную бумагу для подтирки императорской задницы придумалинежную, многослойную, ароматизированную. Ну и кое-что обломилось придворнымпогрубее да слоев поменьше, но по сравнению с сеном (или газетой «Труд») очень даже неплохо. В Риме обходились губкой на палочкеодной для всего семейства, а в общественном туалете и для всех посетителей,которую в паузах между применением по назначению окунали в соленую воду. Шли века, а в Европе продолжали пользоваться, по сезону: снегом, лопухом, травой, кто побогачетряпочкой. Вроде бы, выяснил Виталик, даже слово «туалет» произошло от французского toileхолстинка. Правда, Гаргантюа, как известно, предпочитал гусят, они мягкие и пушистые. Что ни говори, утверждал он, а лучше подтирки не найдешь (котята вроде тоже мягкие и пушистые, ноцарапаются). Ну а с появлением и распространением такого средства массовой информации, как газета, проблема, казалось, была решена. У газеты был в этом отношении только один конкуренттелефонный справочник. Некоторые издатели даже сверлили дырку в углу такого тома, чтобы сподручнее было вешать на гвоздь.
Но время шлои, как известно со слов Бориса Леонидовича, старилось, и вот, случился научно-технический переворот. Тогда-то в разнеженной Англии мистер Олкок и придумал ее, туалетную бумагу, тот самый пипифаксправда, он назвал ее «бумажные бигуди». Дело было в конце девятнадцатого века, в восьмидесятые годы. И пошло-поехало, американцы открыли первую фабрику по выпуску этой бумаги, а уже немцы догадались свернуть бумажные ленты в рулонбыл такой умник Ханс Кленк. Стал выпускать рулоны на тысячу листков, отделенных друг от друга перфорацией, чтобы легче отрывать. Да, видно, поначалу у него не все получалось. По этому поводу дед даже рассказал Виталику такой анекдот. В одной стране выпускали самолеты, у которых то и дело отламывалось крыло и всегда в одном и том же месте. Инженеры ломали головы и логарифмические линейки, пытаясь найти, в чем тут дело, и все в пустую: крылья как отламывались, так и продолжали отламываться. И тут один старик (сами знаете какой национальности) посоветовал как раз в опасном месте по всей ширине крыла сделать перфорацию. Да вы сбрендили, возмутились инженеры, но решили попробовать. И что бы вы думалиперестало ломаться крыло. Но как же старик об этом догадался? Призвали его и спросили: как, мол, ты, не имея ни знаний, ни опыта, до такого додумался? А тот в ответ: господа, вам когда-нибудь удавалось оторвать пипифакс по перфорации? Понимаете, к чему я клоню?
А еще Ханс дал своему изделию имя Хакл (Hackle)по первым буквам имени и фамилии. Тогда скромным барышням не придется говорить продавцу: «Дайте мне два рулона туалетной бумаги» (барышни, как известно, не какают, фу), а просто просят продать им парочку хаклов.
Ну а Виталик и его соотечественники так и продолжали мять и теребить газетные клочки аж до конца шестидесятых годов, когда наконец-то наши власти закупили в Британии оборудование и в Ленинградской области на Сясьском комбинате начали изготавливать туалетную бумагу.
Именно в эту пору (и, видимо, поэтому) мы вступили в эпоху развитого социализма.
Что позволяет поменять тему.
Поменять тему
разговора заигравшиеся старики могли в любой момент.
Скажи-ка, мой ученый друг, откуда пошел пламенный лозунг, призвавший пролетариев соединяться?спрашивал ВИ.
Ну так это Карл с Фридрихом в «Манифесте» вроде написали, нет?
Что это вы все Карлу шьете такие глупости. Щас, соединятся они, пролетарии. Да они как убивали друг дружку, так и убивают и, с печалью предвижу, продолжат это дело, как и все прочее непролетарское население. Против природы человечьей не попрешь. А это Proletarier aller Länder, vereinigt euch! придумал другой Карл, Шаппер. Был он помоложе Маркса, в университете подружился с Бюхнером, заразился левыми идеями и стал совершенно оголтелым революционером. Он и Маркса с Энгельсом привлек в свой «Союз справедливых», и «Манифест» они написали по его поручению. С ними Шаппер то ссорился, то мирилсясам-то он был куда радикальнее. А потом вся эта публика обосновалась в Лондоне и породила Первый интернационал. Ну ладно, а религию опиумом для народа кто, по-твоему, назвал? Или тоже Маркс?
Ну да, я-то по скудости образования так и думал.Миша изобразил крайнее смущение, опустил глаза и поковырял носком правой ноги землю.
Учить вас, молодых, надо.Виталий Иосифович действительно был старше Михаила Сергеевича на полтора месяца.Начнем с того, что предлог «для» туда вставили Ильф с Петровым: «Почем опиум для народа?»спрашивал Остап отца Федора через замочную скважину. В оригинале там просто «опиум народа». Еще в восемнадцатом веке, когда Маркса на свете не было, маркиз де Сад с Новалисом религию с опиумом сравнивали, а буквально афоризм «Религияопиум народа» сочинил Чарльз Кингсли, сам, между прочим, священник, и имел он в виду не дурман, а успокоительное средство: мол, вера призвана помочь беднякам переносить тяжкие лишения. А Маркс с Кингсли был хорошо знаком, у него эту фразу позаимствовал да и вставил куда-то, а там и пошло-поехало...
Вообще-то основоположникам этим много чего лишнего приписали, да они и сами норовили прибрать к рукам что плохо лежало. В тот же «Манифест», скажем, воткнули про цепи, кроме которых пролетариату терять нечего,ну чистый плагиат, это сказал еще Марат, но на него эта сладкая парочка не сослалась. А формула «от каждого по способностям, каждому по потребностям» в Марксовой «Критике готской программы» списана им у Луи Блана, который тоже не сам ее сочинил, а выудил у Этьенна-Габриэля Морелли, который лет за сто до Блана с Марксом, начитавшись Руссо, предположил, что в обществе будущего (до чего проницательный) каждый человек будет трудиться в меру своих сил и талантов, а получать за это не по результатам труда, а все, что ему нужно. Похоже, вся эта революционная братия довольно воровата. И не только марксисты. Их предки, головорезы и упыри, возглавлявшие кровавую бойню под названием Великая французская революция, самые сладостные для народа лозунги, произнесенные главным упырем Максимильеном Робеспьеромсвобода, равенство, братство,утащили у вольных каменщиков, масонов.
Хочешь не хочешь, но тут напрашивается сноска (пусть и прямо здесь, в виде отступления). Скажем, такая:
ПОЧЕМУ РОБЕСПЬЕР ЗАСЛУЖИВАЕТ ЗВАНИЕ ГЛАВНОГО УПЫРЯ?
Неужто упырее никого не нашлось? Может, и есть такие, не буду спорить. Но уж больно гадкое существо этот сухой стручок, нафаршированный беспредельной любовью к человечеству и ненавистью к человеку. Человек vs человечествов этой судебной тяжбе будущий блестящий адвокат без особых сомнений занял сторону человечества, как и вставшая ему в затылок длинная цепочка других страстных борцов за счастье этого самого абстрактного понятия. А уж сколько душ человеческих загублено этими р-рэволюционэрами, страстными борцами, не щадящими своей жизниа еще менее жалевшими жизни других. Мы смертию пали в борьбе роковой, зовя на борьбу миллионы. Цитирую, как всегда, по памяти. И ведь главными врагами этих борцов были не угнетатели, а «абстрактные гуманисты», которые выбирали из этой парочки (человечествочеловек) как раз человека. Забавно, что эта защита всех скопом неизменно превращалась в самооборону режима, который тратил все средства на преторианцев, гвардейцев, секретные службы и прочих тонтон-макутов, а вот на какого-нибудь Ваню-Жана-Джона-Иоганна-Джованни-Хуана, страдающего ДЦП, всегда чуть-чуть не хватало, и его предоставляли спасать абстрактным гуманистам.
Но мы ведь о Робеспьере.
Одаренный мальчонка, осыпанный премиями за успехи в латыни, лучший ученик лицея Людовика Великого, удостоен великой чести приветствовать их величеств Людовика XVI и Марию-Антуанетту, для чего бедному ученику за казенный счет шьют новый костюм. Он заканчивает Сорбонну, становится адвокатом и с наслаждением зачитывается Монтескье и Руссо, он пылает идеалами добра, пишет сентиментальные стихи, блистает яркими речами и вскоре становится аж президентом Академии искусств Арраса. А потом сломя голову бросается в политику, варится в каше революции и, наконец, провозглашает: «Людовик должен умереть, чтобы отечество могло жить». А немногим позже (и куда подевались Руссо и сентиментальная поэзия?): «Нужно подавить внутренних и внешних врагов Республики или погибнуть вместе с нею; а в данном положении первым правилом вашей политики должно быть управление народом при помощи разума и врагами народапри помощи террора». И пошло-поехало. Парижский революционный трибунал, закон против подозрительных, реквизиции, реквизиции, реквизициивсе на благо народа, естественно. И гениальная формула: «Террор есть не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость; следовательно, он является проявлением добродетели». О как! А дальше по известной нам дорожке: вместо Иисуса ХристаВерховное Существо, президент Конвента Робеспьер в голубом фраке и трехцветном республиканском шарфе, весь в цветах и колосьях, идет впереди процессии к Священной горе на Марсовом поле с Древом Свободы, подносит факел к символам Атеизма, Честолюбия, Эгоизма и Невежества, из пепла которых вырастает статуя Мудрости. Всю эту хренотень придумал Жак-Луи Давид (о нем тоже следовало бы написатьсделать, что ли, сноску к сноске? А что, можно: уцелел революционный живописец, голосовавший за смерть короля, автор и «Смерти Марата», и грандиозного «Посвящения императора Наполеона», при всех властях не бедствовал, стал придворным художником Наполеона, а после его свержения утек в Швейцарию и помер своей смертью в глубокойдля того временистарости). Ну а потом, как и следовало ожидать и как нам всем знакомо, вся эта революционная сволочь стала жрать друг друга. И Робеспьер без всяких колебаний посылал на гильотину своих друзей и соратниковДантона, Демулена и проч. Пока не пришла и его очередь.
И его голова с челюстью, раздробленной пулей при аресте, скатилась в корзину, а потом была показана народу. Естественно, под аплодисменты. А как же, народон всегда ликует, когда кого-нибудь казнят, тем более его именем.
А вот именем Максимильена Робеспьера в Париже ничего не назвали и даже статую его убрали из сада Тюильри в Пантеонподальше от глаз. Правда, в Марселе есть его площадь, снабженная доской с надписью: «Адвокат. Родился в Аррасе в 1758 г. Без суда и следствия гильотинирован 27 июля 1794 г. Прозван Неподкупным. Защитник народа. Автор нашего республиканского девиза: СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО».
Ну а Робеспьер тянет за собой и родственные размышления Виталия Иосифовича на его любимой скамейке.
Казалось бы, образование, начитанность, осведомленность в разных течениях искусства, философской мысли и прочем не только раздвигают границы мира, придают ему особую занимательность, пробуждают мысли необыкновенные, увлекают, подводят к неожиданным обобщениям, сближениям, обостряют интерес к самого разного рода явлениям и событиям, происходящим или совершаемым в этом широком мире, но и с неизбежностью умягчают нравы, толкают к милосердию, доброте, а то и самоотвержению ради... Ну и все такое прочее. Чушь! Ни хрена не умягчают. Вот взять, к примеру, образцово-показательных вурдалаков, ни в грош не ставящих жизни людей вообще, а уж от них зависящих и подавно, ради достижения всеобщего вурдалачьего блага. Речь идет, как можно догадаться, о пламенных борцах за счастье всего человечества или, в лучшем случае, какой-то его части. Ну если отложить на время таких маргинальных типов, как, скажем, Пол Пот (неплохо образованный чувак, классическое образование в католической школе, Парижский университет, что-то там радиоэлектронное) с его свояком Иенгом Сари (Парижский институт политических исследований в анамнезе, сам Жан-Поль Сартр недурно о нем отзывался), или, скажем, Че Гевару (медицинский факультет университета, страсть к чтению с юных лет, основательное знание и незатухающая до смерти любовь к французской и испанской поэзии), то вот какая картина получается. Все якобинские вождиРобеспьер (Парижский лицей Людовика Великого, адвокат), Марат (Эдинбургский университет, медицина и много чего еще), Дантон (коллеж в Труа, изучение права в Париже, адвокат), Демулен (одноклассник Робеспьера, адвокат), Сен-Жюст (Реймсский университет, факультет права), Кутон (там же)ну все как на подбор блестяще образованные и талантливые и при этом напрочь лишенные простого свойства, весьма нелишнего в обиходе: человечности. Ну а наши? Образованные и среди них были: Ульянов (гимназия с золотой медалью, экстерн юрфака Петербургского университета), Чичерин (историко-филологический факультет того же университета), Луначарский (курс философии и естествознания в Цюрихском университете), даже Джугашвили (неполных, но целых пять лет Тифлисской духовной семинариине так уж мало) и Бронштейн, который Троцкий (вполне солидное училище Святого Павла в Одессе). А Сосо Джугашвили и стихи писалпо мнению Ильи Чавчавадзе, знающего толк в поэзии, очень даже неплохие. Правда, судить по переводам трудно, но вот это вроде бы по-русски написано, через четыре года после войны и за четыре года до смерти: