Постсоветский фольклор гласит: «если беспредел в городе не заметен, значит он хорошо организован». Мафия, на городском уровне. Видимо, за инцидент с «малиновым» Леху «организованно» признали, прозвали «ягодкой-малиной», но ограничили территорией конечная остановка трамвая у трубного завода
Положение стало «труба» хуже некуда. Питье-то несли на территорию за забор рабочий человек пьет на рабочем месте, без отрыва от производства, можно сказать А значит, и тара оказывалась за забором, попробуй возьми ее?! Другие на нее хозяева-сборщики. Леха осознал и сформулировал тогда свое первое на гражданке умозрение: чужого не бери. Не построить счастья на чужом несчастье. В природе, глянь! Ни воробей, ни ворон, ни орел, когда строят свои гнезда, из чужих гнезд ветки не таскают А бутылочному коммерсанту как жить?!. Начал искать пути. Думать. Ведь верно говорится, «хочешь не хочешь, а хотеть надо!»надо собрать силы и изобретать деловой успех
Первой удачей стал рыжий щенок по кличке Рюмочка. «Не будь угрюм, Рюм!» ласково приговаривал хозяин. Рюмочку, за недостатком харча, он подкармливал спиртным коктейлем: из каждой пустой бутылки можно выкапать, установив ее вертикально горлышком вниз, двадцать восемь капель, это тоже «из школы выживания» или полузабытых журналов типа «Сделай сам» «Наука и жизнь» периода советской юности. « Пережили-выжили, пол слезинки выжали напевал хозяин. Щенок рос, креп и приобщался к бизнесу одновременно. В дрессировке дворовые городские собаки самые талантливые. К четырем месяцам щенок стал носить пустые бутылки с соседних улиц и Леха вздохнул облегченно: бизнес стал доходным. Но, будучи по природе справедливым, Леха не мог есть чужой хлеб, тем более собачий, и потому зверел и работал мозгами. Сначала, в кустах за остановкой, он соорудил деревянные скамью и столик. Три стакана унес с газировочных автоматов у проходной и надел, переворачивая, на ветки. Сам прилег на травке, напевая любимую ягодка-малина птицы на рассвете.. Прождал впустую до вечера. Надо было менять тактику выжидания на проверку боем. Утром, встречая выходивших из троллейбуса, выбрал на глазок предмет эксперимента и предложил просто: Уважаемый, извините, не поддержите здоровье подлечить портюшей, один никак не могу». Уважаемый мгновенно оценил ситуацию и, нисколько не удивившись, крикнул в толпу: «Серега! Тут человек страдает лечить надо! Третьим будешь?..». Лечение затянулось. Место понравилось. В обеденный перерыв забежали компанией пятеро пустые бутылки сложили у ног спящего «хозяина заведения», и бегать никуда не надо и полстакана ветерану интернационала «в законе». Через неделю он уже вынужден был прикатить со свалки старую детскую коляску великое изобретение для перевозки тары, цены нет! А над скамьей и столиком какой-то шутник написал и повесил фанерку с кривыми буквами: «Приказано выжить? Заходи!»
При такой вольной жизни и таких доходах мужчина впадает в то расслабленное состояние, когда его можно брать голого. Первым это ощутил верный пес Рюм, когда хозяин и «какая-то Кисочка» не пустили на кровать. И первым испытал перемены жизни тоже он, когда понял, что бизнес стал расширяться в части расходов, а женщины смотрят в корень и сосут до косточки. Хозяин стал озабоченно-веселым и все приговаривал: «Любовь требует времени, а секс места Ни того, ни другого, Рюм, у нас с тобой нет будем строиться».
Утешением для Рюма стало то, что «кисочки, рыбоньки, лапоньки, белочки» всегда практичны и «за пустой тарой не бегают». А с учетом темпов строительства и сезонности чувственных позывов, можно было надеяться что зимой, по крайней мере, место «в ногах» на хозяйской кровати для хвостатого компаньона сохранится. Не будь угрюм.
В стране этим временем шла смена мэров, председателей и президентов, посредством отстрела или выезда их за границу. Участковые милиционеры и школьные учителя потеряли привычно-советские ориентиры и растерялись, от насмешек малолетних и жалостливого презрения власти но остались патриотами. С похудевшими лица фигурами, правда
Кумачовые советские лозунги поперек улиц заменили на рекламно-неоновые трусики и лифчики выше домов Города и проулки замусорились парусами дырявых газет и кучками плутающих демонстрантов Дрались за флаги, рвали из рук и на полосы, топтали ногами и жгли Шалели от демократии и свободы, и стреляли фейерверками в тишину неба и звезды, будто и звезды надо было сбивать, как лампочки Спиртное стали разливать в пластик. Бизнес кончился. Стеклянная тара росла горой.
Леха понял, что надо маскироваться в бутылочный цвет и начал копать траншеи под фундамент. Это напомнило ему курсантские будни и рытье окопов, отвлекало от мрачных мыслей. Он снова напевал и насвистывал: «ягода-малина, я тебя любила». Но он еще сам не верил, что строит дом.
Строительство затянулось на все перестроечные годы. Дом из бутылок особенно нравился Рюму утром, когда стены ловили солнечные лучи и разбрызгивал их на цвета радуги, медленно от этого нагреваясь.
Но дом притягивал не только осколки света, но и осколки жизни. Сначала Леха привел бывшего летчика. Его встретили они с Рюмом в кафе-пельменной у вокзала. Шел дождь. Хозяину хотелось горячего, а верному псу сухого тепла под столом. Незнакомец был одет прилично, но сидел одиноко. На внимательный взгляд хозяина собаки кивнул и спросил:
Служил?
Леха-хозяин ответил откровенно и коротко:
Спецназ.
Незнакомец протянул руку:
СУ 27, летчик. Служил на Байкале, вернулся на Украину. Не прижился нигде
Жилье тебе надо, квартиру свою, чтоб от людей не отбиться.
Отбиться? Отбиваются от врагов.
Я в том смысле, чтобы по-человечески. По людскому закону. С людьми вместе, а не отдельно Ген выживания, что ли
Выживания? Где ты выживание видишь? Жадность это. Жадность и зависть. Посмотри вокруг, какие хоромины на бывшем пшеничном поле. От природы? Зверь берлогу или гнездо только для защиты своей или для заботы о ком-то строит, а человек дом «для продажи!» Зачем?! Такой ген природа дала, а человек потерял. Мне на поле аэродромное самолетом садиться, а там кошку с бантиком на прогулку вывели куда садиться? Зачем аэродром под кошку продали? Это полюс в мозгах сбился, винтик какой то, сломался. Который от бога в человека вложен был Был ген, а теперь хрен жадность в душе выросла, деревом эдаким. Видал?! Показал двумя руками, растопырив и шевеля пальцами. А зачем сквозь меня дерево?
Сам придумал?
Нет, прочитал в газетке, ученый открытие сделал и в лес жить ушел
Понятно. Ну, мы не ученые. Открытий делать не будем. Жить хочешь ко мне идем, места хватит заключил Леха просто.
Летчик задержался до весны и каждый вечер, после бутылки на двоих, повторял только эти слова: «Ген сломался», других слов, кажется, он или не знал, или забыл.
Леха летчика не искал, но вспоминал часто: «Гляди, Рюм, самолетом наш летчик управлять научился, а людские слова забыл, почему? Обиделся. А на людей обижаться нельзя. Если что и сломалось в нас, человеках, так от этого не отворачиваться, а пригреть надо. Может и ген этот, который сломался, пригреть Муравей к муравью. Клеточка к клеточке Ты ко мне почему ластишься? Теплу рад. Вот я и другое мое открытие делаю: главная от человека польза тепло. Ты меня понимаешь, Рюм?..
Это было второе собственное умозаключение гражданского Лехи.
Потом был бывший старший механик танкера «Балашиха» вальяжный, спокойный, разговорчивый: «во Франции, в Бресте, стояли на ремонте мы четыре месяца! А я познакомился с дамой француженка! пригласила она меня домой, все по полной программе и вдруг муж приходит! Я к балкону! Еле она меня удержала. Оказывается, у них так не принято, через балкон. С мужем своим смеялись они надо мной каждый раз, когда встречались мы с ним за общим семейным столом А работал муж на судостроительном заводе, где в одном конце наше судно стояло, а в другом французская подводная лодка. Получил я через консула важное задание, приказ родины, можно сказать, пройти через цех, где лодочные винты обтачивали, и на подошве вынести металлическую стружку Я выполнил. Обещали мне медаль КГБ дать, но кто-то доложил в пароходство, что я «морально не устойчив по женской части». Мне и вовсе визу прикрыли, не обидно ли? Я во Вьетнам четыре рейса под бомбежками сделал, «Медаль Хо Ши Мина» и «Орден Дружбы народов» имел, обидно а на жизнь обижаться нельзя, парень Как быть?.. Наливай! За твой дом бутылочный, да за рожу твою улыбчивую, ягодка ты моя У меня ген простой: при женщине мужиком, при мужике напарником Тебя учили, что ты смелый как тигр, и сам ты силен, потому что тигр. А я моряк. На море моя сила от тех, кто рядом. И здесь моя сила от лая собаки на кошку, от крика петуха на зарю, от твоих шагов к калитке, или от этого дождя по листьям. Прислушайся Кто тебе скажет это еще?..».
По вечерам заходил дядя Ваня «Теркин». Дядя Ваня работал сторожем на лодочной станции, часто кашлял «от фронтового ранения в сорок пятом» и был желанным в любой компании за природный артистизм и душевную готовность декламировать Твардовского с любого места и по любому случаю: «Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, снег шершавый, кромка льда Разрешите доложить коротко и просто: я большой охотник жить лет до девяноста». Но когда поведет его рюмочка, переключает пластинку на одно и то же: «Одесса Дача Ковалевского, знаешь? Музей обороны Одессы 408 я батарея 12 тысяч лошадей, 40 тысяч раненых, ежедневно Эвакуация 136 судов за одну ночь. Ни одного гражданского История!.. А забор из стволов артиллерийских орудий, участвовавших в войне на Балканах 1880 года Помнишь?.. Как у поэта про войну?..» Есть война солдат воюет, Лют противник сам лютует. Есть сигнал: вперед!.. Вперед. Есть приказ: умри умрет». За Дядей Ваней прибегает внук и кричит деду от двери: «Тула! Тула!» «Это я!» отвечает ему Теркин-Ваня, «Тула родина моя! смеется внук и падает деду на колени, поясняя: «Баба зовет». Дед поднимается идти и гордо выпячивает грудь, улыбаясь: «Есть приказ: умри умрет» Внук смеется и смотрит влюбленно
«Даже собачьего ума достаточно, чтобы понять, что жили мы весело и любопытно», сказал бы Рюм, если бы умел это. И это было бы его, собачье умозаключение о гражданской жизни. Но хозяин его все больше грустил и нервничал, ждал, что его позовут, и скрипел по ночам зубами, не понимая Он хотел подвига и говорил Рюму, поглаживая собаку за мохнатую шею: «Здоровый человек лишнего не берет. Лишнее еда, ноша, гнездо это только ожирение, грыжа, суета и одышка Каждый воробей знает, что и крошка бывает лишней, потому он бросает ее, чтобы взлететь. Воробью, главное, махать крыльями. А нам с тобой, Рюм, что главное? Приказ выполнить Не будь угрюм, Рюм Делай, как я!»
Весной, когда в зеленой траве нарисовались желтые, белые и сиреневые цветочки, а птицы кричали в небе так громко, что качались ветки деревьев, Рюма поймали пятнадцатилетние пацаны и захотели посмотреть, как собака заплачет. В них, видно, проснулся ген предков-охотников, жаждущих крови, чужой. Может агрессия души, по Фрейду? А может сдвиг по фазе в мозгах?.. Рюм не заплакал, а взвыл тонко, испугавшись лезвия ножа и своей собственной крови, брызнувшей на лица пацанов. Леха услышал, и ген старого десантника выбросил его, как команда ротного, как пружина выбрасывает патрон к выстрелу
Когда Ягодку вывели из зала суда и сажали в машину, другие молодые со свастикой свистели и кричали угрозы ему вслед Милиционеры заламывали Лехе руки. Женщина-судья перебирала бумаги у себя в кабинете и успокаивалась, довольная, что процесс прошел быстро, и она успеет домой к обеду
Рюм, еще слабый от ран, стоял на тротуаре, покачиваясь и не понимая происходящего. Гены его были девственно мудры от природы, не затронутые эволюцией человеческой жизни Один глаз слезился
Дом из бутылок дважды пытались развалить бульдозером. В первый раз милиционер руководитель акции пожалел собаку, вставшую с бушлата-подстилки и зарычавшую на людей и трактор. Во второй раз, было утро, и солнце играло лучами на разноцветных стенах, бульдозерист вылез из кабины, обошел странное сооружение и сказал, улыбаясь: «Ну, и живучий же человек жил за всех!.. Так что, приказа валить! я не слышал Пусть еще постоит бутылочка!».
И дом остался стоять. Памятник блиндажу и застолью.
Через год его обнесли забором «от администрации» и стали показывать туристам. За деньги
На каждую подъезжающую к забору машину Рюм поднимает уши. Голос экскурсовода будто повторяет знакомые собаке слова: «А третий мой закон и вовсе прост. Успеть надо кого-то полюбить. На то и дана жизнь. Хоть один день живешь, а хоть век а не всем дано Другой, смотри, трех жен сменил никого не любил разве так можно? Вот ты, Рюм, любишь меня, собака ты рыжая?!. Как красивы эти, птицы на рассвете»
И тогда заюлит пес, от хвоста до кончика улыбающегося носа, скуля и повизгивая от радости. И побежит за припрятанной под забором бутылкой как тогда Собирать на жизнь, ягодную! Будто она еще только начинается
Рюм лежит на зеленой траве и радуется теплу. Тело его пронзают токи весеннего электричества, идущего из самой земли, как лечебная аура. Зрение стало слабеть, но слух не подводит. Рюм слышит чужие шаги и странный грудной хрип: «Эй, Рюм! Не будь угрюм шептал странный человек, держась рукой за калитку и за собственную тень. Живой?..»
Из левого, живого, глаза собаки течет радостная слеза.
И я, Рюм. Пережили-выжили, полслезинки выжали
Ему снились маки
Каждый раз, когда дед улыбается во сне, я знаю, какой сон ему снится. Это потому, что мы с дедом «кровиночка», как он говорит, что я очень похож на него в детстве, хотя этому нет доказательств не сохранилось ни одной фотографии и ни одного дедова родственника или сверстника, кто мог бы подтвердить или усомниться. А в чем сомневаться? Мне нравится считаться похожим на деда. Я хочу быть похожим. И даже когда мама ругает меня за походку «под деда», танцевальную, с протягиванием ноги, как в вальсе, за манеру опустить и выдвинуть вперед плечо, как в боксе, за привычку переспрашивать собеседника вопросом на вопрос, ставя человека в тупик, я не сержусь, а радуюсь: кровиночка Я тоже во сне вижу маки.
Дед мало говорит, он уже мало ходит. Кожа на лице его стала какой-то просветленно-прозрачной, словно солнце проникает и высвечивает каждую клеточку его теплой жизни, пульсирующую Веки совсем не слушаются и поминутно опадают, прикрывая голубые глаза, и дед их берет за ресницы пальцами и приподнимает, как фокусник, только мягко шевелит розовыми губами, улыбаясь и приговаривая: «Нагляделся я, Вань, нагляделся, а никак еще, мил, не нарадовался Будто только проснулся в родной Любимовке, только глянул за окно на весеннее солнце, на маки по склону и жить мне и жить снова только немцы пошли во весь рост, побежали, стреляя Бой мой длился всего-ничего атака, а в плену потянулись годы, а победа пришла так она для других: мне лагерь дальний да степь мангышлакская за тот плен».
Я тоже люблю солнце. Я родился и вырос в казахской степи, где земля не кончается, кажется, сколько бы ни старался бежать к горизонту, сколько бы ни пытался заглянуть дальше: только небо и ветер, да змеится ковыль, и колючки качаются, да маки облетают лепестками по ветру, за несколько дней успевая расцвести и осыпаться Казахские маки. Других я не видел. А дед помнит крымские, где вырос и воевал он один день. А вздыхает: «Я, Вань, будто всю жизнь в той войне Не жалели людей И теперь не жалеют».
И потому я совсем не удивился, когда дед спросил:
Ты поедешь со мной?
Куда, дед?
В Севастополь.
Ты же не хотел Ты никогда не возвращался туда и в советское время, а теперь, когда нам из Казахстана через пол-России и еще по Украине чего ты надумал?
Письмо вот пришло, зовут Раньше вызывали только: «с вещами на выход!»
А сил хватит? Здоровья тебе хватит, дедуля? и я рассмеялся, пытаясь смягчить этот удар ниже пояса. Но дед улыбнулся в ответ:
Так ты же со мной будешь, Вань
И мы поехали. Через Казахстан и Россию, автобусом, поездом, в молчании и разговорах, с попутчиками, чаем и рюмками, дождем по стеклу и просторами и просторами от поселка до города и от города до поселка
Я знал всю историю деда. Все в доме знали. Что в том странного? В той стране все знали многое и друг о друге, и о победе, и о заборах из колючей проволоки Весной 42 го, на родных его сердцу крымских высотах, он стоял в строю сводного батальона ополченцев. Плохо слушая говорящего что-то командира в бушлате и черной форменной фуражке, он смотрел на долину реки Бельбек, куда бегал с пацанами купаться, на дым над поселком, на море, далеко-далеко видимое, на виноградники у татарских домиков справа, среди известковых обрывов и серых камней. Его волновало, что ему не досталось винтовки, и он должен идти рядом с пожилым дядькой, усатым, с усталыми от долгой бессонницы глазами. Командир в бушлате сказал, что оружие еще подвезут. Дядька суетливо оглядывался и всех спрашивал, а нет ли у кого покурить Винтовку свою он держал на плечевом ремне и постоянно ощупывал, на месте ли, приговаривая молодому и безоружному: «Ты, парень, не торопись, главное Достанется и тебе пострелять Немец сейчас жадный до нас Зверь». Перед строем бегала собачонка, будто кого-то искала. Командир на нее цыкал, а ребята тихонько подсвистывали, подзывая. Оружия не имели многие, но успокаивали друг друга: