Пётр Павлович во время войны был командиром отделения 122-мм гаубичной батареи 263 Сивашской стрелковой дивизии в звании старшего сержанта. Воевал в составе Западного фронта, а также в составе 1-го и 3-го Белорусских фронтов. В 1943 году получил лёгкое ранение. Награждён 22.10.1945 г. орденом Красной Звезды за боевые действия при освобождении Кёнигсберга.
В 1991 г. директором был уже неизвестный нам, но выпускник этой же школы, Семёнов Вячеслав Юрьевич.
К сожалению, Вера Тимофеевна Горова не вела в нашем классе уроков русского языка и литературы, с нами занималась Дедова Вера Михайловна. Ничего сравнительно хорошего о ней я вспомнить не могу. Вполне возможно, что она и была хорошим учителем, но, как у меня осталось в памяти, была не очень хорошим человеком. Язвительная, любила обидно подшутить, акцентировать внимание на чём-то для человека нежелательном и обидном. И многое другое, тоже неприятное. Подстать ей был и её сын, Лёнька, который учился со мной в одном классе. Такая же, грубо говоря, язва. На встречу выпускников в 1991 г. Веру Михайловну звали, но она не пришла. Не был и Лёнька.
Наша классная руководительница Разина Клавдия Ивановна, учитель истории. Замечательная женщина и замечательный учитель. Уже примерно в старших классах она попросила меня сесть вместе с Ершовым Геной за одну парту. Учился он весьма плохо. Мешали ему не его какие-то плохие способности, а то, что он был страшный заика (благодатная была почва для Веры Михайловны). Он и в нашей-то, школьной детской компании, сильно заикался, а когда надо было отвечать у доски, то это было уже бессмысленно и бесполезно. И, к сожалению, мало кто из учителей хотел это понять. А способности у него были к технике. Они вдвоём со Скворцовым Генкой (учился в одном классе с моим братом) собрали машину из металлолома (всяких деталей и прочего), украденного в мастерской совхоза. Она у них даже ездила, я её ещё видел у дома Ершовых. Но у них это изделие отобрали, потому что совхозу было жаль некоторых деталей, особенно резиновых колёс от культиватора, да и воровством всё это посчитали. Хорошо, что обошлось без привода в милицию.
И ещё, Генка Ершов сделал на токарном станке в совхозной мастерской, а потом доделал дома, пистолетик для мелкокалиберных патронов, в виде авторучки. Как-то раз, зимой, он приходит к нам на квартиру, которую мы снимали, вызывает меня, говорит: «Пойдём, я тебе что-то покажу».
Я оделся, пошли. Он приводит меня к школе. Конечно, куда же ещё? Заходим в школьный сад. Дорожки не было, мы по целому снегу, благоон был ещё не такой глубокий. Достаёт Генка эту авторучку, спрашивает (от волнения еле выговаривает):
Как ты, Лёха, думаешь? Что это такое?
Ну откуда же я знаю.
Я тебе сейчас покажу и скажу, только ты дай слово, что никому ничего не скажешь. Я потому только тебе и показываю, что ты никому не скажешь.
Направил Генка авторучку вверх, она щёлкнула довольно громко, как мелкокалиберная винтовка, только немного погромче.
Вот, говорит Генка, это пистолет, только без рукоятки. Сам сделал. Только всё, никому ни слова, а то с милицией придётся разбираться, как с той машиной.
Я думаю, что Генке со мной сидеть за одной партой было полезно и удобно. Я ему мог что-то подсказать, когда он отвечал с места, да и домашние задания давал списать. Насколько это помогало, я сейчас и не могу сказать, но он и на следующий год сам попросил меня сидеть с ним.
Когда наша семья переезжала в Московскую область (в конце 1965 г.), я остался доучиваться в Новосельцево. Договорились и с нашими хозяевами, и с кустовскими жителями, Вилковыми дядей Егором и его женой, тётей Дашей, что я у них поживу какое-то время. А с мамой, оказывается, ещё говорила мама Генки Ершова, просила, чтобы я третью и четвёртую четверти (класс-то наш был уже выпускной) жил у них дома. Но тут я не согласился, сказал, что буду к ним приходить и помогать Генке. Ходил я не долго, потому что в январе, во время каникул, приехала мама и забрала меня в новое место.
После школы Генка работал в совхозе, потом спился и умер. Когда мы с Силиным Сашей ездили в Новосельцево (летом 1991 г.), мы заходили на кладбище к его отцу, Филиппу Степановичу, и сестре Галине. Недалеко от их могил Саша показал мне могилу Генки Ершова, которой мы тоже поклонились
Я уже далеко ушёл от наших учителей. Следующие в моём рассказе Птицыны, Василий Иванович (завуч, учитель химии; заслуженный учитель; уроженец села Новосельцево) и Любовь Ивановна (учитель географии). Василий Иванович во время войны с Германией был лейтенантом, помощником начальника оперативного отдела штаба. А начинал он войну ещё раньше, в Финляндии (в «Зимней войне»), с октября 1939 г. по февраль 1940 г. В боях (уже во время войны с немцами) 03.09.1942 г. был тяжело ранен осколком мины в обе ноги и правую руку, потерял левую ногу. Награждён орденом Красной Звезды. После этого стал работать в школе учителем химии и физики. В сентябре 1943 года стал кандидатом в члены ВКП(б).
У Птицыных было двое детей. Дочка Валентина, которая училась вместе с моим братом и сын Саша. Потом они, их дети, переехали, в городок Жуковский, что в Московской области.
Василий Иванович ходил с протезом (ну какие тогда были протезыдеревяшка), а когда было невмоготу, то он снимал эту деревяшку и прыгал с помощью костылей на одной ноге по дороге в школу, а потом и у доски. Он был, в отличие от своей жены, очень строгий. Его все боялись. А учитель он был очень грамотный. Так понятно объяснял, что не требовалось дома готовить уроки. Может быть, это только мне так казалось, не знаю, но я химию со школы полюбил, и она мне нравилась. Я потом в институт экзамены два раза сдавал, и оба раза получил отлично. Да и потом учился по химии хорошо. И Любовь Ивановна, добрая такая тётушка, развесит свои географические карты в классе и начинает рассказывать тихим голосом интересные вещи, как будто сама была в этих местах. Возможно, что и была, но вряд ли. Скорее всего, фантазировала или много читала и потом нам и рассказывала, с такими добавлениями, которых нет в учебнике. На уроках географии в школе я просто радовался, когда меня вызывали к доске. По карте любил показывать, а уж рассказать, когда карта под рукой, просто, тем более, что по книжке, по учебнику. Придумывать ничего не надо.
В какое-то время инвалидам войны выдали бесплатные машины, которые в народе так и называли«инвалидки». Небольшие, такие, двухместные тарантасики. Василий Иванович тоже получил. Как-то на уроке, при очередном объяснении материала по органической химии, про бензол, что ли, он сказал:
А вот, возьмём, к примеру, машину. Как приятно пахнут выхлопные газы!
Тогда не было ещё смогов, пробок, да и самих машин было всего несколько на несколько деревень. Сейчас бы, я думаю, он такого не сказал.
Кабинетов физики, химии, истории или географии, да и ни для каких других предметов, не было. Всё на урок для демонстрации опытов, а также карты, приносили в класс. Был, правда, кабинет физики, в котором иногда проводили занятия по физике и химии, если уж опыт какой-нибудь сложный. В этом же кабинете, в шкафу, хранился и скелет человека. Настоящий!!!
Учитель математики и физики Шалашов Виктор Иванович. Замечательный педагог. Он очень много курил. По-моему, у него был туберкулёз. Но точно не могу сказать. Вряд ли, скорее, поскольку в школу его бы с таким заболеванием не пустили работать. В восьмом классе мы с Дмитриевым Сашей занимались у него в физическом и математическом кружках. Тогда и пришло на школу извещение о приёме в заочную математическую школу при МГУ, вместе со вступительными задачами по математике. Виктор Иванович предложил нам с Сашей попробовать поступить в эту школу. Выдал нам эти вступительные задачи. Довольно сложные. Во всяком случае, Виктор Иванович некоторые из них решить не смог. Общими усилиями мы с этими задачами справились. Я был тогда рад, что большую часть из них решил я, а не Саша, который был гордостью школы, отличник, он так и окончил школу с золотой медалью. Но это, вообще говоря, не очень важно, кто из нас решил, мы ведь вместе всё обсуждали, а мне просто повезло, что пришло в мою голову правильное решение, и я об этом сказал первый. Нас приняли, прислали материалы для занятий на первом заочном курсе. Переписку МГУ вёл со школой, а нам потом его письма передавали. Ответы на контрольные задания мы потом отсылали каждый отдельно, по почте, в большом конверте. Так я (и мы) прозанимались полтора года, до моего отъезда в Клёново. Не знаю, продолжил ли Саша эти занятия, а я не продолжил, с переездом-то, всё и бросил. Я думал, что в Новосельцевскую школу мне присылать не будут, потому что я из неё ушёл, а переслать в МГУ новый адреся не догадался, и подсказать было некому, всем с этим переездом, да и другими хлопотами, связанными со скорой женитьбой брата, было не до этих занятий. А мне, уже на втором заочном курсе МГУ, очень нравились задачи по комбинаторике. Весьма интересные
Беговые Виктор Николаевич (учитель-многостаночник: музыки, черчения, рисования, труда, а иногда и физкультуры) и Валентина Ивановна (учитель немецкого языка). Виктор Николаевич по призванию музыкант и художник, большемузыкант. На скрипке играл хорошо. Уроки пения, так они назывались, проходили под скрипку. По совместительству он вёл занятия по труду (у мальчиков) и физкультурыу всех. А ещё по совместительству он курировал от школы наше направление: Куст, Печники, Верблюдовка, Светлый Путь и Рябиновка. Он примерно один раз в месяц приезжал в наш клуб с лекциями, чащео международном положении, которые проводились перед началом фильма. Такие же приезды, один раз в месяц, он делал и в рябиновский клуб, с такими же целями. Спрашивал о вопросах по теме лекции и вообще о жизни, но чаще их не задавали, опасаясь возможных неприятностей, хотя время было уже хрущёвское, так называемая «оттепель». Однако и в эту «оттепель» вполне можно было отправиться и помёрзнуть. Это, кстати, хорошо известно: при Хрущёве и председателе КГБ Семичастном многим «инакомыслящим» доставалось по полной программе. Просто очень недалеко было хорошо известное всем и сталинское время, в которое могли тебе устроить такую оттепель в не столь отдалённых местах, что не возрадуешься. Даже за простой, казалось бы, совсем безобидный вопрос.
Виктор Николаевич перед фильмом, после лекции, играл на скрипке. Помню, что и серьёзную музыку (классику). Играл он хорошо. Мы ведь сравнивали его игру с аналогичной игрой по радио, где же ещё услышишь, только что в кино. Если он не привозил с собой скрипку, то перед началом лекции он с кем-нибудь играл в шахматы. Партнёром в шахматы у него был только Сыромятников Валентин, других специалистов на такую мудрёную игру у нас не было. Мы все болели, конечно, за нашего Валентина. Играли они, кажется, на равных. Иногда играл в шашки (тут уж партнёров ему было побольше), а иногда и в домино (совсем много было партнёров). В карты он, понятно, играть умел, но не играл, потому что рядом вертелись мы, которые школьники (а перед фильмом взрослые часто садились играть в карты, в «подкидного», называемого ещё и «дураком»). Дурной пример он подавать не мог. Ведь мы и в школе могли ляпнуть, что Виктор Николаевич играл в «подкидного» (в «дурака»). Кинофильмы, сколько мне помнится, он не смотрел, надо было ещё домой добраться по темноте, на велосипеде.
Когда брат пошёл учиться в Новосельцевскую школу, а я ещё учился в нашей начальной, либо во время, когда я год не учился, он рассказывал, что на уроке пения они с Виктором Николаевичем разучивали песню «Бородино» («Скажи-ка, дядя, ведь недаром») по Лермонтову. Как у них получалось на разные голоса, с повторами. Их группа потом выступала с этой песней в клубе. Завидки тогда меня брали. А когда и я пришёл учиться, то всё ждал, когда и с нами Виктор Николаевич будет разучивать эту песню. Но такого не произошло. Мы же разучивали песню «В тёмном лесе», где «распашу я пашеньку» и «посею лён-конопель», но, к сожалению, хоть и «уродился лён-конопель», на поле «повадился вор-воробей». Тоже получалась и у нас многоголосая, тоже с повторами. Но очень хотелось спеть «Бородино», так, как рассказывал брат.
Если у В.Н.Бегового козырем была музыка, то у А.В.Лобова козырем было художество. Он был хороший художник. На доске мелом буквально в десятки секунд мог изобразить любого из нас, очень похожего. Дома у него были картины, которые он рисовал маслом на холсте. Говорили, что они были лучше, чем у Виктора Николаевича. Я, к сожалению, не видел картин ни того, ни другого.
Лобовы и Беговые жили в доме, в котором располагался школьный интернат. Вообще основные учительские дома находились рядом со школой, два дома, с подъездами с двух сторон. В одном доме с двух его концов жили Горовы и Птицыны. В другом доме, с конца, выходящего на подъезд Птицыных, семья учительницы Дедовой Веры Михайловны: она, муж (бывший учитель), сын и дочь, которая училась вместе с моим братом Фёдором), а с другого конца жили две семьи, в которых жёны наших учителей были врачами, взрослым и детским, работавшими в Новосельцевской больнице: Константина Николаевича (учителя ботаники, биологии и зоологии) и Сергея Тимофеевича (учителя физики). Жена Сергея Тимофеевича была детским врачом, которая и устроила мне в пятом классе перерыв в учёбе. Она даже в седьмом классе и в больницу меня на некоторое время положила, недели три продержала
Скучно, понятно, было в больнице. Я уж попросился к ним домой (а они уже в то время получили для жилья дом рядом с больницей) взять что-нибудь почитать. У них была очень большая библиотека. Она посоветовала почитать Беранже, дала, к сожалению, один том. Не к сожалению дала, а к сожалению я взял. Потому к сожалению, что в больнице лежали взрослые и дети, все вперемешку. Отделений, понятно, никаких не было. Вот один из ребёнков и взял у меня эту книжку и порвал в ней одну страницу, оторвал лоскуток страницы. Мне очень неприятно и стыдно было возвращать такую, но, спасибо детскому врачу, она меня успокоила, всё, мол, бывает, что я могу и ещё взять что-то почитать. Я, конечно, извинился, сказал спасибо и убрался от греха подальше. Теперь в их семье, если сохранилась эта книжка Беранже, в одном из томов есть отметина, которая сделана моими молитвами
Константина Николаевича мы звали Тамэтом. Это его такая присказка, «тамэт». Он, похоже, был из военных. Тогда ведь, кажется, что сразу после смерти Сталина, прошло некоторое хрущёвское сокращение вооружённых сил. Вот его, похоже, и уволили в запас. Он поступил на заочное отделение педагогического института. Их дети были ещё маленькие. Константин Николаевич был очень мнительный человек, знал за собой эту машинальную присказку, но ничего не мог поделать. Однажды он просит меня остаться (после урока). Говорит: «Зайцев, я тебя хочу попросить, тамэт, чтобы ты мне рассказывал, что и кто обо мне говорит в вашем классе».
Я тогда учился в шестом классе. Я, понятно, согласился на такую подлость, но никогда ему ничего не говорил. Он это понял, и больше от него таких просьб я не слышал.
У всех остальных учителей были, по-моему, свои дома в Новосельцево.
Рядом со школой находились школьные спортивные сооружения: футбольное поле, волейбольная и баскетбольная площадки, сектор для метания диска, толкания ядра, метания копья, гранат, по футбольному полю, по его краюбеговая дорожка. И здесь же, в небольшом домике, был организован гимнастический зал, в котором была перекладина, брусья, кольца, канат, конь большой (длинный) и конь маленький (короткий, «козёл»). Кроме этого, в школе были и лыжи, но не с ботинками, а простые, на простых креплениях, в которые ноги в валенках просто всовывались.
Однажды зимой мы пришли на урок физкультуры в этот домик. Занималась с нами учитель Роза Михайловна (фамилию не помню). Роза Михайловна была очень добрая, росту небольшого и вся круглая, как колобок. Прыгали через козла большого и маленького, на брусьях и кольцах занимались. Я тоже старался, но у меня не очень получалось. Вот, для зачёта, я должен был сделать полный поворот на кольцах. То есть, висишь на кольцах, потом ноги поднимаешь вверх и переводишь их дальше, потом соскок. Меня ребята поддерживали, но мат подо мной не постелили. Стал я поворачиваться, и всё у меня поплыло от кружения в голове. Я и сорвался, коленями об пол. Левой ногой ударился очень сильно. Этот день была суббота, физкультурапоследний урок. Кое-как дошёл до родительского дома. На печку забрался, а колено к вечеру сильно распухло, болело. Мама делала какие-то компрессы, но целую неделю не ходил в школу. Роза Михайловна потом спрашивала меня, как моя нога, и извинилась, что не уследила
Роза Михайловна очень хорошо пела. Как-то в Новосельцевском клубе состоялся концерт в честь какого-то очередного советского праздника, вероятно, Октябрьской революции. Роза Михайловна пела песню «Сормовская лирическая»: «На Волге широкой, на стрелке далёкой» Как же замечательно она её пела! Не думаю, что я воспринял просто от того, что в нашей семье не пели песен. Послушали бы, какие были аплодисменты! А потом она спела «Огней так много золотых на улицах Саратова» И снова ей бурно аплодировали
Дом Горовых и Птицыных, а также и второй учительский дом, находились от нашей съёмной квартиры через дорогу. Окна в окна. Дом наших хозяев приходился как раз напротив дома Дедовых. Михаил Алексеевич и Мария Никитична, хозяева нашей квартиры, держали корову. Доилась она хорошо, молока давала много. Молоко у них покупали Дедовы и Птицыны. Вера Михайловна как-то на уроке литературы сказала такую гадость про нашу хозяйку, тётю Машу, что молоко у неё с грязью, с расчётом, вероятно, что я передам её слова. А может быть, и цену сбить немного. Я, конечно, передал. На другой день тётя Маша отказала Вере Михайловне в продаже молока, сказала, что, мол, нам самим не хватает. Хорошо, что не упомянула меня. Но и без этого мне немножко досталось: Вера Михайловна стала чуть ли не каждый урок спрашивать меня у доски. Мы как раз проходили «Горе от ума». Досталось мне это «Горе» с Чацким и Молчалиным. Но потом Вера Михайловна умоляла тётю Машу продавать им молоко, хоть один литр, «кашку сварить». Снова их отношения восстановились. Молоко, как оказывается, не было грязным. Да и Любовь Ивановна, когда узнала об этом случае, была в недоумении. На её взгляд, с молоком было всё нормально. Да всё и было нормально, я же видел, как тётя Маша готовила его для покупателей, тем болеедля учителей, уважаемых людей посёлка.