Товарищ малахольный, Скажи ты моей маме, Что сын ее погибнул на посте.
Раз, две!
С винтовкою в рукою И с саблею в другою, И с песнею веселой на усте.
Раз, две!
Потом он стал распевать дурацкую песню про ур-каганку Мурку: здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая, здравствуй, дорогая, и прощай!
У нас во дворе живет одна Муркапять дней назад она выпила бутылку йода, за ней приехала скорая помощь и отвезла ее в родильный дом. А через два дня она вернулась домой. Говорят, еще немногои у нее сгорели бы от йода все внутренности.
Я спрашивал, зачем она пила йод, если от него могут сгореть все внутренности. Мне отвечали, что это не мое дело, и вообще дети не должны повторять каждое слово за взрослыми.
Мама села строчить свои рукавицы, папа вынул из пиджака свежую "Правду и сказал, что скоро можно будет не выписывать "Чорноморську комуну, потому что "Правда теперь приходит на четвертый день, иногда даже на третий, а наша местнаяна второй, так что разница в один день.
На УралеУрал почти Сибирь, четыре тысячи километров от Одессы, две магнитогорские домны, которые только недавно задули, начали давать по две тысячи тонн чугуна в день. А в Кузнецке, до которого с Урала надо ехать поездом еще трое суток, сдали досрочно две мартеновские печи и первый советский блюминг. На стройке люди работали круглые сутки. Ночью площадку освещали прожектора, ночные смены не хотели снижать выработки. Когда вдруг появлялись плывуны, комсомольцы продолжали рыть землю, стоя по пояс в ледяной воде.
Шутка ли сказать, вздыхала мама, в ледяной воде до самого пояса! Не дай бог, ревматизм, воспаление легких
Ревматизм, воспаление легких, ангина, коклюш! разозлился папа. Кому нужна эта болтовня! А в окопах не было ледяной воды? А вшей в окопах не было! А босиком по снегу, а три дня без куска хлеба, без глотка воды! Много она знает.
Папа правильно говорил: откуда мама могла знать про этоона же не была на гражданской войне. А папа был.
Много она знает! сердито повторил папа, и вдруг с коридора рванули нашу дверь и голосом мадам Чеперухи крикнули:
Торгсин горит!
Торгсин! пришла в ужас мама. Боже мой, это же возле нас!
Мы с папой оделись и побежали на Бебеля.
Мадам Чеперуха сказала правду: торгсин горел. Старик, который стоял рядом, говорил, что горит уже с четверть часане меньше. Он только вышел из церкви, и ему сразу показалось, что тянет дымом.
Носом, носом чую, удивлялся старик, а глаза не видят. Ну, а пока дошел
Что было, когда он дошел, это мы уже сами видели: торгсин горел, и еще как горел! В тех местах, где были окна, метались, как будто они сами боялись пожара и хотели выпрыгнуть на улицу, багровые полосы, а люди стояли и смотрели. Люди стояли на проспекте, стояли на Бебеляи смотрели. Старик два раза перекрестился:
Усе спалит, усе геть спалит.
Потом внутри что-то бахнуло, и огонь бросился через дверь на улицу, как будто никаких дверей не было. Люди на тротуаре подались назад, но те, что стояли на мостовой, не хотели отходить и получилась давка. Мне было страшно, я говорил папе, что лучше постоять в садике, что с забора удобнее смотреть, а папа только крепче прижимал меня к себе, чтобы я не потерялся.
На Преображенской задзеленькали колокола; приближаясь к торгсину, колокола звонили все тревожнее, но люди не расступались, и пожарники, когда они подъехали вплотную, ругались и толкали людей шлангами, чтобы пробить себе дорогу.
Огня делалось все больше, он захватил уже всю стену, и я видел, как он перебрасывается на другие дома и подбирается к нашему, потому что мы живем почти рядомполтора квартала.
Папа, закричал я, идем домой, идем скажем маме
Дурачок, сказал папа, ты испугался.
Приехали еще пожарники: эти сразус ломом, топорами и баграмибросились в огонь. Мне было непонятно, как люди могут выходить из огня, и всякий раз, когда пожарник бросался туда, я боялся, что оттуда он уже не выйдет.
Ай, крикнули с мостовой, ай, славно горит!
Мы вернулись домой поздно, после одиннадцати, когда пожар потушили. Мама, пока мы были там, на пожаре, не могла найти себе места, а у папы было хорошеє настроениетакого настроения у него давно не было.
Ты доволен, тихо сказала мама.
Нет, я буду плакать.
Мама качала головой, а папа говорил, как же ему не плакать, когда горит такое добробоны и доллары!
Мама начала стелить, но папа забрал у нее простыни и пробормотал, что ничего страшного не случится, если она посидит в стороне, а он сам все сделает.
Натягивая чистые наволочки, папа тоже копался, даже больше чем мама, но ему просто повезло: за стеной у Семки Кроника, радио уже сыграло "Интернационал, а свет горел, как будто было еще только начало вечера, а не двенадцать часов ночи.
ВОЛШЕБНИК ШУРУМ-БУРУМ
Са-абираем! Са-абираем! Тряпки и тапки, галоши не для ноши, железо да костивсе к нам в гости. Как только соберемсразу деньги выдаем. Са-абираем! Са-абираем!
Старик выкрикивал нараспев эти слова, и во дворе серого шестиэтажного дома жалкие стихи звучали как молитва, обращенная вверх, туда, откуда светит солнце. Но в глубине двора солнца не былов окна первых двух этажей оно заглядывало только в июне, а теперь уже был конец августа.
Са-абираем! Са-абираем! опять запел старик, но голос его становился все глуше и тише. Потом он умолк и, задрав голову кверху, медленно переводил взгляд с этажа на этаж. Окна были раскрыты, но только в одном из них, у погнувшейся пожарной лестницы, старик заметил женщину. Дамочка, дамочка! Что у вас: сломанная кровать, тряпки, рваные галоши? У такой милой дамочки мы примем все.
Но у милой дамочки не было ни того, ни другого, ни третьего. У нее разбилось стекло. Может быть, гражданин вставляет стекла?
Нет, мадам, стекла мы не вставляем. Мы не стекольщики.
Окна по-прежнему оставались раскрытыми, но никто не выглядывал.
Старик уже не кричал и не озирался кругом, а терпеливо ждал. И вдруг он обратился к нам:
Дети, как вам это нравится? Мне же надо план выполнять, а как я могу это сделать, если люди такие несознательные?
У старика были большие, добрые, лукаво прищуренные глаза и морщинистый загорелый лоб, с бурой полосой вверхуот тесного картуза. Пальцы его беспрестанно двигались.
Дети, скажите сами, снова заговорил старик, где ваши галоши? Или там нет дырки, или задник не порвался? И дырка есть, и задник порвался. А носки, а штанишки, а рубаха на змейке? Это же все горит на вас, горит!
Мы слушали его, и каждое слово вызывало у нас жгучий стыд за матерей, которые мешают этому доброму человеку выполнить план.
Он заметил наше смущение и, собрав всех в кружок, заговорил совсем другим голосомголосом заговорщика:
Дети, скажу вам по секрету: я волшебник Шурум-Бурум. Я знаю: вам нужен футбольный мяч. И детский велосипед с моторчиком, скорость двести километров в час. Угукай не угукай, а двести километровэто таки сто и еще раз сто. А из чего все это? Из сырья. А что я делаю? Как раз собираюну, хлопчики, живей! утильсырье, совершенно верно, утильсырье. Умные детисразу видно. Особенно этот мальчик с чубчиком. Он, наверное, чемпион по шахматам?
Нет, нет! хором закричали мы. Борька не чемпион, Шуркачемпион.
Конечно, Шурка, живо согласился с нами старик. Я просто не заметил его: он стоял у меня за спиной. Так вот, Шурик, ты будешь начальником.
Начальником? удивились ребята. Каким?
Каким? сурово, как учитель в классе, когда ученик не может ответить на самый простой вопрос, произнес старик. Кто скажет? Никто? Хорошо, я сам скажу. Он будет начальником команды по сбору сырья. Главный склад здесь, в углу, возле пожарной лестницы. Где собирать сырье? Всюду. Чердак, комната, ванная, кухня, подвалутиль можно найти везде. Он как железо и алмазыони у нас под ногами, а мы их не видим. Он как золото в морской воде, как жемчуг в океане. Он как эти камни, по которым вы ступаете. Чем они были раньше? Они были грязью, которую извергают вулканы Италии. А теперь? Теперь они защищают нас от грязи. Дети! Вокруг нас богатства, а мы топчем их своими ногами. Вперед, дети! Добро принесет нам добро.
Через минуту мы были на чердаке. В голубом небе проплывали легкие и чистые, как белоснежный дым, облака, но временами казалось, что это мы плывем, а они, эти облака, неподвижны.
Шурик взобрался по лестнице на крышу и пальцем поманил нас к себе.
Город сверху казался совсем незнакомым. Даже соседние дома были до того неузнаваемы, что никто не хотел верить, будто это те самые дома, которые мы видим каждый день. Вблизи крыши четко отделялись одна от другой, а вдали они сливались в одно сплошное горбящееся жесткое покрывало, и это казалось столь же несомненным, как сходящиеся в конце длинной и прямой улицы рельсы. Шурик уверял, что это нам только кажется, но в словах его не было той твердости, которая способна разрушить веру человека в свой глаз.
Ползком мы забрались на гребень двускатной крыши и спрятались за широкими дымоходами.
Я боюсь, я хочу вниз, тихо заскулил Горик.
Чего нюни распустил? прикрикнул на него начальник. А в футбол захочешь играть!
Горик продолжал всхлипывать, но уже втихомолку.
Крыша недавно ремонтировалась, и куски старой жести, почему-то еще не убранные, лежали огромными темно-ржавыми пятнами на красной поверхности новой чугунной кровли.
Переползая с места на место, мы собрали всю жесть и тихонько переправили ее на чердак.
Но впереди был еще непочатый край работы.
На чердаки давно уже, много лет, выбрасывали хлам, которому настоящее место в мусорном ящике. Сплющенные ведра без ручек, безногие примусы, баки из-под краски, плетеные корзины и деревянные ящики с тряпьем, от которого исходил удушливый запах пыли и времени, все это громоздилось беспорядочно, как обломки камня на развалинах старых домов. Наши мамы называли чердачное барахло заразой. Но мы были другого мнения. Разве не здесь мы нашли завернутую в пергаментную бумагу саблю с насечкой «1876 г.»? Разве не здесь мы нашли десять тысяч николаевских рублей в простой фанерной шкатулке, покрытой желтыми морскими ракушками? А русские книжки, в которых были буквы, похожие на твердый знак, но которые не были твердым знаком? А патефон с огромной трубой, как рупор громкоговорителя? Что и говорить: мамыэто, конечно, мамы, но ведь и мы не дураки.
Когда шагаешь по чердаку, жильцы шестого этажа всегда бывают обеспокоены: то они уверяют, что потолок осыпается, то всяких воров подозревают.
Мы старались ступать на балки и разговаривали шепотом. Это усиливало ощущение таинственности и свершения запретного. Горик уже не хныкал, а только жаловался, что ему попадаются тяжелые вещи.
Собранные в одну кучу тряпки, обломки кухонной утвари и рваная обувь составляли целый холм. И по мере того как он рос, ребята все чаще останавливались, чтобы полюбоваться им, и все реже пополняли его.
Наконец Шурик тихонько свистнул.
Айда, ребята, кончай! Теперь надо все снести.
Так ведь заметят нас, возразил Борька.
Мама будет бить меня, опять захныкал Горик, но никто даже не взглянул на него.
Главноеэто тайна и осторожность, заявил Шурик.
Через час все барахло уже громоздилось во дворе, возле пожарной лестницы. Шурум-Бурум похаживал вокруг кучи и приговаривал:
Ай, молодцы! Ай, молодцы! А что, хлопчики, больше там ничего не было?
Хватит и этого, решительно заявил Шурик, хотя, если правду сказать, здесь куча казалась почему-то не такой огромной, как на чердаке.
Почему хватит? возразил Шурум-Бурум. Хлопчики, не обманывайте старика, стариков надо уважать. А ну-ка, пошуруйте у себя на антресолях, а ну-ка, поройтесь в мешке, куда мамочка прячет все, что нужно было давно выбросить. Не забудьте и про кладовку. Если там очень темно и нет электричества, можно зажечь свечку.
Шурум-Бурум подмигивал нам, хитро прищуривал глаз, хлопал по плечу, но все-таки он не понял самого главного, он не понял, что нас удерживает страх, а не лень, ибо незачем было рыться в домашнем хламе, когда все, чем были прикрыты наши тела, и штаны, и майки, и рубашкиза каких-нибудь три часа превратилось в утильсырье. Видно, бывают случаи, когда и волшебники не все понимают.
Но мы были по-прежнему отвалены и полны решимости. Мы уверили старика, что не остановимся ни перед чем. И если надо будет даже отодрать половые доски в комнате, отдерем и половые доски.
Ай, хлопчики! Ай, герои! восторженно твердил Шурум-Бурум.
Но хлопчики, скрывшись в парадных, уже на третьей ступеньке почувствовали, что героизм имеет склонность оставлять мальчишечье сердце как раз тогда, когда он нужнее всего. Только Горик стрелой понесся наверх и, опередив всех, принес почти новые мамины галоши и алюминиевый чайник без ручки.
Молодец! Настоящий мужчина! очень серьезно похвалил его старик. А вы?
Дома никого нет. Но в следующий раз Мы смотрели волшебнику прямо в глаза, но волшебник ничего не увидел в наших глазах. И тогда мы сами поверили в свои слова.
Хорошо, согласился старик. А теперь, он блаженно зажмурил глаза, теперь, господа, раздача призов и наград. Шашки деревянные, доска твердокартоннаяодин комплект. Уйди-уйди резиновые, звуковыешесть комплектов. Таблетки чернильные фиолетовые, одна таблетка на полведра водышесть штук. Волшебные шары из сокровищ Рашид Дауда Сулеймана-ад-дина ибн Аладдинашесть комплектов, двенадцать штук.
В воздух взлетел красный шар и, ударившись о другой, оставшийся на ладони старика, извлек резкий, короткий, как выстрел из детского пистолета, звук.
Хала-бала, куча-мала! вдруг воскликнул Шурум-Бурум и запрокинул голову, следя за полетом шарика. Но шарика в воздухе не было, и, едва мы в этом убедились, раздался второй выстрел.
Шурик сделал вид, будто все это ерундовские фокусы, но мы были потрясены. А Горик так и стоял с раскрытым от изумления ртом, пока старик не приказал:
Закрой рот!
Теперь никто, кажется, уже не сомневался, что старик сейчас вынет из одного кармана футбольный мяч, а из другогодетский велосипед с моторчиком. Но в это время на воротах цокнул замок, загремела цепь, и во двор въехал фургон, огромный размалеванный и расписанный ящик на колесах. Шурум-Бурум набросился на фургонщика:
Где ты целый день шляешься со своей клячей? У меня тоже есть жена, дети. Или, ты думаешь, им не хочется видеть своего папу? Ну, хлопчики, взялись! Там, где майна, там и вирамного силы, мало жира.
Через пятнадцать минут на том месте, где только что лежала куча хлама, остался лишь плотный слой пыли и кусочки эмали с налетом ржавчины. Дверца фургона захлопнулась, старик взгромоздился на козлы рядом с фургонщиком и, сняв свой картуз со сломанным козырьком, помахал им в воздухе:
Спасибо, дети! Бывайте здоровы!
А велосипед? А мяч? закричали мы.
Мяч? Пожалуйста, вот вам мяч.
Борька поймал на лету обыкновенный резиновый мячик величиной с большое яблоко.
А велосипед? Где же велосипед, Коля?
Под суровым взглядом Шурум-Бурума возчик съежился и тихо признался:
Виноват, батя! Забыл.
Чтоб сегодня мне велосипед был здесь! строго приказал старик.
Обязательно! сразу приободрился Коля. В двадцать четыре часа тридцать минут по московскому времени и ни секундой позже. Не забудьте проверить часы по радио. Но-о! Поехала, ленивая!
В этот вечер двор беспрестанно оглашался гнусавыми, неизвестно кого умоляющими голосами: уйди-уйди-уйди! В воздухе стоял запах жженой серы, который усиливался всякий раз, когда раздавался еще один сухой и короткий выстрел.
Ночью ребята спали тревожно. Потоки воды, низвергаясь с огромной высоты, разлетались в воздухе миллионами брызг, которые играли под лучами солнца, как перья жар-птицы. Потом подвились какие-то странные машины, жадно поглощавшие тряпки, кастрюли и еще что-то, чего никак нельзя было разглядеть. Грохот стоял невыносимый, хотелось бежать, но вдруг раздавался веселый голос: «Ай, хлопчики!»и страх пропадал. Только Горику показалось однажды, что кто-то шарит у него под головой. Он проснулся, нащупал шарики, ударил их один о другой, чтоб убедиться, что это те самые шарики. Раздался выстрел, сверкнули искры, запахло серой. Но утром шариков не оказалось. Во двор Горик вышел с заплаканными глазами и, приставая то к одному, то к другому, канючил:
Ну что тебе жалко, ну дай пострелять!