Стивен МиллхаузерИЛЛЮЗИОНИСТ ЭЙЗЕНХАЙМ
В последние годы девятнадцатого века, когда империя Габсбургов стояла на пороге своего окончательного распада, искусство магии процветало как никогда прежде. В глухих деревушках Моравии и Галиции, от Истрийского полуострова до туманной Буковины, народ на рыночных площадях дивился, глядя, как бородатые чародеи в чёрных плащах вытягивали из пустых бумажных свёртков гирлянды ослепительно ярких шёлковых платков, доставали бильярдные шарики из ушей у детворы и подбрасывали в воздух колоды карт, которые, прежде чем упасть обратно в руки волшебника, принимали форму фонтана, змеи или ангела. В маленьких и больших городах, от Загреба до Львова, от Будапешта до Вены, на оперных подмостках, в муниципалитетах и «магических театрах» странствующие фокусники, вооружённые невиданными приборами, своими тщательно продуманными иллюзиями приводили в восторг самую искушённую публику. Это было время, когда предметы летали по воздуху, а головы скатывались с плеч, взору представали призрачные видения и внезапные исчезновения, как будто сама разрушающаяся империя являла, посредством всех этих чудес, своё подспудное стремление к гибели. И среди всех выдающихся чародеев той эпохи никому не удалось достичь тех высот иллюзии, на которые поднялся Эйзенхайм, чьё таинственное последнее представление одни называли триумфом магического искусства, другие роковым предзнаменованием.
Эйзенхайм, урождённый Эдвард Абрамовитц, родился в Братиславе то ли в 1859, то ли в 1860 году. О детстве его известно мало как и вообще о его жизни вне иллюзорных сфер. Некоторые скудные сведения можно почерпнуть из противоречивых воспоминаний других фокусников или газетных заметок того времени, из афиш и брошюрок, рекламировавших магические представления; иногда в дневниковых записках какой-нибудь графини или отчёте иностранного посла можно было встретить упоминание о посещении такого представления в Париже, Кракове или Вене. Отец Эйзенхайма был весьма уважаемым краснодеревщиком; сделанные его руками шкафчики с позолотой и резные туалетные столики с ножками в виде львиных лап и латунными ручками в форме оскалившихся львиных морд украшали гостиные братиславской знати. Мальчик был старшим из четверых детей; как и многие братиславские евреи, члены семьи говорили по-немецки и называли город, в котором они жили, Прессбургом, хотя понимали словацкий и венгерский достаточно, чтобы вести свои дела. Эдвард рано начал работать в магазине отца. Всю оставшуюся жизнь он питал нежность к ладно подогнанным друг к другу гладким кусочкам дерева. К семнадцати годам он сам овладел столярным искусством, и его умение строить ящички с хитроумными секретами не раз восхищало его коллег-фокусников. Юный мастер был вместе с тем и страстным любителем волшебных трюков и развлекал свою семью и друзей карточными фокусами или номером с исчезающим колечком, для которого требовался маленький буковый ящичек его собственной конструкции. Он клал внутрь кольцо, одолженное у кого-нибудь из публики, туго обвязывал ящичек бечёвкой и, передавая его зрителю, незаметно перемещал кольцо за потайную панель. Буковый ящичек мог выдержать самый доскональный осмотр.
Говорят, что случайная встреча с бродячим волшебником положила начало настоящей страсти Эйзенхайма к магии. Однажды, возвращаясь из школы, мальчик увидел человека в чёрной одежде, сидящего под платаном. Человек подозвал его и медленным, даже ленивым движением достал у мальчика из уха монету, потом ещё одну, потом третью, одну за другой, целую пригоршню монет, которая вдруг превратилась в букет красных роз. Из этого букета человек вытащил белый бильярдный шар, который превратился в деревянную дудочку, а потом неожиданно исчез. Одна из версий этой истории добавляет, что после этого человек в чёрном тоже исчез вместе с платановым деревом. Легенды, как и магические трюки, возникают потому, что действительность не отвечает нашим мечтам, но в данном случае вполне разумно предположить, что будущий артист был глубоко впечатлён каким-то ранним опытом. Однажды Эдвард побывал в магической лавке, но тогда она не вызвала у него особого интереса; теперь он с энтузиазмом вернулся туда. Тёмными зимними утрами по дороге в школу он стягивал перчатки, прятал руки в карманы пальто и перебирал замёрзшими пальцами шарики и монетки. Он приводил в восторг младших сестрёнок, изображая с помощью теней на стене Румпельштильцхена и Рапунцель, американских бизонов и индейцев, и даже пражского голема. Позднее местный фокусник по имени Игнаш Мольнар научил мальчика жонглировать, что было очень полезно для координации движений глаз и рук. Однажды, на спор, мальчик прошёл до Братиславского замка и обратно, удерживая яйцо на соломинке ему тогда было тринадцать лет. Много позже, когда всё это было уже в далёком прошлом, Мастера можно было застать угрюмо сидящим в углу какой-нибудь венской гостиной, во время приёма, устроенного в его честь, и вдруг он небрежно извлекал из воздуха пять бильярдных шаров и начинал изящно ими жонглировать, заставив хозяйку вздрогнуть от неожиданности.
Как разгадать тайну такой всепоглощающей страсти, раз и навсегда меняющей всю жизнь человека? Казалось, Абрамовитц не сразу смирился со своей судьбой. Его словно бы тревожило сознание своей исключительности, и он старался её не замечать. В двадцать четыре года он всё ещё был искусным краснодеревщиком, который в свободное время увлекался фокусами.
Как будто ничто не предвещало внезапного появления Эйзенхайма в одном из венских театров и начала его головокружительной зловещей карьеры. Блестящему дебютанту было двадцать восемь лет. На самом деле заметки того времени свидетельствуют, что краснодеревщик из Братиславы начал давать частные представления по меньшей мере за год до того, как приехал в австрийскую столицу. Хотя годы, предшествующие этим первым выступлениям, остаются загадкой, известно, что магическое искусство занимало всё больше места в ремесле Абрамовитца; он строил шкатулки с секретами и продавал их местным фокусникам. Таков был характер Эйзенхайма: он действовал медленно и осторожно, шаг за шагом, а потом, словно ощутив право на дерзость, совершал внезапный скачок.
Его первые публичные представления отличались не столько дерзостью, сколько превосходным владением искусством современной иллюзии, хотя уже в них присутствовали хитрые уловки и вариации. Одним из ранних успехов Эйзенхайма было «Таинственное Апельсиновое Дерево», знаменитый номер Робер-Удена. Одолженный у кого-нибудь из публики платок помещался в маленькую шкатулку, которую отдавали одному из зрителей. На сцену выходил ассистент, неся ящик с маленьким зеленеющим апельсиновым деревом. Он ставил ящик на стол фокусника и уходил. По слову Эйзенхайма и мановению его волшебной палочки на дереве появлялись цветы, а ещё через мгновение спелые апельсины; Эйзенхайм срывал несколько плодов и передавал зрителям. Вдруг из листвы дерева вспархивали две бабочки, неся платок. Зритель, открыв шкатулку, обнаруживал, что платок исчез; каким-то образом он оказался на дереве, у бабочек. Иллюзия основывалась на двух отдельных трюках: дерево и бабочки были механические, цветы и фрукты настоящие, а платок незаметно извлекался при передаче шкатулки зрителю. Эйзенхайм скоро усовершенствовал номер, снискав ещё большую популярность: всякий раз, когда он накрывал дерево лоскутом красного шёлка, оно вырастало, на ветках появлялись не только апельсины, но и яблоки, груши и сливы, наконец целая стая настоящих цветных бабочек взлетала и кружила над зрительным залом, а дети визжали от восторга, пытаясь поймать нежных созданий; в завершение номера волшебник сдёргивал чёрный бархатный покров, и дерево превращалось в птичью клетку, а внутри лежал пропавший платок.
В то время Эйзенхайм носил обычный наряд волшебника: шелковый цилиндр, сюртук и накидку и пользовался эбеновой волшебной палочкой с наконечниками из слоновой кости. Отличительным элементом его костюма была пара чёрных перчаток. В начале каждого представления он быстрыми шагами выходил из-за закрытого занавеса на авансцену, снимал перчатки, подбрасывал их в воздух, и они превращались в двух чёрных воронов.
Критики почти сразу отметили склонность молодого чародея к жутковатым эффектам. В популярном номере «Призрачный Портрет» на затемнённой сцене помещался большой кусок белого холста, подсвеченный огнями рампы. Эйзенхайм делал пассы правой рукой и на чистой ткани таинственным образом появлялось изображение, постепенно становясь всё ярче и ярче. Теперь уже нет никакого секрета в том, что на кусок небелёного муслина можно нанести рисунок при помощи особых химических растворов, которые, высыхая, становятся невидимыми; для получения голубого цвета используют сульфат железа, для жёлтого нитрат висмута, для коричневого сульфат меди, а проявить картину можно, распылив поверх слабый раствор цианистой соли углекислого калия. Пульверизатор был спрятан в рукаве фокусника. Эйзенхайм усиливал таинственный эффект, создавая портреты в полный рост, у которых, как у живых, двигались глаза и губы. Зловещий образ эрцгерцога, или чёрта, или самого Эйзенхайма по приказанию чародея читал вслух содержимое запечатанных конвертов, а потом исчезал по мановению волшебной палочки.
Каким бы искусным ни был фокусник, он не может заработать и удержать свою репутацию, не изобретя собственных оригинальных номеров. Было ясно, что неугомонный молодой волшебник не ограничится воспроизведением хотя и очень ловким уже известных трюков, и к 1890 году он стал регулярно включать в свои выступления поразительно оригинальные иллюзии. На сцену ставилось большое зеркало в резной раме. Одного из зрителей приглашали подняться, обойти вокруг зеркала и осмотреть его со всех сторон. Затем Эйзенхайм просил добровольца надеть красный плащ с капюшоном и встать примерно в десяти футах от зеркала, чтобы отражение было ясно видно аудитории; весь театр погружался в темноту, и только от самого зеркала исходило свечение. Доброволец в красном плаще поднимал руки, кланялся своему отражению, нагибался из стороны в сторону, в то время как отражение словно бы не слушалось его вместо того, чтобы махнуть в ответ, оно складывало руки на груди и отказывалось отвечать поклоном на поклон. Вдруг отражение делало гримасу, выхватывало нож и ударяло себя в грудь. Призрачная фигура поднималась от отражённого тела, лежавшего на отражённом полу, и повисала в зеркале; вдруг она вылетала из него, проносилась мимо поражённого и нередко перепуганного зрителя и по велению Эйзенхайма растворялась в темноте. Эта непревзойдённая иллюзия ставила в тупик даже опытных фокусников, которые сходились только на том, что в зеркале был потайной отсек, где прятался помощник. Подсветка, возможно, была скрыта в раме между стеклом и посеребрённой подложкой; когда она разгоралась ярче, зеркало становилось прозрачным, и публика видела ассистента в таком же красном плаще. Появление привидения объяснить было труднее, несмотря на то, что подобные трюки демонстрировались с давних времён; некоторые утверждали, что призрак создавался при помощи скрытых волшебных фонарей, но ни одному другому фокуснику не удалось получить такого эффекта. Уже в эти ранние годы, ещё до того, как Эйзенхайм достиг совершенно неслыханных и пугающих результатов, в его иллюзиях было что-то зловещее; и даже ходили слухи, что Эйзенхайм был вовсе не обычным трюкачом, а настоящим магом, который продал душу дьяволу в обмен на власть над тёмными силами.
Эйзенхайм был человеком среднего роста, с широкими плечами и крупными руками с длинными ногтями на пальцах. Самой примечательной чертой его облика была мощная голова; густая борода, блестящие тёмные глаза и выпуклый лоб с редеющей линией волос оставляли впечатление необыкновенной умственной силы. Газеты отмечали незначительную, но весьма эффектную особенность: когда он, в глубокой сосредоточенности, наклонял голову вперёд, над его правой бровью становилась видна вена в форме перевёрнутой буквы Y.
К концу последнего десятилетия уходящего века Эйзенхайм стал самым знаменитым чародеем своего времени. В эти годы он давал масштабные европейские гастроли, побывал в Египетском зале в Лондоне и в Театре Робер-Удена в Париже, в королевских дворцах и герцогских замках, на сценах Берлина и Милана, Цюриха и Саламанки. Хотя его репертуар всё так же включал изящно доработанные популярные номера «Исчезающую девушку», «Голубую комнату»,«Летающие часы», «Кабинет с привидениями», «Волшебный чайник» и «Тайну арабского мешка» уже известные эффекты стали ему надоедать, и он довольно скоро заменял их собственными изобретениями. Среди самых замечательных его иллюзий тех лет надо назвать «Вавилонскую башню» в этом номере маленький чёрный конус вырастал до размеров целой сцены; «Дьявольский хрустальный шар», из которого, разбив стекло, с потусторонним воплем вылетала призрачная фигура, призванная из преисподней; и «Книгу демонов» с её страниц поднимался чёрный дым, потом вспыхивало пламя, из которого появлялись уродливые гномы в меховых куртках, которые с воем бегали по сцене. В 1898 году он открыл в Вене собственный театр, назвав его «Эйзенхаймхаус», то есть «Дом Эйзенхайма», словно это и был его настоящий дом, а все остальные жилища всего лишь иллюзия. Именно здесь он впервые представил публике «Гамельнского крысолова». Держа свою палочку на манер флейты, Эйзенхайм уводил детей из зрительного зала в некую туманную пещеру, а затем, взмахнув рукой, заставлял эту пещеру вместе с холмом, в котором она помещалась, растаять в воздухе. Через мгновение на сцене появлялся чёрный сундук, из которого вылезали дети и смущённо оглядывались по сторонам, прежде чем броситься к своим родителям. Дети рассказывали, что они попали внутрь волшебной горы, и там были золотые столы и стулья, и кругом летали ангелы; они не знали, как оказались в сундуке и что с ними на самом деле случилось. Поступило несколько жалоб; а когда на одном из представлений напуганный ребёнок рассказал матери, что он был в аду и видел дьявола дьявол был зелёный и дышал огнём шеф венской полиции, некий Уолтер Уль, нанёс Эйзенхайму визит. В результате «Гамельнский крысолов» больше не появлялся на сцене, некоторое неудобство искусства Эйзенхайма получило официальное признание, и даже пошёл слух, что за мрачным чародеем приглядывает тайная полиция Франца-Иосифа. Последнее маловероятно, поскольку Император, в отличие от своего печально известного деда, не питал интереса к шпионажу; но слухи клубились вокруг Эйзенхайма, словно туман, и его резкие черты затемнялись и расплывались, а зловещая слава росла. Разумеется, у Эйзенхайма были соперники, чьи вызовы он неизменно принимал с решительностью и даже яростью, не оставляющей сомнения в его самолюбии. Два случая, произошедших в последние годы века, оказали особенно глубокое впечатление на современников. В 1898 году в Вене появился волшебник по имени Бенедетти. Настоящее его имя было Поль Анри Корто, родом он был из Лиона, а его иллюзии отличались необычайным мастерством, почти совершенством; но он совершил ошибку, повторив на своих представлениях, с талантливыми вариациями, некоторые номера Эйзенхайма, так же, как делал когда-то сам Эйзенхайм, стремясь превзойти своих предшественников. Эйзенхайм, узнав о наглой выходке, на своём собственном представлении устами призрачного портрета на этот раз это был портрет самого Сатаны заявил, что гордеца ожидает крах. На следующий день, на представлении Бенедетти, говорящий портрет Эйхенхайма передразнил эти слова. Эйзенхайм, сам гордый и независимый человек, на следующем воскресном спектакле ничем не намекнул на это оскорбление. А в понедельник выступление Бенедетти пошло вкривь и вкось: палочка выпала из его пальцев и покатилась по сцене; два аквариума с герметичными крышками с грохотом выскользнули из-под плаща фокусника; говорящий портрет не проронил ни слова; и всем было совершенно очевидно, что «летающая» девушка висит на проволоке. Взбешённый Бенедетти обвинил Эйзенхайма в саботаже и поклялся отомстить; два дня спустя, на глазах у переполненного зала, Бенедетти вошёл в чёрный шкаф, задёрнул за собой занавес и больше его не видели. Расследование господина Уля не нашло следов мошенничества. Некоторые говорили, что незадачливый Бенедетти просто нашёл самый удобный способ сбежать из города, под другим именем и подальше от этой сцены, на которой он потерпел столь позорное фиаско; другие были убеждены, что это Эйзенхайм похитил его, а может быть, и отправил прямиком в ад. Венское общество было взбудоражено скандалом, во всех кафе только об этом и говорили; и не раз можно было видеть, как господин Уль, сидя в партере театра Эйзенхайма, одобрительно кивает головой при виде какого-нибудь особенно впечатляющего эффекта.