Ну врежь мне, врежь, демократическая твоя морда! пылил однобокий, вытягивая вперед круглую неумытую харю, покрытую вельветовой крышей.
Николай Гаврилович переминался с ноги на ногу, вдавливаясь спиной в стену и ознобливо озираясь. Ясное дело, провокация. Погрози он хоть пальцем однобокому, как тот затеет драку. Тут уж штрафом не отделаешься. И не только его, всех, кого прихватили за митинг на Дворцовой, заметут на срок. И тетка в спущенных чулкахпровокаторша. Неспроста в помещении ни одного блюстителя порядка, все продумали.
Морской офицер вскинул подбородок на манер уличной мальчишеской бравады, он еще не успел позабыть эту дворовую приблатненную повадку.
Ты что, паскудина, рвань подзаборная?! проговорил он, протискивая слова сквозь сжатые сухие губы. Я тебе таких фингалов сейчас подвешу, участковый не узнает. А он наверняка стукачка своего фото над кроватью держит, сука ты позорная!
Однобокий на мгновение растерялся, не ждал отпора со стороны.
Фули ж ты, фули ж ты, с нагловатой осторожностью однобокий оценивал обстановку.
И тут Феликс шагнул к однобокому, раскинул руки и выдохнул в радостном удивлении:
Так это ж Санек, дяди Митрофана сын! То-то я вижу, знакомое лицо, столько лет не виделись. Санек! Голуба! Ведь мы с тобой в одном подъезде жили, друг ты мой проверенный, ласковая душа. И кепарь на тебе тот же, тот же, да?! Саня, да? Так и носишь столько лет, не снимая, кепарь? Я тебя по кепарю и признал, еще бы!
«Ласковая душа» с недоумением вглядывался в ликующее от радостной встречи холеное лицо незнакомца:
Ты что, ты что Какой Санек? Ты что? Протри глаза!
А Феликс гнул свое, дружески похлопывая однобокого по плечам, теребя холоднющие руки.
Санька! Душа моя, ну и встреча. И где? За что тебя-то привлекли? бульдозером накатывал Феликс. Он обернулся к своим «подельникам», приглашая и их порадоваться встрече. Лет пятнадцать не виделись, а то и больше, считай, с горшка. Его отец, дядя Митрофан, служил в Тамбовском угрозыске, а мать постой, кто ж у тебя была мать?
Известная блядь! бросили со стороны. Слишком уж заманчиво зазывала рифма, никакого удержу. В помещении раздался первый смешок
Да отстань ты! завопил сбитый с толку однобокий. Что пристал? Не Санька я с Тамбовского угрозыска
Не Санька он, важно подтвердила тетка со спущенными чулками. ОнВасилий, с Охты.
А вы что, знакомы? не терял напора Феликс. То-то, я гляжу, что он не Санекеловый пенек, а Вася с Охты, Феликс широким жестом раскинул руки, приглашая в свидетели всех присутствующих. ОнВася! С Охты он. А это его родная тетя. Они работают на пару. Деловые партнеры, да, тетя?
Сборный пункт нарушителей общественного порядка на улице Рылеева, 2 не помнил такого дружного смеха. И сами задержанные сейчас казались не кучей обиженных судьбой фиолетовых рож, а карнавалом причудливых масок, владельцев которых не тревожат никакие заботы
В комнату вошел озабоченный милицейский чин. Тот самый толстяк, что подловил Феликса на Дворцовой. Чин приказал собираться в дорогу и не мешкать, их давно заждались.
Куда, начальник? загудели в толпе, подтягиваясь к выходу.,
В двадцать восьмое отделение, охотно поделился чей-то голос. Не впервой, там завсегда у них сессия выездная. На Марата, 79. Такие там упыри сидят.
Не могли сюда приехать? лениво досадовали в редеющей людской воронке у двери.
Не царь, сам подгребешь, ответил тот же голос бывалого человека. Еще за дорогу деньги сшибут с нас. Да так, словно в карете возили, с тройкой гнедых
Суд занял около четырех минут. Часы висели в комнате, где проходила выездная сессия, под портретом того же рыцаря революции в перетянутой портупеей гимнастерке. Рыцарь с подозрением щурился на своего тезку взглядом, отметающим всякое снисхождение.
Вначале всем, кого прихватили на Дворцовой, зачитали указ о запрещении несанкционированных митингов и собраний. Судьядлинная и плоская бабенка в мышином костюме и галстукечитала указ, придерживая лист двумя пальчиками, брезгливо оттопыря мизинец с янтарным ногтем
Ты б ее шпокнул? деловым шепотом поинтересовался морской офицер у Феликса.
Тот отрицательно повел головой и скрипнул стулом.
И я бы не смог, согласился моряк. Лучше прокуроршу.
Пожалуй, прокурорша получше, шепотом ответил Феликс и вновь скрипнул стулом.
Прокурорша подобрала подбородок смуглой ладошкой, устремив голубые, резко подведенные глаза поверх голов арестантов.
У меня похожая лахудра была, в Североморске. Насморком наградила, нашептывал моряк. Какой-то херней доктора кололи, дуршлаг из задницы сделали.
Судья прервала чтение указа и с обидой взглянула на шептунов.
Умолкни. Еще и впрямь расстреляют, Феликс скрипнул стулом. Стул достался скрипучий, реагировал даже на дыхание, чертов стул. Судья уже успела сделать Феликсу замечание. Но что он мог поделать, все стулья были заняты. На некоторых сидели по двое. Хорошо еще, основная масса задержанных ждала в другой комнате, судья решила начать сессию с «политических», бытовики подождут, не баре.
Всем ясен смысл указа? спросила судья.
Арестанты угрюмо молчали. Руку потянул зам. главного технолога молокозавода.
Хочу заявить. Морской офицер не виноват, это я попросил его подержать плакат, объявил он. Прошу учесть при вынесении приговора.
Судья заметила, что задержанный выступает не по делу. Ее интересует, все ли поняли суть указа по разделу наказания за содеянное. Если все поняли, то приступим к слушанию. И представила состав суда. Слушания ведет судья Никишкинато есть она самаи прокурор Симоненко-Грант. Прокурорша не шевельнулась, видимо, под тяжестью двойной фамилии. Секретарь судаЗуева Со своего места важно приподнялась пухлая девчушка с розовым личиком, словно только вернулась с катка. Судья поинтересовалась, нет ли отводов или замечаний по составу суда? Отводов и замечаний не было.
И вновь под Феликсом скрипнул стултяжко и противно.
Кто так скрипит стулом? нервно воскликнула судья. Фамилия?
Чернов.
Начнем с вас, решила судья. А то скрипите, как
Серпом по яйцам, не удержался морской офицер и поджал колени, пропуская Феликса.
У стола судьи Феликс вскинул глаза на портрет своего сурового тезки, над которым пауком пластались часы. Было пять минут шестого.
Судья пробежала взглядом какие-то бумаги, перелистала паспорт Феликса и протянула паспорт секретарше.
Чернов Феликс Евгеньевич. Согласно указу вы приговариваетесь к штрафу в четыреста рублей. Плюс транспортные издержки. Всего четыреста пятнадцать рублей шестьдесят копеек, проговорила судья.
Ого! воскликнул Феликс и умолк, вспомнив рекомендации толстого лейтенанта милиции. Впрочем, сукин сын этот мент, сказал, что только пожурят и отпустят. Может, напомнить об этом судье?
Есть претензии?
Нет, гражданин судья. Все нормально, улыбнулся Феликс. Правда, я рассчитывал на триста рублей, согласно обещанию информатора на Дворцовой площади, но
Катя, ты уже вписала сумму штрафа? спросила судья.
Нет, Валентина Кузьминична, собираюсь, ответила секретарь.
Запиши триста рублей.
Секретарша кивнула.
Большое спасибо, Валентина Кузьминична. Все как в сказке, Феликс направился к столу секретаря за своими документами. Проходя мимо прокурора, он подумалне умерла ли та; нет, вроде дышит.
Следующий, судья подобрала бумаги, лежащие сверху стопки. Жаров Никодим Харитонович.
Морской офицер устремился к судейскому столу. С Феликсом он повстречался в тесном коридорчике между рядами.
Пожалуй, я бы ее шпокнул, шепнул Феликс и, подмигнув, добавил:Поклон матери, адмирал. С днем рождения. Надеюсь, вы еще успеете.
Мент, что сидел у выхода, закрыл журнал «Огонек» и спросил судью, выпускать гражданина или нет. Та кивнула. Мент повернул ключ и толкнул коленом дверь.
Феликс обернулся, помахал своим подельникам и взглянул на часы. Большая стрелка чуть не дотягивалась до девяти минут.
Глава вторая
ОХОТА НА ЛЯГУШЕК ПРОДОЛЖАЕТСЯ
В тот же вечер, часом позже, в начале седьмого, к перрону Финляндского вокзала подползла выборгская электричка. Из раздолбанного холодного вагона вышел Рафаил Наумович Дорман. Тощий рюкзак горбатил фигуру
Рафинад остановился у мусорной тумбы, вытряхнул из рюкзака пустую консервную банку, пакет с объедками.
Все! сказал он себе и опустил пакет в тумбу. Приехал, и кинул в рот сигарету.
Спичек не было. Он знал, что спичек нет, еще в Выборге на вокзале обнаружил. Хотел купить, ни в одном киоске их не оказалось, словно все разом сгорели. В электричке Рафинад курил на площадке, заимствуя огонек у попутчиков. А тут, на перроне, привычно похлопывая по обшлагам куртки и прицеливаясь, у кого прикурить, он вдруг почувствовал под ладонью характерный потрясок. Черт, неужели спички, как же он искал всю дорогу? Невнимателен, мысли занимали иные заботы, а вступил на знакомую осклизлую платформу, вдохнул горклый воздух-патоку, и все вроде бы возвращалось на круги своя, даже вот спички нашлисьугораздило же сунуть в потайной карманчик. От этого пустяка настроение Рафинада поднялось. Он закурил, поправил рюкзак и устремился в метро.
После безлюдных снежных улочек Выборга, промозглой электрички, сырой враждебности платформы Финляндского вокзала эскалатор и пассажирский зал метрополитена оглушили базарной суетой, ярким светом, теплом и нахальством. Люди поджидали поезд, словно охотники зверя, и когда тот ошалело выскакивал из тоннеля-западни и останавливался, толпа, дробясь наподобие шаров, разогнанных первым ударом кия, заполняла все пространство вагона. Каждый торопливо высматривал свою лузу.
Рафинад был из тех, кто редко оставался в метро без места. Везенье и расчет! Он точно намечал участок, где всплывет дверь вагона. Несколько торопливых шагов, и он юркал в свою лузу, на этот раз у самой торцовой двери.
Вагон набирал скорость, гул колес успокаивал. И поездка в Выборг, отдаляясь, представлялась Рафинаду не столь уж безнадежной, как она казалась несколько часов назад. Поражение не бывает окончательным для побежденного, если не завершается смертью. Всегда остается лазейка
Рюкзак на коленях Рафинада напоминал грелку, из которой выпустили воздух. Жаль, отдал туфли этому типу, Негляде. Какой-то нелепый ясактуфли. А все отец Наум, дуралей старый. «Отвези ему те туфли. Он крупный мужчина, наверняка носит сорок четвертый размер». Никто в семействе Дорманов не дотягивал до такого размера. Туфли оказались в квартире на площади Труда каким-то странным образом и несли в себе тайну. Год назад их обнаружил на антресолях папа Дорман и поднял жуткий скандал, вплоть до развода. Он обвинял бывшую актрису Ленконцерта Галину Пястную в неверности. Кричал, что давно подозревал о ее связях с тенором Беризовским. Галина билась в истерикестоль существенный довод: не босиком же Беризовский уходил от нее, на Дормана-старшего не действовали в порыве отчаяния заявила, что Беризовский носит сорок первый размер обуви, что придало стоматологу новую порцию ярости и стало неопровержимым доказательством неверности супруги. Волынка тянулась довольно долго, пока Рафинад не вспомнил, что принес от Левитанов чемодан барахлаЛевитаны уезжали в Америку, и все, что не удалось впихнуть в контейнер, раздали друзьям и знакомым: не оставлять же добро сучьей власти. Левитан, мужчина-бульдозер, разгибал на эстраде железные цепи и выдерживал на груди половину взрослого состава зрительного зала, сорок четвертый размер обуви ему только-только. Папа Дорман успокоился спокойствием вулкана Кракатау, то есть изредка, когда лазил на антресоли, тень сомнения в нем оживала, и квартира на площади Труда вновь оглашалась обвинением в неверности жены и оправдательным стенанием последней. От туфель надо избавляться, это ясно и ежу. Но рука не поднималасьбольно хороши туфли, итальянские, застежки-«молнии», мягкая подкладка. Галина Пястная решила снести их в комиссионку, когда истончает наплыв пациентов к мужу Науму и нечего будет есть. Но пациенты шли. Люди, несмотря на значительные трудности с продуктами, как-то еще пытались сохранить зубы, в надежде на лучшие времена. И когда встал вопрос о поездке в Выборг к пациенту Наума Дорманак бывшему инженеру отдела изыскательских работ областной конторы Стройбанка Павлу Зосимовичу Негляде, тема злополучных итальянских туфель вновь проявилась в конкретном решении этого затянувшегося конфликта, грозившего развалить почтенное семейство. Павла Зосимовича перевели в Выборг на должность управляющего специализированной конторы отделения Жилсоцбанка. Наум Дорман вспомнил об этом случайно, за ужином, в ответ на заданный невзначай вопрос сына: нет ли среди пациентов папаши людей, имеющих отношение к банковскому делу? И не сможет ли папаша составить единственному сыну протекцию. Протекция протекцией, но с пустыми руками ехать в Выборг по важному делу как-то неприлично. Хотя Негляда утверждал, что он души не чает в Науме Соломоновиче, полюбил его, как брата, такой бугельный протез за такие деньгикому сказать, не поверят! И если что надоНегляда всегда готов помочь! Но помощь помощью, а Тогда и встал вопрос: чем отблагодарить банкира, если тот все устроит. Предлагать деньги человеку, сидящему на деньгах, пусть не на своих, на государственных, как-то не тонко. Надо подарить вещь, сказал папа Дорман и вспомнил о туфлях. И добавил, что деньги, которые были предназначены «для смазки дела», можно оставить в доме в обмен на туфли. Все-таки с туфлями в семье связаны особые воспоминания и расставаться с ними ради непонятной затеиа Рафинад не любил открывать свои тайны, особенно родителям, так вот, расставаться с туфлями ему лично, Науму Дорману, тяжело. На том и порешили. Оставив дома сто рублейсумма, в которую Галина Пястная оценила туфли, Рафинад, прихватив ясак для управляющего отраслевым отделением банка, отбыл в Выборг, наказав родителям хранить в тайне его отъезд, человек он суеверный, а дело весьма серьезное
Конечно, вариант с Выборгом возник не сразу, предварительно Рафинад развил деятельность в самом Ленинграде, пытаясь заполучить кредит под небольшой процент для «Кроны». Но ничего не получалосьнадежных связей не было, а добиться кредита без связей, не имея существенного залога, не представлялось возможным. Был в запасе метод, и даже цель выбранаглавный бухгалтер одного районного банкаперезрелая девица с мятым пухлым лицом и густыми «брежневскими» бровями. Рафинад собрал о ней сведения: дамочка жила скромно, с сыном-восьмиклассником. Прикинуться по уши влюбленным, потратить на рестораны, на билеты в театр, на цветы определенную сумму подотчетных «представительских»и вопрос с кредитом, возможно, и был бы улажен, метод испытанный. Многие новые коммерсанты бросались в любовный омут с сотрудницами банков, женщинами, как правило, тоскующими, одинокими, и, добившись своего, уходили в тень. Но, несмотря на простоту, игра таила в себе стратегический риск. Не одноразовым кредитом держится предприятие. Отношения с банкомдело долгое, можно сказатьвечное, и раз подпортив репутацию, можно навек перекрыть себе кислород. Или тянуть любовную лямку через все пороги нелегкой предпринимательской судьбины, пока все само собой не образуется. Но кто думает о последствиях, когда предстоит затевать дело?!
Затею с «брежнебровой» бухгалтершей Рафинад обдумывал без пылкости; с деловым расчетом и неохотой. И на то были причины
Так что информацию Дормана-старшего о существовании в Выборге управляющего специализированной конторой Дорман-младший воспринял с энтузиазмом. И теперь, сидя в метро, он в который раз прокручивал в памяти выборгскую командировку
Встреча с Павлом Зосимовичем Неглядой произошла без особой радости со стороны банкира. Поначалу он промурыжил гостя в приемной часа три в обществе подслеповатой седой секретарши в валенкахвидно, на такую зарплату охотников не было. Секретарша, под стать своему шефу, казалось, в упор не видит приехавшего из Ленинграда, несмотря на свои толстенные очки с диоптриями. Рафинад, отчаявшись, уже намеревался было уйти, как его пригласили в кабинет.
Павел Зосимович оказался громоздким мужчиной с красным лицом, влажными на вид, седеющими волосами и пеликаньим подбородком. С самого начала он делал вид, что не помнит, о каком Науме Соломоновиче идет речь