Правда в том, что адреналин вызывает привыкание. В штате Орегон было несколько ребят-фаталистов, очень спокойных в своих несчастьях. Счастье скользкое, оно утекает сквозь пальцы, но за проблемы можно зацепиться, у них есть за что схватить, они грубые и жёсткие. В академии я была как в русском романе: я была плохая, безнравственная и злая, я обманывала и причиняла боль тем, кто любил меня больше всего, моя жизнь уже была испорчена. На острове же, напротив, я почти всегда чувствую себя хорошо, как будто, сменив пейзаж, я также сменила и кожу. Здесь никто, за исключением Мануэля, не знает о моём прошлом: люди доверяют мне, они верят, что я студентка на каникулах, приехавшая помогать Мануэлю в его работе, наивная и здоровая девочка, которая плавает в ледяном море и играет в футбол, как мужчина, американка и немного дурочка. У меня и в мыслях нет их разочаровывать.
Иногда, в часы бессонницы, я ощущаю укол вины за всё, что я сделала раньше, но он исчезает на рассвете с запахом дров в печке, лапой Факина, царапающего меня, чтобы я вывела его во двор, и с аллергическим кашлем Мануэля, идущего в ванную. Я просыпаюсь, зеваю, потягиваюсь в постели, и, довольная, вздыхаю. Я не должна бить себя коленями в грудь или расплачиваться за свои ошибки слезами и кровью. Как говорил мой Попо, жизньэто ковёр, который день за днём расшивают разноцветными нитками, одни из них тяжёлые и тёмные, другие же лёгкие и светлые, но в нём нужны все нити. Глупости, которые я совершила, уже находятся в ковре, их не исправить, но они не будут висеть на мне грузом, пока я не умру. Что сделано, то сделано; я должна смотреть вперёд.
На Чилоэ нет поводов для отчаяния. В этом, построенном из кипариса, доме успокаивается сердце.
В июне 2008 года я закончила обучение в академии штата Орегон, в которой я была заперта на тринадцать месяцев. Несколько дней спустя я смогла выйти через главную дверь, и мне оставалось лишь скучать по викуньям и Стиву, любимому советчику женской половины учащихся. Я была смутно в него влюблена, как и все остальные девушки, но оказалась слишком гордой, чтобы себе в этом признаться. Другие проскальзывали в его комнату под покровом ночи, и бывали любезно отправлены в свои кровати; Стив гениально отказывал каждой. Наконец, свобода. Я могла бы вернуться в мир нормальных людей, наслаждаться музыкой, запрещёнными фильмами и книгами, создать аккаунт в «Фэйсбуке», последней модной социальной сети, чего нам всем хотелось в академии. Я поклялась, что больше не вступлю на территорию штата Орегон до конца своих дней.
Впервые за долгие месяцы я снова подумала о Саре и Дебби, спрашивая себя, что с ними будет. Они окончат среднюю школу и станут искать какую-нибудь работу, потому что вряд ли они поступят в Колледж, высшее учебное заведение, их мозги явно не для этого. Дебби всегда будет плохой ученицей, а у Сары вечно найдётся достаточно проблем; если она не вылечится от булимии, то наверняка окажется на кладбище.
Как-то утром Анджи пригласила меня прогуляться среди сосен, что довольно подозрительно, так как это было не в её стиле, и объявила мне, что удовлетворена моим прогрессом, так как, в основном, я проделала всю работу сама. Академия лишь облегчила мне это, и сейчас я могу поступать в университет, хотя, возможно, в моём обучении есть некоторые пробелы. «Океаны, не пробелы»,прервала я директора.
Анджи в свою очередь стерпела эту наглость с улыбкой и напомнила мне, что её миссия не в том, чтобы делиться знаниями, это могло делать любое образовательное учреждение, а в кое-чём более тонком: превратить молодых людей в инструменты для раскрытия их максимального потенциала.
Ты повзрослела, Майя, вот что важно.
Ты права, Анджи. В шестнадцать лет мой жизненный план состоял в том, чтобы выйти замуж за пожилого миллионера, отравить его и унаследовать состояние, но теперь я планирую выращивать викуний на продажу.
Это не показалось ей остроумным. При помощи некоторых уловок директор предложила мне остаться на лето в академии в качестве спортивного инструктора и помощницы в художественном кружке; потом, в сентябре, я смогу отправиться прямиком в Колледж. Ещё она добавила, что, как мы уже знаем, мой отец и Сьюзен разводятся, и моему отцу назначили рейс на Ближний Восток.
Твоя ситуация сложная, Майя, потому что тебе нужна стабильность на этапе перехода. Здесь ты была под защитой, но в Беркли тебе будет не хватать структурированности жизни. Ты не должна вернуться в ту же самую среду.
Я буду жить со своей бабушкой.
Твоя бабуля уже не в том возрасте чтобы
Ты не знаешь её, Анджи! У неё энергии как у Мадонны! И перестань называть её бабулей, потому что её кличка Дон Корлеоне, как у Крёстного Отца. Моя Нини воспитала меня подзатыльниками, какая ещё структура тебе нужна?
Не будем обсуждать твою бабушку, Майя. Ещё два или три месяца здесь могут стать решающими для твоего будущего. Подумай об этом, прежде чем мне ответить.
Тогда я поняла, что мой отец заключил с ней договор. Мы с ним никогда не были очень близки, в моём детстве папа практически отсутствовал, ему удавалось находиться далеко, пока моя Нини и мой Попо боролись со мной. Когда умер мой дедушка и отношения между нами стали ужасными, он поместил меня в интернат штата Орегон и умыл руки. Сейчас у него был рейс на Ближний Восток, очень удачный для него. И зачем только этот человек завёл меня? Ему следовало быть осмотрительнее в отношениях с принцессой Лапландии, раз ни один из них не хотел детей. Полагаю, в те времена тоже были презервативы. Всё это молнией пронеслось у меня в голове, и я быстро пришла к выводу, что бесполезно бросать ему вызов или пытаться договоритьсяведь он упрямый как осёл, когда что-то приходит ему в голову, нужно будет найти другое решение. Мне было восемнадцать лет, и по закону он не мог заставить меня остаться в академии; поэтому отец заручился поддержкой Анджи, мнение которой имело вес специалиста. Если бы я взбунтовалась, это было бы проинтерпретировано как проблемы с поведением, и по заключению местного психотерапевта меня могли бы удерживать силой здесь либо в другом похожем месте. Я приняла предложение Анджи с такой быстротой, что кто-то и менее уверенный в своей компетентности, стал бы меня подозревать, поэтому я немедленно начала готовиться к отложенному ранее побегу.
На второй неделе июня, спустя несколько дней после моей прогулки среди сосен с Анджи, кто-то из учеников, куря в тренажёрном зале, устроил пожар. Забытый окурок поджёг коврик, и огонь достиг потолка, прежде чем прозвучал сигнал тревоги. Ничего столь же ужасного и забавного не происходило в академии с момента её основания. Пока инструкторы и садовники подсоединяли шланги, учащиеся воспользовались возможностью, чтобы повеселиться на празднике прыжков и криков, высвобождая энергию, накопленную за месяцы самоанализа, и, когда сюда, наконец, прибыли пожарные и полиция, перед ними открылась удивительная картина, подтверждающая широко распространённый слух, что это место было убежищем бесноватых. Огонь распространялся, угрожая ближайшим лесам, и пожарные попросили подкрепления у авиации. Это лишь усилило маниакальную эйфорию парней, бегавших под струями химической пены и глухих к приказам руководства заведения.
Стояло великолепное утро. Прежде чем дым от пожара затуманил небо, воздух был тёплым и чистым, идеальным для моего побега. Сначала я должна была спасти викуний, о которых все забыли в суматохе, и я потеряла полчаса, пытаясь их перенести: ноги бедных животных заплетались, настолько они испугались запаха гари. В конце концов, мне пришло в голову смочить пару футболок и накрыть им головы, таким способом мне удалось дотащить викуний до теннисного корта, где я оставила их привязанными и накрытыми капюшонами. Затем я отправилась в свою спальню, побросала в рюкзак всё необходимое: фотографию моего Попо, кое-что из одежды, два энергетических батончика и бутылку воды,надела свои лучшие кроссовки и побежала в лес. Это не было внезапным порывом, я ждала подобной возможности долгое время, но когда настал нужный момент, я убежала безо всякого разумного плана, без документов, денег или карты, лишь с сумасшедшей идеей исчезнуть на несколько дней и неожиданно напугать своего отца.
Анджи потребовалось сорок восемь часов, чтобы сообщить моей семье, потому что считалось нормальным, если воспитанники заведения время от времени исчезали. Они выходили на шоссе, добирались автостопом до ближайшего посёлка, в тридцати километрах от академии, пробовали свободу на вкус, а затем возвращались одни, потому как им некуда было идти, одни или же сопровождаемые полицией. Эти бегства были настолько обычным делом, особенно среди вновь прибывших, что считались образцом психического здоровья. Только самые слабовольные и подавленные смиренно принимали заточение. Когда пожарные подтвердили, что жертв нет, моё отсутствие не вызвало особого беспокойства, однако на следующее утро, когда возбуждение от происшествия прошло, меня начали искать в посёлке и организовали патрули для прочёсывания леса. К тому времени у меня было немало часов форы.
Я не знаю, как мне удалось сориентироваться без компаса в этом океане сосен и, петляя, выйти к шоссе. Мне повезло, и другого объяснения этому нет. Мой марафон длился часами, я выходила утром, видела, как опускается вечер и наступает ночь. Пару раз я останавливалась попить воды и перекусить энергетическими батончиками, мокрая от пота, и продолжала бежать до тех пор, пока темнота не заставляла меня остановиться. Я забивалась в корни деревьев на ночлег, умоляя моего Попо остановить медведей, которых было много в тех краях, и они были бесстрашными: иногда животные даже приходили в академию в поисках еды, нисколько не смущаясь близости людей. Мы наблюдали за мохнатыми гостями из окон, и никто не отваживался их потрогать, в то время как они переворачивали мусорные баки. Общение с моим Попо, эфемерное, как пена, претерпело серьёзные изменения за время моего пребывания в академии. Первое время после его смерти он являлся мне, я в этом уверена: я видела его на пороге открытой двери, на противоположной стороне улицы, через стекло ресторана. Ошибки быть не может, нет никого другого, похожего на моего Попо, ни негра, ни белокожего, никого, столь же элегантного и театрального, с трубкой, золотыми очками и шляпой борсалино. Затем началось разрушение моей личности наркотиками и алкоголем, шум и ещё шум, мой рассудок был помрачён, из-за этого я больше не видела моего Попо, хотя в некоторых случаях я была уверена, что он рядом; я чувствовала его взгляд, устремлённый мне в спину. По словам моей Нини, чтобы увидеть духов, нужно быть очень спокойной, находиться в тишине, в пустом и чистом пространстве, без часов. «Как ты хочешь услышать своего Попо, если ты в наушниках?»сказала она мне.
Этим вечером одна в лесу я снова ощутила иррациональный страх бессонных ночей детствате же монстры из родового дома моих бабушки и дедушки вновь атаковали меня. Лишь объятия и тепло другого человека помогали мне уснуть, кого-то несколько больше и сильнее меня: моего Попо, собаки, отыскивающей бомбы. «Попо, Попо»,позвала я его, ощущая колотящееся в груди сердце. Я сжала веки и прикрыла уши, чтобы не видеть движущиеся тени и не слышать угрожающие звуки. На мгновение, должно быть, очень короткое, я заснула и проснулась, испуганная сиянием между стволами деревьев. Мне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и догадаться, что, возможно, это всего лишь фары машины, и что я недалеко от дороги; тогда я, крича от облегчения, одним прыжком поднялась на ноги и пустилась бежать.
Занятия начались несколько недель назад, и теперь я работаю учительницей, но денег не получаю. Я плачу Мануэлю за жильё путём сложной системы обмена. Я работаю в школе, а тётя Бланка, вместо того, чтобы платить мне напрямую, вознаграждает Мануэля дровами, писчей бумагой, бензином, золотым ликёром и прочими прелестями, вроде фильмов, которые не показывали в деревне из-за отсутствия субтитров на испанском или потому, что они «отвратительные». Цензуру представляет не она, а комитет соседей, для которых «отвратительными» являются американские фильмы, где слишком много секса. Это прилагательное неприменимо к чилийским фильмам, в которых актёры, завывая на разный манер, обычно валяются обнажёнными, а публика этого острова при просмотре и в ус не дует.
Бартер является неотъемлемой частью экономики на этих островах: меняют рыбу на картошку, хлеб на дерево, цыплят на кроликов, и многие услуги оплачиваются продуктами. Безволосый доктор, хозяин лодки, не взимает плату, потому что онсотрудник Национальной службы здравоохранения, но его пациенты всё ещё расплачиваются с ним цыплятами или тканями. Никто не устанавливает цену на вещи, но все знают точную стоимость и ведут счёт в памяти. Система работает хорошо: не слышно о долгах ни в отношении того, что отдано, ни в отношении того, что получено. Кто не родился здесь, никогда не сможет постичь сложность и тонкость бартера, но я научилась вознаграждать людей за бесконечные чашки мате и чая, которые мне предлагают в посёлке. Сначала я не знала, как это делается, потому что я никогда не была такой бедной, как сейчас, даже когда я была попрошайкой, но со временем я поняла, что соседи благодарят меня за то, что я развлекаю детей или помогаю донье Лусинде покрасить и намотать на катушку её шерсть. Донья Лусинда настолько стара, что никто не помнит, к какой семье принадлежит эта сеньора, и все заботятся о ней по очереди; онапрабабушка острова и до сих пор продолжает активную жизнь, занимаясь выращиванием картофеля и продажей шерсти.
Необязательно оплачивать услуги напрямую, можно извлечь выгоду из системы обмена, как это делают Бланка и Мануэль с моей работой в школе. Порой даже получается двойная или тройная выгода: Лилиана Тревиньо достаёт глюкозамин для лечения артрита Эдувигис Корралес, которая вяжет шерстяные носки Мануэлю Ариасу, а он обменивает её экземпляры журнала «Нэшнл Географик» на женские журналы в библиотеке Кастро и отдаёт их Лилиане Тревиньо, когда та приходит с лекарством для Эдувигис, и так продолжается круг, и все довольны. Что касается глюкозамина, следует уточнить, что Эдувигис принимает его неохотно, чтобы не обидеть медсестру, потому что единственно верным средством против артрита является растирание крапивой в сочетании с укусами пчёл. Используя такие сильнодействующие средства, люди здесь нередко слабеют сами. Кроме того, ветер и холод плохо влияют на кости, а влажность проникает в суставы; тело устаёт от сбора картошки с земли и того, что щедро предлагает море, на сердце же грустнее день ото дня, потому что дети уезжают далеко. Какое-то время кукурузная водка, чича, и вино борются с печалью, но, в конце концов, всегда побеждает усталость. Существовать здесь нелегко, и многие рассматривают смерть как приглашение на отдых.
Мои дни стали интереснее с тех пор, как начались занятия в школе. Раньше я была «американочка», но сейчас, когда я учу детей, я«тётя Американка». В Чили пожилые люди получают звание дяди или тёти, даже если они этого не заслуживают. Из уважения я должна была называть Мануэля дядей, но когда я приехала сюда, я этого не знала, а сейчас уже поздно. Никогда бы не представила себе, что на этом острове рано или поздно укоренюсь и я.
Зимой мы начинаем уроки около девяти утра, ориентируясь на рассвет и отсутствие дождя. Я быстро иду в школу в сопровождении Факина, бегущего за мной до самой двери, а потом собака возвращается домой, где и отогревается. Рабочий день начинается с подъёма чилийского флага и всеобщего пения национального гимнаЧистое, Чили, твоё небо синее, свежие бризы рассекают твой простор, и так далее,и тотчас тётя Бланка даёт нам задания на день. По пятницам она объявляет, кого поощряет, а кого наказывает, и поднимает наш моральный дух с помощью назидательной беседы.
Я учу детей основам английского языка, языка будущего, как полагает тётя Бланка, по тексту учебника 1952 года, в котором рассказывается о самолётах из дерева и с пропеллерами, а матери, неизменно на высоких каблуках и белокурые, готовят еду. Также я обучаю пользоваться компьютерами, которые работают без проблем, если есть электричество, и являюсь официальным футбольным тренером, хотя любой из этих сопляков играет лучше меня. В нашей мужской команде, «Калеуче», горит олимпийская страсть, потому что когда Лионель Шнейк подарил нам бутсы, я поспорила с ним, что мы выиграем школьный чемпионат в сентябре, а если проиграем, то я побрею голову, что будет невыносимым унижением для моих футболистов. «Пинкойя», женская команда, ужасна сама по себе, и лучше о ней не упоминать.
«Калеуче» отказала Хуанито Корралесу по прозвищу Карлик из-за его хилости, хотя он бегает как заяц и не боится ударов мяча. Дети зло шутят над ним, и, если могут, даже бьют. Самый старший ученик, Педро Пеланчугай, несколько раз оставался на второй год, и общее мнение таково: он должен зарабатывать на жизнь рыбалкой со своими дядями, вместо того, чтобы тратить остатки мозга на изучение чисел и букв, которые ему мало помогут. Ониндеец уильиче, плотный, смуглый, упрямый и терпеливый, хороший парень, но все его боятся, потому что, в конце концов, выйдя из себя, он наступает, как трактор. Тётя Бланка поручила ему защищать Хуанито. «Почему я?»заикаясь, спросил он, смотря себе под ноги. «Потому что ты самый сильный». Она тут же вызвала Хуанито и поручила ему помочь Педро с домашним заданием. «Почему я?заикаясь, задал вопрос Хуанито, вообще редко разговаривающий.«Потому что ты самый умный». Этим мудрым решением она устранила проблему издевательства над одним и плохих оценок другого, и, кроме того, наладила крепкую дружбу между мальчишками, ставшими ко взаимному удобству неразлучными товарищами.