В этот момент в жизни снова появился Майк ОКелли, перенесший ещё одну операцию на спине и проведший несколько недель в центре реабилитации физического здоровья. «Ты меня ни разу не навестила, Нидия, и не позвонила по телефону»,сказал он тогда вместо приветствия. Майк потерял здесь десять килограммов и отпустил бороду, я его еле узнала, он выглядел старше своих лет и мало чем напоминал сына моей Нини. «Что же мне сделать, чтобы заслужить твоё прощение, Майк?»молила его бабушка, склонившись над инвалидным креслом-коляской с электроприводом. «Приготовь лучше печенья для моих ребят»,ответил он. Моей Нини пришлось печь их в одиночку, поскольку я объявила, что уже сыта по горло раскаявшимися преступниками Белоснежки и прочими его благовидными предлогами, которые меня более не волнуют. Моя Нини подняла было руку, чтобы влепить мне пощёчину, кстати, вообще-то вполне заслуженную, однако я перехватила её запястье ещё в воздухе. «И впредь даже не думай меня бить, иначе больше меня не увидишь, всё ясно?» Она поняла.
Подобное поведение оказалось именно той встряской, в которой и нуждалась моя бабушка, чтобы встать на ноги и, наконец, сдвинуться с мёртвой точки. Нидия вернулась к своей работе в библиотеке, хотя уже не могла придумать ничего нового и лишь повторяла то, что было когда-то. Она стала долго гулять по лесу и зачастила в дзен-центр. Хотя в Нини нет ни капли тяги к спокойствию, в порождаемой медитацией насильственной тишине она взывала к моему Попо, который, обнаруживая себя нежным присутствием, приходил, чтобы посидеть рядом. Как-то раз я сопровождала её на воскресную церемонию в молитвенный дом зендо, где сама еле вынесла разговор о подметавших монастырь монахах, смысл которого нисколько не проник в мою голову. Увидев мою Нини в позе лотоса среди буддистов с бритыми головами и в туниках тыквенного цвета, только тогда я смогла себе представить, до чего ей было одиноко, хотя моего сострадания едва ли хватило даже на минуту. Немногим позже, когда мы вместе пили зелёный чай и закусывали натуральными, без всяких примесей, булочками, что, впрочем, делало большинство здесь собравшихся, я вновь возненавидела её, как и весь мир.
Никто не видел моих слёз после кремации моего Попо и вручения семье праха в керамическом кувшине; я уже более не упоминала имени дедушки и никому не рассказывала, что мне являлся покойник.
Я находилась в Беркли Хай и училась в единственной в городе и одной из лучших в стране государственной средней школе. Она занимала слишком большое здание, вмещала в себя три тысячи четыреста учеников: белокожих и чистых негров было где-то процентов по тридцать, а оставшуюся часть составляли латиноамериканцы, азиаты и представители смешанных кровей. Когда в Беркли Хай жил мой Попо, здесь располагался зоопарк: директора выдерживали в школе едва ли год, а затем, измотанные окончательно, увольнялись, хотя в моё время образование, надо сказать, было превосходным. Несмотря на то, что уровень учащихся был далеко не одинаковым, в заведении поддерживались чистота и порядок (за исключением туалетов, которые под конец дня загаживали полностью), что отчасти объясняет пятилетний срок директора на своём посту. Поговаривали, мол, директор и вовсе был с другой планеты, потому как ничем не удавалось пробить его толстую кожу. В стенах школы мы занимались искусством, музыкой, театром, спортом, ставили опыты в научных лабораториях, учили языки, сравнивали религии друг с другом, вникали в политику и социальные программы. В нашем распоряжении были разнообразные мастерские и лучшее половое воспитание, которое проводили одинаково со всеми, включая мусульман и христиан-фундаменталистов, не всегда правильно его оценивавших. Моя Нини отправила письмо в ежедневную газету Беркли «Планета» с предложением присоединить к группе ЛГБТС (лесбиянки, геи, бисексуалы, транссексуалы и сомневающиеся) ещё одну букву, «Г», обозначив ею включённых туда же гермафродитов. Это являлось одной из типичных инициатив моей бабушки, заставляющих меня нервничать, поскольку они разлетались повсюду, и, в конце концов, мы с Майком ОКелли устраивали протесты на улицах. И ни один из них не проходил без моего непременного участия.
Принятые в Беркли Хай ученики развивались на глазах и по окончании поступали в самые престижные университеты, как и случилось с моим Попо, получавшим стипендию в Гарварде за свои хорошие отметки и личный рекорд в бейсболе. Середнячки держались в сторонке и учились посредственно, а ленивые сильно отставали либо пользовались специальными программами. Наиболее вздорных, наркоманов и состоящих в шайках либо не трогали, оставляя в одиночестве, либо выгоняли на улицу, исключая из заведения. Два первых года я была прилежной ученицей и спортсменкой, но потом, буквально за три месяца, скатилась в последнюю категорию: мои оценки стали ниже некуда, я дралась, воровала, курила марихуану и спала на уроках. Мистер Харпер, мой учитель истории, тревожась обо мне, поговорил с моим папой, который по данному вопросу, кроме прочтения назидательной проповеди, не мог ничего сделать. Хотя чуть позже семья отправила меня в медицинский центр, где после нескольких заданных вопросов пришли к выводу, что я не страдаю анорексией, равно как и не пытаюсь покончить с собой, и, естественно, оставили в покое.
Беркли Хайоткрытая школа, втиснутая в самый центр города, где затеряться в толпе не составляет никакого труда. Я начала систематически пропускать занятия, выходила обедать и не возвращалась до вечера. На территории располагался кафетерий, который посещали только неженки, а находиться среди них было совсем не круто. Моя Нини, ярый враг всяких гамбургеров и пицц местных заведений квартала, настаивала, чтобы я ходила в кафетерий, где имелась экологически чистая еда, вкусная и недорогая, но я никогда не обращала на её слова никакого внимания.
Мы, учащиеся, собирались в Парке, на ближайшей площади, располагавшейся в пятидесяти метрах от начальства полиции, в которой царил закон джунглей. Родители были явно против наркотиков и определённого рода досуга на этой территории, пресса публиковала на эту тему различные статьи, полиция же вообще ни во что не вмешивалась, разгуливая скорее в стороне, а учителя умывали руки, поскольку вопрос находился вне их полномочий.
Тусуясь в Парке, мы разделялись на группы, сходясь между собой в зависимости от социального класса и цвета кожи. Кто покуривал марихуану и кто катался на коньках имели свою отдельную территорию, мы, белокожие, устраивались в другом конце, шайка латиноамериканцев держалась на периферии, защищая своё воображаемое пространство основанными на древних ритуалах угрозами, центр же занимали торговцы наркотиками. В дальнем углу сидели стипендиаты из Йемена, сами по себе являвшиеся новостью, поскольку подверглись нападению афроамериканских ребят, вооружённых бейсбольными битами и перочинными ножами. Другой угол, вечно в одиночестве, занимал Стюарт Пил, потому что как-то раз бросил вызов двенадцатилетней девочке бегом пересечь оживлённое шоссе, и ту, помнится, переехали две или три машины. Она осталась жива, правда, теперь инвалид и сильно обезображена, а автор шутки ловко отделался остракизмом: никто ему больше ни слова не говорил. Вперемешку с компанией учащихся, в Парке были и «панки канализационных труб», выделявшиеся зелёными волосами, пирсингом и татуировками, и нищие с заполненными повозками и тучными собаками, а также несколько алкоголиков, какая-то обездоленная сеньора, которая, как правило, выставляла напоказ свою задницу, и прочий встречающийся на площадях народ.
Какие-то ребята курили, пили спрятанный в бутылках из-под «Кока-Колы» алкоголь, заключали пари, обменивались между собой марихуаной и таблетками прямо под носом у полиции. Правда, подавляющее большинство отдыхающих в Парке съедали свою закуску и по окончании перерыва в сорок пять минут возвращались в школу. Лично я не была среди них, а занятия посещала в силу простой необходимости узнать, о чём всё же шла речь.
После обеда подростки наводняли собою центр Беркли, шушукаясь и сплетничая друг с другом, привлекая к себе подозрительный взгляд прохожих и продавцов. Мы гуляли, волоча ноги, не расставаясь со своими мобильными телефонами, наушниками, рюкзаками, жевательной резинкой, рваными джинсами, языком-шифром. Подобно всем, я страстно желала стать частью группы и даже её любимчиком. Быть из неё исключённым, как Стюарт Пил,пожалуй, худшей судьбы и нельзя себе вообразить. В этом году мне исполнилось шестнадцать лет, отчего я чувствовала себя несколько иначе, нежели все остальные: измученной, мятежной и раздражающейся буквально на всех. Я отвернулась от своего привычного круга общения, или это он отделился от меня, и тесно сплотилась неким треугольником лишь с Сарой и Дебби, девочками с самой худшей репутацией во всей школе, и это много о чём говорит, поскольку в Беркли Хай уже имели место несколько патологических случаев. Мы создали свой частный клуб, стали друг другу куда ближе, нежели родные сёстры, рассказывали всё вплоть до снов, всегда были рядом либо связывались между собой по мобильным телефонам, и без конца общались, делились одеждой, макияжем, деньгами, едой, наркотиками. Мы не мыслили существования по отдельности, наша дружба продлилась бы до конца наших дней, и никто и ничто не встряло бы между нами.
Я изменилась как изнутри, так и снаружи. Казалось, я вот-вот лопну, моей плоти было слишком много, а вот костей и кожи сильно не хватало; во мне закипала кровь, саму себя я точно не могла терпеть. Я боялась проснуться от кафкианского кошмара, превратившись в таракана.
Я пристально изучала собственные недостатки: свои огромные зубы, мускулистые ноги, оттопыренные уши, гладкие волосы, короткий нос, пять прыщей, обкусанные ногти, плохую осанку, и вообще своё телослишком белокожее, чересчур неуклюжее и очень вытянутое для своих лет. Я чувствовала себя ужасно, но были и моменты, когда я могла догадаться о силе моего нового женского тела, силе, контролировать которую я ещё не научилась. Меня раздражало, когда на меня смотрели мужчины, либо на улице они предлагали куда-нибудь подбросить. Мои одноклассники тоже не обходили меня стороной, а учителя слишком уж интересовались и моим поведением, и отметками, за исключением, пожалуй, безупречного во всём человекамистера Харпера.
В школе не было женской футбольной команды, я играла в клубе, где как-то раз на спортивной площадке тренер заставил меня делать приседания, пока не ушли остальные девочки. Затем он прошёл за мной в душ и щупал меня всю целиком, а поскольку я никак на это не реагировала, тренер решил, мол, его действия пришлись мне по душе. Устыдившись, я рассказала о случае лишь Саре и Дебби, да и то попросив девочек молчать, перестала играть, и ноги моей в этом клубе больше не было.
Изменения как в моём теле, так и в моём характере произошли столь же внезапно, как, порой, можно поскользнуться на льду, и мне так и не удалось сообразить, что ещё немного и я разобью себе лоб. Будто загипнотизированная, я начала определённо предчувствовать опасность, и вскоре уже вела двойную жизнь, лгала с изумительной изворотливостью и налетала, непременно с криками и хлопаньем двери, даже на свою бабушку, ставшую в доме единственным авторитетным лицом, с тех пор как Сьюзен отправилась на войну. Мой отец вообще исчез, руководствуясь практическими соображениями,полагаю, он удвоил своё время полётов лишь бы избежать стычек со мной.
Вместе с Сарой и Дебби мы нашли в интернете порно, как и остальные наши школьные товарищи, и пробовали движения и позы женщин, которых видели на экране компьютера, что в моём случае принесло лишь сомнительные результаты, поскольку, пытаясь повторить их, я выглядела крайне смешной. Моя бабушка начала что-то подозревать и развернула целую кампанию против секс-индустрии, унижающей и использовавшей женщин. Но, надо сказать, ничего нового там не было, ведь она сама вместе с Майком ОКелли повела меня на демонстрацию против журнала «Плейбой», когда у Хью Хефнера появилась нелепая мысль посетить Беркли. Насколько я помню, тогда мне было девять лет.
Моим миром являлись мои же подружки, только с ними я и могла поделиться собственными мыслями и чувствами, лишь они и смотрели на все вопросы с моей точки зрения и понимали меня как никто другой, остальные так и не разделяли ни нашего настроения, ни наших вкусов. Подростки с Беркли Хай были сопляками, отчего мы были уверены, что только мы своей компанией и ведём столь сложную запутанную жизнь. Под предлогом грозящих ей изнасилований и побоев со стороны отчима Сара вынужденно промышляла грабежом, а мы с Дебби, тем временем, жили постоянно начеку, чтобы всеми способами прикрывать и защищать подругу. Правда была в том, что Сара жила только с матерью и не знала, что такое жить с отчимом, но этот воображаемый психопат столь явно присутствовал в наших разговорах, словно сам был из крови и плоти. Моя подруга напоминала кузнечика: торчащие локти, колени, ключицы и другие угловато выступающие кости. Она вечно ходила с сумкой со сладостями, которые жадно съедала за один присест и тотчас бежала в ванную, где совала два пальца себе глубоко в горло. Сара была уже настолько истощена, что падала в обморок, и порой от неё несло мертвечиной. Подруга весила тридцать шесть килограммов, на восемь больше моего рюкзака с книгами, и цель её была достичь и вовсе двадцати пяти, а затем, видимо, исчезнуть с концами. Со своей стороны, Дебби, которую и правда унижали в доме, да к тому же насиловал родной дядя, была большой любительницей фильмов ужасов, и она болезненно тянулась ко всякого рода похоронным вещам, зомби, вуду, Дракуле и всему, связанному с демонами. Она даже купила «Изгоняющий дьявола», очень старый фильм, и часто заставляла нас смотреть его вместе с ней, поскольку побаивалась делать это в одиночку. Мы с Сарой поддерживали её готический стиль: строгий чёрный цвет всего вплоть до лака для ногтей, могильную бледность, состоящие из ключей, крестов и черепов украшения и томный цинизм голливудских кровопийц, от которых мы взяли своё негласное прозвище: «кровопийцы».
Мы трое соревновались между собой в том, кто хуже напакостит. Так, мы придумали целую систему с пунктами за безнаказанные правонарушения, в основном включающие в себя уничтожение чужой собственности, продажу марихуаны, экстази, ЛСД и краденых лекарств. Ещё мы промышляли разрисовыванием школьных стен краской из тюбика, подделкой чеков, налётами на магазины с целью воровства. Мы записывали наши проделки в тетрадь, в конце месяца подводили подсчёты, и победитель награждался бутылкой водки, самой крепкой и дешёвой, «КУ:Л», водкой польского производства, способной растворить даже краску. Мои подружки хвастались своей распущенностью, венерическими заболеваниями и абортами, словно считали всё это некими почётными медалями, хотя мы об этом только разговаривали, и вживую лично я ничего подобного не видела. Если уж сравнивать, то моё лицемерие им казалось оскорбительнымвот почему я поспешила лишиться девственности и сделала это с Риком Ларедо, пожалуй, самым грубым дураком на нашей планете.
Я приспособилась к привычкам Мануэля Ариаса, проявив гибкость характера вкупе с вежливостью, чем немало удивила бабушку. Она по-прежнему считает меня «дрянной девчонкой», её выражение, которое можно принять и за упрёк, и за ласку в зависимости от тона, хотя в нашем общении преобладает всё же первое. Она не знает, до чего я изменилась, став настоящей очаровашкой. «Горбатого могила исправит»,вот очередная из её пословиц, что в моём случае оказалось сущей правдой.
В семь часов утра Мануэль раздувает огонь в печке, чтобы согреть полотенца и воду для душа. Чуть погодя приходит Эдувигис, либо её дочь Асусена, и приносит нам замечательный завтрак, состоящий из яиц от своих кур, хлеба собственного приготовления и молока их личной коровы, ещё пенящегося и тёплого. У молока своеобразный запах, поначалу отталкивавший меня, теперь же весьма приятный, этот запах коровника, пастбища, свежего навоза. Эдувигис хотелось бы, чтобы я завтракала ещё в постели, «как настоящая сеньорита». В Чили так до сих пор говорят в некоторых домах, где работают «няни»этим словом обозначают домашнюю прислугу,я поступаю подобным образом лишь по воскресениям, когда точно встаю не рано, поскольку приходит Хуанито, её внук, вместе с которым мы читаем книги в кровати, а в наших ногах устраивается Факин. Мы находимся уже где-то в середине первой книги о Гарри Поттере.
Во второй половине дня, закончив работать с Мануэлем, я поспешно отправляюсь в деревню; люди с удивлением смотрят на меня, а многие даже спрашивают, куда я так тороплюсь. Мне просто необходимы физические упражнения, иначе меня разнесёт вширь, ведь я ем всё, от чего воздерживалась в прошлом году. Диета чилотов очень богата углеводами, хотя среди местных не увидишь страдающих ожирением, должно быть, из-за частых физических упражненийздесь просто необходимо много двигаться.
Асусена Корралес слегка полновата для своих тринадцати лет, и мне так и не удалось заставить её со мной побегать, девочке было настолько стыдно, «что подумают люди». Асусена ведёт крайне замкнутую и одинокую жизнь, поскольку в деревне мало молодых людей: только и есть, что рыбаки, полдюжины праздношатающихся и накурившихся марихуаны подростков, и мальчик, работающий в интернет-кафе. Там из кофе предлагают лишь растворимый «Нескафе», а интернет то ловит, то нет, и лично я стараюсь ходить туда как можно реже и тем самым избегаю искушения воспользоваться электронной почтой. Пожалуй, единственные люди на этом острове, живущие без общения, донья Лусинда и я: она в виду возраста, я же в силу своего положения беженки. Прочие жители деревни рассчитывают на свои мобильные телефоны и имеющиеся в интернет-кафе компьютеры.