И вот я задумался. И стал перебирать традиции, что вроде бы как из Библии пришли, по всему свету расползлись, корни пустили, забронзовелиокаменелипопробуй теперь их тронь... Ну, прежде всего, конечно, заповеди.
Десять заповедей, Декалог, асерет-а-диброт, данные Моисею Господом на Синае на пятидесятый день после исхода евреев из Египта. Для иудеев этот деньШавуот, праздник дарования Торы, для христианПятидесятница, седьмое воскресенье после Пасхи, день сошествия Святого Духа на апостолов в пятидесятый день после воскресения Иисуса, когда Петр обратил в новую веру три тысячи человек,иначе говоря, день рождения христианства. Но и для иудеев, и для христиан заповеди этиоснова веры. Закон Божий. Все это стало общим местом, и мы не обращаем внимания на то, что первый тираж заповедей (одарив ими Моисея в устной форме и в торжественной обстановкегром гремит, трубы трубят, дым валит, пламя завывает, гора Синай содрогается,Господь через какое-то время, а точнее, через четыре главы Книги Исхода начертал свои речения на каменных досках) Моисей уничтожил еще восемь глав спустя, узрев безобразные пляски сородичей у отлитого из золота тельца. Затем воспоследовало второе, дополненное издание заветов (Второзаконие, видать, потому так и называется), при этом дополнения касались исключительно ритуальных правил, а вот указания нравственного порядкакак следует вести себя приличным людям,по сути, не изменились.
И вот если продраться через толкования и оставить в покое чисто религиозные и ритуальные элементы, то в качествекхе, кхецивилизационных скреп из десяти заповедей остаются шесть (цит. по второму изданию скрижалей):
Почитай отца своего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.
Не убивайс оговорками, ибо сама Библия предписывает казнь по суду а уж поощряемые Господом расправы над иными народами...
Не прелюбодействуй. В оригинале, как утверждают знатоки, речь идет о запрете соития замужней женщины и мужчины, который не является ее мужем. Запрет этот повторяется в десятой заповедине пожелай жены и рабыни ближнего.
Не кради.
Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего. Остается загадкой, что есть ближний? Соплеменник? А на пришельца можно? Та же загадка возникает по поводу следующей, последней заповеди.
Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего; ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего.
Но помилуйте (тут перо мое нервно дернулось и оставило жирный возмущенный след на тетрадном листе)! Разве иудаизм, который все это придумал, и христианство, которое все это подхватило, выйдя из материнской религии и гневно порвав с нею, сказали в этих заповедях нечто новое для повседневной жизни? Да и вообще, разве без Бога и надежды на спасение нельзя вести себя так, будто и Бог и надежда эта есть? (Мысль довольно очевидная, и среди многих ее высказывал Сартр.) Даже в античном мире, в языческих культурах Ойкумены, преодолевших первобытную дикость, существовали подобные этим заповедям регуляторы. Разница, видимо, в первых четырех заповедях, но об этом, как говорила героиня популярного романа, я подумаю завтраесли подумаю.
А пока вернусь к традициям, освященным Писанием и духовными вождями поощряемым.
Была, к примеру, традицияпобивать камнями нарушителей кой-каких заповедей (скажем, женщин, уличенных в прелюбодеянии), тысячи лет их побивали, а теперь найдите мне самого ультраортодоксального иудея, который в компании соплеменников станет метать булыжники в неверную жену, хотя, может, руки у него так и чешутся.
Или собирал человек дрова в субботунарушил закон, и стало общество гадать, как этого нехорошего человека наказать. И тут Господь Моисею подсказывает: должен умереть человек сей, пусть побьет его камнями все общество вне стана. И общество, недолго думая, вывело бедолагу вон из стана и побило его камнями до смерти, как повелел Господь. Читайте Числа, главу пятнадцатую. На что Иисус, надо признаться, возразил: «Суббота для человека, а не человек для субботы». Можно сказать, положил конец традиции.
А у христиан существовал добрый обычай: пытать и сжигать ведьм, колдунов и вообще всех, у кого вера неправильная, например евреев. Сотни лет сжигалине так давно, в девятнадцатом веке, перестали. Ай-яй-яйпрервали традицию.
Вот мусульманете будут покрепче, у них за короткую юбчонку, банку пива или еще какую шалостьзиндан, а уж за неправильный стишок или рисунок, согласно традиции,секир башка. Иногда и публично, скажем, на базарной площади.
Но в целомпоменьше стало жестокости. Погасли костры. Смыта кровь с эшафотов. Я прям беспокоюсь, капли пьюкак же традиции? В чем дело? Так ведь еще римляне (язычники, тьфу на них) объяснили: Tempora mutantur et nos mutamur in illis. А стало быть, и традиции mutantur, одни помирают, другие рождаются, третьи меняются в разной степени.
Помягчели люди, что и говорить. Еп masse. Только в отдельных странах и в редкие моменты торжествует библейско-средневековая жестокость. Если говорить о той же гомофобии, то, скажем, Адольф Гитлер геев по-библейски уничтожал, а уже гуманные советские судьи их просто сажали. Английские законники тоже очень это дело не одобряли и упекли за решетку гордость своей и мировой литературыправда, это когда ж было, больше века назад.
А нынче, увы нам, ревнителям традиций,устои подломились, мужики трахают друг дружку внаглую, бабы туда же, и уже не скрывают этого. Раньше-то при общем благословении такое творилось только на зонах и в армии, где быкующие блатные опускали новичков, а дедысалаг, ну так это нормально, они ж не эти, не пидарасы какие. Казаки и хоругвеносцы не возражали. А теперьсодомитов к ногтю! Ходят в бутафорских погонах и с очень даже небутафорскими нагайками и научают нас, что нравственно, а что греховно, направляют на единственно правильный и праведный путь, а кое-кого из своих, что поглаже и пограмотней, уговорили спрятать на время нагайки и идти писать законы. И пару женщин с лицами попостнейтуда же. И хотя пока еще their bark is worse than their bite, поступь их тверда и глаза горят нешуточной ненавистью.
Что же ждет этих стражей традиций? Времена-то мутантур, и им бы пора, а онини в какую, не желают мутантировать. И отвыкшие от дела руки так и тянутся к связкам хвороста и булыжникам... И тяга эта находит сочувствие среди о-о-очень широких масс. История уж так распорядилась.
Уж так распорядилась судьба,
что я с мая по октябрь вполне благополучно обитаю в деревенском доме, снабженном кличкой «Веселая пиявка» (для своих Merry Leech Manor). Кличка имеет историю. Мой старший внук Кира, в нежном еще возрасте приезжая из Лондона в нашу деревеньку, со страстью необыкновенной ловил в близлежащем прудике головастиков, лягушек и особенно пиявок, помещал их в банку с водой и задумчиво наблюдал за извивающимися черными тельцами. По этому поводу на свет появилось такое произведение:
Слышен лягушачий стон
Утром спозаранку:
Где наш Кира, что же он
Не кладет нас в банку?
А пиявки веселей
Завихляли телом
Уж не ловит нас злодей,
Видно, улетел он.
Если в Англии денек
Выдается жарок,
Кира ловит на крючок
Лондонских пиявок.
Так вот, живу я там со своей рыжей клеенчатой тетрадью в окружении не менее рыжей жены Лены, столь же рыжего карликового пуделя Ларсика и четырех еще более рыжих кур, загнанных в резервацию, также снабженную английской табличкой: Ginger Hen Farm. Такой англоман. Одно, впрочем, перенять у англичан не могу: говорлив, в то время как английским способом беседовать Гейне называл молчание. Так вот, а с курами этими связаны, помимо приятных ежедневных приношений яиц, совсем уж неприятные наши с Леной размышления об их судьбе после завершения сезона и вынужденного возвращения семьи на зимние квартиры. Разумеется, кур можно было просто съесть, но...
Ну да,бурчал я,в благодарность за все эти яйца ты хочешь оттяпать им головы и сожрать.
А у тебя есть другие предложения?
Птички были приняты в семью пятимесячными подростками. Они поселились в заблаговременно построенном курятнике, и через месяц в доме отмечали праздник первого яйца. Куры оказались крайне тупыми, неопрятными и прожорливыми созданиями. Каждый день помимо положенной пайки комбикорма они сжирают миску запаренной смеси овсянки, картофельных очисток и хлебных корок, а Лена еще подкармливает их всякой нарубленной ботвой, выкопанными из грядок червяками и отловленными мухами. Стоит кому-то выйти на крыльцо, как все пять кур собираются у сетки своего прогулочного загона и тянут шеидавай, давай! Помимо всех прочих занятий, Лена ввела в обиход визиты в курятник, не связанные с кормлением. Она ловит ближайшую курицу и чешет ей спину на манер топчущего петуха. Оргазм не оргазм, но явное удовольствие птица испытывает. Я же выполняю функции ассенизаторакаждую неделю чищу домик от помета и забрасываю пол свежей смесью опилок и сухой травы. Такая идиллия продолжается до октябрьских холодов, когда настает пора собираться в город. Вот тогда-то смутные мысли о дальнейшей судьбе кур получили словесное выражение.
Но ты сама с ними сроднилась, неужто зарежешь?
Зачем же, это твоя работа.
Ни за что! Давай подарим их кому-нибудь.
Подумать только, эти курыединственная живность в деревне, а ведь когда-то... Да, когда-то был здесь немаленький колхоз. Имени Карла Маркса. В соседней избе пришла в негодность крыша, ее (крышу) разобрали, стали ладить новую, а с чердака повыкидывали старую рухлядь: ржавые керосиновые лампы, утюгиз тех, что работал на углях, обрывки упряжи, неведомые части неведомого огородного инвентаря. Охочая до старинных штучек Елена Ивановна все это собирала, чистила и волокла в свой музейстенку в коридоре, увешанную подобным хламом. Тогда-то она и наткнулась на грязнющую желтоватую книжонку с гордым названием «Трудовая книжка колхозника». Чем только не занималась Любовь Константиновна Гусеваскорее всего, родня живущего здесь мужика с золотыми руками и злобным нравом Витьки Гусевав тысяча девятьсот сорок седьмом году в колхозе Карла Маркса! Об этом повествуют хрупкие страницы с расплывшимися трудно различимыми словами. Лён она колотила, теребила, вязала, била, расчесывала и совершала с ним еще какие-то действия, не поддающиеся расшифровке из-за неразборчивых слов с очень индивидуальной орфографией. Доставалось также овсу и ржи. С клевером совершали загребку и копнение. Сено Любовь Константиновна тоже загребала и копнила, а также трясла, ворошила, навивала и скирдовала. А еще она нарывала навоз, возила удобрения, сажала и окучивала картошку, била валы (Бог знает за что и какие), возила гравель, косила, бороновала, корчевала, гоняла быков, пилила, ездила за керосином, возила уполномоченного и давала коням... И за весь 1947 год не случилось у Любови Константиновны Гусевой ни одного свободного от труда на колхоз дня. Ну вот, а теперь в нашей деревеньке ни льна, ни овса, ни ржи, ни быков, ни конейодни куры в количестве четырех штук.
В конце концов Лена нашла доброго человека, который согласился взять птиц на зиму и кормить их, если будут нести яйца, а по весне вернуть домой.
А если не будут нестись?спросил я доброго человека.
Тогда посмотрю.
Смотрю я, друг мой Александр, на твои картины
натюрморт с тремя бутылками, явно из-под водки, хоть и без этикеток, и другой, тоже с бутылкой, но черной, вроде как из-под «Бейлиса», и у нас с Леной течет культурная беседа знатоков, ба-а-а-альших ценителей. Меня притягивают прозрачные, с бликами на покатых плечах, а еечерная, подле нее недоочищенный мандарин валяется. А почему? А вот почему: у нас к референциям, кизвини за выражениеденотатам отношение разное. Водкаона и есть водка, хотя и не наша косорыловка, а «Бейлис», сам понимаешь,сладенькое пойло, да и лис жалко, зачем их бить... Сидим мы на таких непримиримых эстетических позициях, а тут кто-то с экрана поет вертинсковую «Маленькую балерину», и там, если помнишь, лакфиоль упоминается: мол, прислал ей, балерине, король влюбленно-бледные нарциссы и эту самую лакфиоль. И тут же Ленаа она, сам знаешь, ботаник не из последнихспрашивает: что за лакфиоль такая, никогда не слышала. И что ты думаешь: минуты не прошло, как в садово-огородной передаче по «Эху» нежный голос другой Лены, Ситниковой, сообщает нам что-то очень важное и упоминает благозвучное растение «херантус, или лакфиоль». Представляешь! Правда, потом выяснилось, что не херантус это, а хейрантус, но это уж потом...
М-да, множество поучительных сведений извлекаем мы из белого шума массмедиа посредством глаз и ушей, но преимущественно все же ушей. Ведь и пушкинский пророк аккурат через уши впитывал основную информацию об окружающей действительности. Суди сам: хоть серафим коснулся и ушей, и глаз поэта и вещие зеницы отверзлись (словно, если мне не изменяет память, у испуганной орлицы), далее роль зрения в постижении мира не раскрывается. Совсем иначе обстоит дело с ушами. Их, как известно, наполнил шум и звон, после чего стоит двоеточие, и Александр Сергеевич разъясняет нам происхождение этих звуков, уточняет, откуда они явились. А вот, оказывается, откуда: от содроганья неба, от полета горних ангелов, от передвижения в пучине морской всякой живности и дажеподумать толькоот прозябания дольней лозы. Видно, громко прозябала.
Вот и мне в уши чего только не залетает, и что со всем этим делатьума не приложу. Но ищу забавные неожиданности и совпадения. Как-то услышал, что кровожадный маньяк Жиль де Рец по кличке Синяя Бородаон, если помнишь, складировал в своем замке тела предварительно зарезанных многочисленных женбыл сподвижником самой Жанны дАрк и храбро сражался с англичанами бок о бок с Орлеанской девой. А в какой-то исторической передаче прозвучало, что королева Виктория и принц Альберт сочетались браком 10 февраля 1840 годаровно за 100 лет до моего рождения. К чему бы такое? Вот и я не знаю. В компании родившихся 10 февраля кого только нет. Борис Пастернак и Сергей Пенкин, Владимир Зельдин и Бертольт Брехт, Александр Володин и Георгий Вайнер, Мстислав Келдыш и Федор Васильев... Или вот еще: некую Дору Каплан допрашивал жандармский полковник Новицкий по делу покушения на киевского генерал-губернатора Сухомлинова. И тут же мысльа нет ли тут какой ослышки, может, не Дора она, а Фанни? И появляется занятие у старика, есть чем заполнить время между обедом и ужином. И на свет выползает историятрогательная, трагическая, нелепая история.
История любви
Слякотным февральским днем в глухом местечке Волынской губернии в многодетной семье реб Хаима Ройтблата, меламеда здешнего хедера, родилась девчушка. Назвали младенца Фейгой, что значит птичка. Через двенадцать лет и один день в местечке, как и положено, отметили бат-мицву Фейги, и стала она по всем правилам взрослой девушкой. А вскорости, как бывает со всеми девушками, Фейга влюбилась без памяти в красивого парня Якова Шмидмана. Дело обычное, и все бы хорошо, да, на беду, Яков этот оказался то ли бандитом, то ли революционером-анархистом, а скорее всего, и тем и другим: грабежом швейных мастерских в округе он промышлял как Яшка Шмидман, а для борьбы за народное счастье взял кликуху Виктор Гарский. Одним из эпизодов этой борьбы должно было стать убийство киевского, подольского и волынского генерал-губернатора Владимира Александровича Сухомлинова.
И вот принялся Шмидман-Гарский в гостинице «Купеческая», что на Подоле, налаживать бомбу для совершения благородного революционного кровопролития, а рядом с ним стояла верная подруга Фейга, которая, как и положено революционерке, к тому времени тоже обзавелась подпольной кличкой Дора Каплан. Сапером Яшка оказался никудышным (это вам не белошвеек грабить), бомба разорвалась, да так хитро, что Гарский почти не пострадал и быстренько смылся, бросив израненную и контуженую Дору, которую и задержала полиция.
Царское правительство и суд, известные своей беспримерной жестокостью и несправедливостью, заменили шестнадцатилетней девушке смертную казнь на пожизненную каторгу, и Дора, почти ослепшая и оглохшая, с осколками в руке и ноге, страдающая ревматизмом и дикими головными болями, отправилась в Акатуйскую каторжную тюрьму. Там, кстати, о ней трогательно заботились другие каторжанки и худо-бедно лечили тюремные лекари, а Фейга-Фанни-Дора вспоминала своего Якова-Виктора и под руководством новой подруги Марии Спиридоновой меняла революционную окраску с анархической на эсеровскую (где хрен, где редькана твое усмотрение).
Но вот грянула Февральская революция, и Фанни Каплан, полный инвалид двадцати семи лет, вышла на волю. А дальше начинается чертовщина.
Она бросается искать... правильно, Яшу, ненаглядного своего Гарскогои находит. Так, по крайней мере, она рассказала на допросе Якобу Петерсу, еще одному пламенному рэволюционеру. Чтобы не оскорбить чуткое обоняние возлюбленного каторжным зловонием, она меняет пуховую шаль, подарок подруги-каторжанки, на кусок французского мыла. Не помогло: наутро Яша дал ей от ворот поворот. На кой черт ему, к тому времени продовольственному комиссару и приятелю другого Яковасамого Свердлова, эта потрепанная жизнью слепая баба.
Придя в себя от унижения, Фанни едет в Москву и живет тамты не поверишьв доходном доме на Большой Садовой, где через несколько лет поселятся Воланд со товарищи. Правда, недолго: летом семнадцатого года она отправляется в Евпаторию, в санаторий для политкаторжан, который успело открыть Временное правительство. Там, на свое счастье, она знакомится с Дмитрием Ульяновыма счастье заключалось в том, что Дмитрий Ильич посочувствовал мученице царского режима, похлопотал за нее перед известным окулистом Леонардом Леопольдовичем Гиршманом, профессором Глазной клиники Харьковского университета, и тот благополучно соперировал Фанни. Теперь она могла худо-бедно видеть! (А значит, стрелять в брата своего благодетеля, спросишь ты? А я отвечу вопросом на вопрос, как это принято у нас, соплеменников Фейги: а стреляла ли Фанни? Да и были ли эти выстрелы у завода Михельсона? Но этосовсем другая история, причем вовсе не история любви.)