Коммерсанты - Штемлер Илья Петрович

Илья Петрович ШтемлерКоммерсанты

Часть перваяТРИ ТОВАРИЩА

Глава перваяРАФИНАД

После одиннадцати вечера, когда общественные туалеты города закрывали на ночной покой, бывший санитар спецвытрезвителя сержант милиции Егор Краюхин выходил на промысел.

Самым подходящим для этого местом Краюхин определил для себя туалет на улице Гоголя. Народ в этом районе хаживал более интеллигентный, законно-боязливый. Не то что на площади Восстания, у метро. Хоть и оборотистое для промысла место, да людишки тусовались там ночами скверныеодни бомжи да проститутки. Власть в грош не ставили, за копейку удавятся. А то и накостыляют по шее невзначай. Да и опасно быломогли заприметить ретивого сержанта служаки-менты из пятого отделения, что на Лиговке. Не очень-то им хотелось завышать показатели за счет каких-то зассых, могли и дознаться, что сержант Краюхинсержант липовый и рвение проявляет из личных интересов.

Пробовал сержант охотиться на Садовой улице, напротив кинотеатра «Молодежный». Тоже ничего хорошего. Помнится, взял одного цыгана, да и не рад был,  откуда ни возьмись, налетел целый табор. Фуражку с головы сбили и унесли, вместе с тем цыганом. Пришлось доставать из мешка старую фуражку с зеленым вохровским околышком Нет, лучше места, чем на улице Гоголя, не найти. И удобнона каждом шагу телефонных будок понатыкано, в любой устраивай засаду, да и клиентам искушение великоетелефонная будка,  не надо искать ближайший подъезд, и не во всякий подъезд проникнешь: понаставили от жулья кодовые замки,  изучил своего клиента сержант!

Пустая стекольная рама наполняла будку свежим ночным запахом стираных простыней. За годы работы в медвытрезвителе сержант привык к этому запаху, когда привозили мешки с простынями для «контингента». Пожалуй, нет работы доходней, чем в медвытрезвителе, особенно если дежуришь на регистрации, чего только не сулят клиенты, очухавшись. Да и при первичном досмотре кое-что перепадало из того, что дежурный наряд проворонил. На том, собственно, и погорел Егор Краюхин. Подвезли как-то клиента; пока фельдшер определят степень опьянения, Краюхину поручили переписать содержимое баула. Обычно акт составлялся в присутствии дружинников, а в тот раз дружинники куда-то запропастились; ну, Краюхин и прибрал к рукам увесистый пакет с иностранной наклейкой, пихнул в свой сидор, чтобы разглядеть на досуге добычу. Все бы ничего, не в первый раз, да только алкаш оказался видным депутатом горсовета. Хоть и не было прямых доказательств кражи, но начальство стало донимать Краюхина. Тот сгоряча и накорябал заявление об увольнении, тем самым как бы выказывая обиду за незаслуженное подозрение. Начальство, казалось, только и ждало этого. Тут же подписали заявление, еще бытакое доходное место освободилось. Потом Краюхин смекнул, что начальство само хотело пакетом попользоваться, потому как содержимое было не совсем обычным. Помнится, как приволок Краюхин пакет к себе, вскрыл и обмер. В проеме он увидел человеческие волосы, светлые, густые. А когда расширил проем, Краюхин и вовсе выпучил глаза. Женская голова?! Неужели пьяного убийцу на улице подобрали? Как же быть! Признаться, что упер у пациента личную вещь,  должностное преступление. Умолчать? В сообщники попадешь Все перемешалось в сознании Краюхина: алкашдепутат горсовета, грозная харя начальника вытрезвителя, окаянный дружинник, что сбежал со службы и вверг в искушение Егора Краюхина, и почему-то соседка по коммуналкестаруха Агафья Львовна,  вот кто порадуется, когда Краюхина упекут за соучастие в преступлении

Вялыми пальцами Краюхин вытягивал на свет содержимое пакета. Да это же маска, сообразил он, вроде гуттаперчевой игрушки, только в натуральную величину. На Краюхина смотрели стеклянные шальные глаза под красивыми бровями. Что за чертовщина такая? Следом за головой тянулась резиновая тряпица телесного цвета, свернутая аккуратным рулоном. И тут Краюхин дотумкалрезиновая девка, надувная! Ах ты, депутат-демократ, Краюхин засмеялся. Смотри-ка, удивлялся Егор Краюхин, извлекая из пакета приспособление для подкачки воздуха, и тюбик клея, и запасной лоскуток резины, а главноекнижку-инструкцию, испещренную иероглифами, что более всего поразило Егора,  на кой хрен ему инструкция в этом деле, бумагу только переводят

С каждым качком резиновой груши бесформенная тряпка обретала контуры женского тела.

Вечер удался на славу, давно Краюхин так не гулял. Усадил «Машку» на стул, привязал ремнем, чтобы не свалилась. Напялил на нее дырявый халат старухи соседки, что висел в коридоре. «Машка» таращила голубые глаза, чашкой распахнув похотливый красно-красный рот Краюхин сварганил яичницу с колбасой, налил стакан вермута. Для куража хотел поднести и «даме», но передумал. Правда, потом плеснул немного в ее дебильный рот, чтобы перебить запах резины, но это было потом, перед тем как завалить «Машку» в койку. Единственно, что омрачало тогда Краюхину праздник,  мысль о том, что может нагрянуть Вероника, его зазнобапроводник поезда; у Вероники были свои ключи. Но, по всем расчетам, Вероника сейчас трусится в своем сарае где-то на далеких магистралях великой железнодорожной державы. Не дрейфь, Егор, гуляй в свое удовольствие. Он и музыку включил. Негромкую, чтобы не разбудить соседку. Перед каждым стаканом Краюхин произносил тост. Ничего, что ты неживая, уверял Краюхин свою «даму», так обласкаю, что оживешь. Признаться, такого тела Краюхин за свои сорок четыре года никогда не видел, только что в кино или на картинках. Одни груди чего стоят, не то что у этой клячи Вероники. Главное в этом делене перекачать воздух, может, об этом и предупреждали своими инструкциями косоглазые. О чем еще лепетал Краюхин в тот вечер, он не помнил. Только с тех пор влекло его домой, в тесную комнатенку небольшой коммунальной квартиры, что затерялась в самом центре города

Вот какие воспоминания пробудил вечерний сырой воздух, что тянулся из пустого проема телефонной будки.

С Невского поворачивал троллейбус. Нередко именно на троллейбусе приезжали клиенты Краюхина. Поурчав на остановке, троллейбус выпустил несколько человек и тронулся в сторону Исаакиевской площади. Те, кто остался на тротуаре, заспешили в разные стороны, не обращая внимания на общественный туалет. Кажется, сегодня пропащий вечер. И вообще, надо завязывать с этим промыслом, не в первый раз подумывал Краюхин, но наступал вечер, и его вновь тянуло на улицу Гоголя. Вот вчера улов был удачный. Три лоха попались на крючок. Двое свои, земляки. Как они изворачивались, юлили, пытались отмазаться мелочевкой, все равно Краюхин их на пятьдесят рублей приговорил. Третийгость из Татарии, приехал в командировку. Тот немедля отстегнул триста целковых, правда, выпросил, сквалыга, пятерку на такси, до гостиницы добраться

Что ж, день на день не приходится, утешал себя Краюхин. И тут взгляд его прихватил молодого человека, что выбежал из Кирпичного переулка. «Мой!»уверенно решил Краюхин, напрягаясь, точно гончая перед тоном.

Рафаил Наумович Дорманбольше известный в кругу друзей под именем Рафинадбыл сыном стоматолога Наума Дормана и бывшей солистки Ленконцерта Галины Пястной. Двадцатисемилетний инженер по холодильным установкам, Рафинад в тот осенний вечер 1989 года торопился по совершенно неотложному делу. Он знал, что ближайший туалет находится на улице Гоголя. Можно было облегчиться и по дороге, тем более что шел он от Мойки проходными дворами, в которых имелось множество укромных створок и ниш, где и днем случайный прохожий рисковал добром, а то и самой жизнью без особой надежды на помощь, а после одиннадцати вечера так и вовсе дрянь дело. Любую вольность можно допустить, и все будет шито-крыто, не то что облегчить ноющую плоть, занятие, как известно, пустяковое, недолгое. Но Рафинад упрямо вышагивал, занятый своими мыслями. Нельзя сказать, что Рафинад был человек щепетильный, даже наоборот, он обладал характером несдержанным, и поступки его часто вызывали удивление дерзостью и безрассудством. Но задерживаться в сырых, пахнущих плесенью и аммиаком проходных дворах ему не хотелось. Во-первых, он пока не чувствовал особо острой необходимости, во-вторых, ему все равно не миновать улицы Гоголя, ибо путь он держал на площадь Труда, где и проживал в доме  8.

Мысли Рафинада занимала предстоящая затея в аэропорту. Завтра, в тринадцать пятьдесят, прибывает рейсовый самолет из Штатов. И кое-кто из пассажиров привезет компьютеры, на продажу. Товар пока новый, неосвоенный и очень притягательный. С помощью молодцов из фирмы Феликса Чернова Рафинад постарается перекупить компьютеры прямо в аэропорту. На прошлой неделе удалось купить три компьютера по шестьдесят тысяч за комплект. И прихватить два номера телефона тех, кто, возможно, продаст привезенные компьютеры. Улов неплохой, свои комиссионные Рафинад у Феликса получит. И, кстати, возникла идея подключить к отлову продавцов компьютеров самих сотрудников багажного двора аэропорта, конечно, не бесплатно Каждая подобная идея поднимала у Рафинада настроение

Покинув арку, Рафинад вышел к главному телеграфу. Полное безлюдье, лишь у будки междугородной телефонной связи суетился какой-то военный, громко вопрошая: «Мелитополь?! Это Мелитополь?!»

Даже не верилось, что три-четыре часа назад с Дворцовой площади валил народ, после митинга какой-то партии. Или организации. Их столько появилось в последнее время. На худосочных транспарантах были намалеваны карикатуры и лозунги. На один из них Рафинад обратил внимание: «Вон со Святой Руси иноверцев и евреев!» Рафинад еще подумал: почему евреев отделяют от иноверцев? Выходит, что евреи под двойным колпакоми как иноверцы, и как евреи. Несправедливо!

 Спасибо, ребята!  крикнул тогда Рафинад.  Глядите в оба!

Кто-то погрозил ему кулаком. Но большинство молчали, утомились на митинге, бедолаги. Впрочем, Рафинад не очень был похож на еврея, гены бывшей солистки Ленконцерта оказались сильнее наследственности папаши-стоматолога. Сероглазый, светловолосый, Рафинад скорее походил на уроженца Прибалтики. Но лишь до поры, до того, как произносил первую фразу. Нет, он не картавил, не растягивал конец фразы, что для уха простого человека было невыносимо и хотелось без уточнений дать в морду, нет, у Рафинада в голосе звучала та вальяжная интонация, которую растеряли даже коренные жители северной столицы и которую из-за редкости звучания принимали как высокомерие. А кто может быть высокомерен с простым человеком? Понятно кто

Рафинад вцепился пальцами в решетку и влез на мокрый выступ подоконника, покрытый корявым железом. Спрямил ноги. Отсюда толпа проглядывалась яснеене так уж она была и велика, сотни не наберет. Женщина в мятом плаще и сбитой на затылок вязаной шапчонке закинула на плечо плакат с изображением Георгия Победоносца. Рафинад вспомнил, что встречал ее у Гостиного двора, женщина продавала газеты и листовки. Рядом шагал парняга в черной куртке, расшитой металлическими пуговицами, под мышкой парняга держал папку с какими-то бумагами. Ковылял старик с торбой, из которой торчала бутылка кефира с зеленой нашлепкой. Старуха со злым, простуженным лицом что-то выговаривала старику. И тот, казалось, прядал крупным ухом, стараясь уклониться от назойливой соседки, от ее мохнатого шарфа

Рафинад и сам не очень понимал, для чего он это делает: то ли злоба, что туманила рассудок, то ли характер динамитный себя проявил Он вскинул голову и заорал нарочитым шпанским фальцетом: «Да здравствует братская дружба русского и еврейского народа! Ура, господа!»

Господа точно разом ткнулись о невидимое препятствие, оборотили обомлевшие мучнистые лица. Это что за провокация такая? Или они ослышались?! Кто-то на всякий случай пискнул: «Ура!»и тотчас умолк.

 Не залупляйся, не залупляйся,  посоветовал со значением нервный голос.  Провокатор пархатый. Мы тебе такую дружбу навяжемдеревьев не хватит, придет час.

Толпа одобрительно загудела.

 Особенно этим, сочувствующим.  Внешний вид Рафинада вводил в заблуждение.  Завербовался к жидам, сучий потрох.

Предвосхищая забаву, часть толпы стала притормаживать у подоконника.

 Сколько же тебе, нехристь, заплатили?  простодушно вопросил узколицый тип в жокейском кепи.  И мне, что ли, наняться? Сейчас куда хошь можно вербануться, хоть к демократам, хоть к домкратам

Но сознание Рафинада уже лихорадило бесовствобесовство, что не раз ввергало его во всевозможные авантюры.

 Не провокатор я, господа!  ернически захныкал Рафинад.  Еврей я. Дальний родственник Господа вашего, Иисуса Христа. Еврей, как есть. А что проповедовал мой родственник? Возлюби ближнего, как самого себя.

Толпа растерянно сопела, не зная, что возразить,  слишком уж открыто выступал с подоконника белобрысый. Из центра, где группировались главные закоперщики марша, передали приказ не лезть на рожон, рано еще. Что диалог с евреями русскому человеку не возбраняетсядругое дело, нам не по пути с сионистами, вот кто истинный враг православного человека.

И видно было по выражениям лиц некоторых граждан, что не могут они взять в толк разницу между евреем и сионистом. Только спросить как-то неприлично, ведь и воробью должна быть понятна разница.

 Так, может, ты сионист?  с надеждой прогундосил кто-то.

 Нет, я еврей,  упрямился Рафинад.

 Ну, тогда другое дело,  потеплели голоса.

 Да какой он еврей? Где это видано, чтобы еврей всенародно признался, что он еврей! Кем угодно прикидываютсято узбеками, то грузинами, то какими-то татами, а на поверкуевреи. Известно, еврей никогда не признается, что оневрей!  заспорили горячие голоса.  Провокатор он, стало быть,  сионист!

Из-под арки Главного штаба пахнуло сырым ветром. Рафинаду стало не по себе. А ведь могут и куртку разодрать, новую шведскую куртку, что купил он на той неделе у своего приятеля Феликса Чернова. Разорвути ни с кого не спросишь, мелькнуло в голове. Кто-то уже тянул Рафинада за кроссовку.

 Руки, руки!  Рафинад сдвинул кроссовки и крепче вцепился в решетку.

Тот, рукастый, потянулся за ускользнувшей кроссовкой, желая ловчее ухватить и стянуть с подоконника. Толпа горячилась, изнывая желанием перейти к делу. От штабного ядра, от «мозгового центра», отделился молодой человек с прусскими нафабренными усами под острым гоголевским носом и, властно раздвигая народ, устремился в сторону подоконника, на котором пританцовывал Рафинад. Последовал повторный указ не затевать бузу, не наступило еще время, пользы не будет.

 Чего бояться, чего бояться?!  базарно завопили несколько человек разом.  Кто у себя дома? Мы или они?!

 Будьте благоразумны, господа!  произнес усатый, подобно полицмейстеру из старого революционного кинофильма «Котовский». Толпа послушно и с охотой расползлась. Улица опустела. Только какой-то военный орал в междугородной телефонной будке: «Куда я попал?! Это мама? Это Мелитополь? Мама? Ни хрена не слышу!» Рафинад спрыгнул на тротуар и потер ладони, сгоняя ржавую пыль решетки. А ведь испугался он, испугался

Прошло часа три, и вот он вновь на том же месте, у арки. Ничто тут не напоминало о ходке после митинга на Дворцовой площади. Лишь случайно залетевшие листья мокли в лужах, еще державших свет уходящей белой ночи, да все тот же военный маялся у междугородного телефона-автомата в ожидании разговора со своим Мелитополем.

 Что, нет связи с Мелитополем?  крикнул военному Рафинад.

 Нет,  не удивился вопросу военный.  Суки все!

 А может, уже и самого Мелитополя нет?  не отвязывался Рафинад.

 Хрен его знает, естьнет Автобусы уже не ходят. А мне в Рыбацкий поселок добираться.

 Лучше б ты в Мелитополь дунул.

Военный отмалчивался, с остервенением накручивая диск автомата.

Рафинад пересек Невский и через Кирпичный переулок выскочил на улицу Гоголя. Прибавил шаг. По какому-то психофизиологическому закону особо острое нетерпение возникает при приближении к вожделенному объекту. Припустив бегом, Рафинад остановился у двери, покрытой клочьями грязно-голубой краски. Толкнул ладонью, дверь не поддалась. Привалился плечом, дверь скрипнула, но не отворилась. Глухо Рафинад чувствовал, что сейчас произойдет непоправимое. «Сами виноваты, сами виноваты,  бормотал Рафинад,  позапирали на замки, боятся, что писсуары их ржавые умыкнут»,  срывая змейку на пятнистых джинсах

Нет сладостней наслаждения, чем при чувстве облегчения плоти. Экстаз, райская музыка, пронзающая тело. Рафинад блаженно прикрыл глаза.