Дмитрий АхметшинПропавшие люди
I. Тонкая-тонкая линия
Глава первая
1993
Женщина вошла в тёмное помещение, потопталась на месте, подслеповато щурясь. Закрыла дверь, отрезав хвост солнечному лучу, потом, осторожно ведя руками вдоль стены, двинулась вглубь зала. Круглые столики сверкают потемневшим деревом и застарелыми порезами от ножей. Пахнет табаком и алкогольными парами, ставшими частью кирпичной кладки.
Человек, кутающийся в свет единственной настольной лампы, отложил гитару.
Играешь, сказала женщина.
На ней были очки в жесткой роговой оправе, волосы растрепались по плечам, придавая сходство с дворовой кошкой.
Молодой человек промычал что-то вроде:
Мгмм.
Она присела на стул. Повернула к себе раскрытую тетрадку с нотами, рассеянно перелистнула страничку. Потом вдруг сказала:
Тебя выгоняют из школы.
Молодой человек передёрнул плечами.
Мам. Я туда не вернусь.
Так и будешь играть свою музыку, грустно сказала она.
Мне нравится.
Он обкусывал краешек ногтя на мизинце, взгляд покоился где-то в темноте.
Внезапно женщина наклонилась через стол и коснулась его брови.
Синяк уже зажил. Можно попробовать сначала
Я туда не вернусь.
Как знаешь, она устало откинулась на спинку стула. У тебя есть любимое занятие.
Да.
Знаешь, все матери беспокоятся за своих чад. Чем я хуже.
Ты не хуже.
Он шевелил губами, проговаривая ещё какие-то слова. Хотел сказать: «Ты лучшая». Но не сказал. Мальчишкам его возраста никогда не хватает решимости в общении с родителями и девочками.
Впрочем, этой решимости почти всегда не хватает и взрослым людям.
Я знаю. Сыграй что-нибудь.
1995, начало лета.
Тёплый июньский вечер кутает в перину из облаков Город на Холмах. Облака, как большая порция сладкой ваты, важно переваливаются над головой, а ветерок отрывает по клочку и гоняет по улицам, между ногами прохожих и под колёсами машин. Их никто не замечает, кроме колченогой собаки; она с одурелым лаем мечется туда и сюда, пытаясь схватить зубами эти комки влажного пуха, но они тают перед самым носом, оставляя на усах и языке белые холодные капли. Псина садится на тощий зад и досадует, что её снова оставили в дуракахчтобы через минуту снова, путаясь в собственных лапах, гнаться за очередным миражом.
Мы, вместе с тобой, читатель, движемся по Московской улице и в какой-то момент сворачиваем направо, в неприметный переулок между двумя новостройками. Через арку мы видим двухэтажный дом, он словно бы под наклоном, весь сдвинут в сторону подъёма, выставил в ту же сторону свои антенны, натянул провода и похож на ползущую по склону улитку. Рядом дворы двух новостроек, они вальяжно выставили на обозрение роскошные детские площадки с песочницами, горками и пластмассовыми качелями, а этой двухэтажке нечем похвастаться, разве что лавками. На двух лавках у единственного подъезда перочинным ножом записана вся история этого дома. Кто-то кого-то «lav», рядом коллекция матерных слов и кто-то призывает: «Русский, хватит пить!». Вездесущая надпись «Здесь был Вася», а по соседству опровергающая: «Не было здесь Васи!».
В окне на втором этаже теплится сонный свет. Мы здесь, чтобы спрятаться среди берёзовых почек и заглянуть внутрь. Там вокруг огромного хрустального абажура жужжат мухи, и бурчит где-то на кухне радио. Арс наблюдает из кресла, как Сёма в прихожей выдаёт стопку дисков какой-то белобрысой девчонке. В стороне возится Абба, зажав между коленями малый барабан, деловито тычет в него пассатижами.
Аббой этого щуплого паренька с неуёмно отросшими космами прозвали за любовь к шведской попсе. У него сосредоточенное лицо, отчего многочисленные оранжевые веснушки кажутся не к месту, чьей-то нелепой шуткой, исполненной при помощи маркера; упрямо поджатые губы. Подвижные коричневые брови, грозящие через пару лет срастись над переносицей.
Арс зевает. Надо расчехлить гитару, пробежаться с камертоном по струнам, но тело после тяжёлой работы ноет и просит хотя бы получаса сладкой дрёмы.
Из школы его всё-таки выгнали.
Дверь за девочкой затворяется, и Семён возвращается в комнату. Зачем-то поясняет:
Это Лена. Мы вместе учимся.
Лучше бы ты учился вместе с клавишником, отзывается из своего угла Абба. Вон, пианино простаивает дедушкино
Пианино выглядит как огромный кусок угля, кажется, рядом с ним рискуешь вымазаться с головы до ног. Стоит на крошечных поросячьих ножках, угрюмит отбитым по углам чёрным лаком. Горшки с цветами выглядят на нём до ужаса неуместно.
В звуках радио с кухни проскакивают знакомые нотки, и Абба начинает притопывать в такт. С барабаном на коленях это очень неудобно. Майкл Джексон поёт свой «Billie Jean».
А почему бы нам не взять вокалистку? Лена хорошо поёт. Внезапно говорит Сёма.
Он стоит посреди комнаты, засунув большие пальцы в карманы джинсов. Сивые крашеные волосы, такие тонкие, что кажется, это не волосы, а пучок ниток. Спадают на глаза, и Семён пытается сдуть их на бок.
С ума сошёл. Где ты видел вокалистку у Дип Пёрпл? возражает Абба. А у Нирваны? Даже у Квинов её нет ну ладно, тут вопрос спорный
Нет, а всё же? не унимается Семён. Поднимает указательный палец вверх. Пальцы у него тонкие и нервные. Все наши местные группы поют пропитыми мужскими голосами, а мы будемтрезвым и женским! Те песни, что у нас уже есть, можно немного переписать. Тем более их всего-то две. Что скажешь, Арс?
Он расталкивает дремлющего Арса, щёлкает у него перед лицом пальцами.
Она симпатичная, лениво отзывается тот.
Вот видишь? победно восклицает Семён, великий и ужасный Арсений со мной согласен.
Великий Арсений всю ночь разгружал вагоны, говорит Абба, снисходительно глядя на друга. Он засыпает в кресле и не способен решать столь серьёзные вопросы. Тебя хоть не поймали, пока ты их разгружал, а? Арс?
Не-а.
И всё же. Лена занимается в хоре. Отлично поёт
К сожалению, этого нам узнать не суждено, трагическим голосом отвечает Абба.
Черты лица Семёна, тонкие, нервные, начинают кривиться и наползать друг на друга, и Абба вспоминает, что когда мама пять лет назад лежала в больнице, её подключали к аппарату электрокардиографии. Линии на чёрном мониторе тогда так же прыгали и цеплялись друг за друга. Он ждет, что сейчас последует писк (мама обычно тяжело дышала, начинала дрожать, и ей давали лекарство, и аппарат издавал высокий тревожный писк), откладывает инструменты. Но вместо этого раздаётся дверной звонок, резонирует в стёклах, и Семён расслабляется. Бросает ещё один полный досады взгляд на друга и идёт открывать.
На пороге стоит, смущённо улыбаясь, давешняя блондинка.
Хотела у тебя попросить зонтик. Там туча такая идёт. Мне через полгорода ехать
Сёма уже под руку тащит её внутрь. Возмущённо тычет пальцем в Аббу, словно хочет одним этим жестом объяснить суть спора девушке, и по его лицу ползут красные пятна.
Домой поедешь попозже. Мы тебя проводим. Лен, спой нам чего-нибудь!
Спеть? растерялась девушка. Я не
Умеешь, решительно перебивает её Семён. Всё ты умеешь. Спой вон колыбельную Арсу.
Арс сопит в кресле, склонив голову набок и подтянув под себя ноги, похожий на огромного кота. Абба скептически улыбается.
Ну ладно. А ему точно нужна моя колыбельная?
Лена с сомнением разглядывает Арса. Прячет руки за спину.
Ему не очень. А нам просто необходима.
Семён чуть не прыгает от нетерпения.
Обойдётесь. Вот емуспою. Он милый. Все парни милые, когда спят
Она садится на ковёр у ног Арса. Слова срываются с губ тихо, так, чтобы не разбудить, кружат вокруг мальчишки, как большие ночные мотыльки. Семён наклоняется вперёд, ловя каждый звук. Абба проскальзывает на кухню, и радио становится тише. Возвращается и стоит в дверях, прислонившись к косяку.
Невидимка в странном городе,
В тихом городе без названия.
Вроде был он здесь, а вроденет;
Эхо путает воспоминания.
В тихом городе люди водятся,
Просто водятся, не со зла живут
То находятся, то расходятся,
То назло судьбе, навсегда уйдут
Арс уже не спит, сонно моргает, льдинки зрачков плавают где-то в царстве дрёмы. Лена смущённо замолкает. Поднимается с колен и отступает, кусая губы.
Где ключи от танка, Арс? дружелюбно спрашивает Абба.
Он кнопкой заводится, машинально отвечает тот, а что это вы здесь делаете?
Репетируем, удивляется Сёма. Ты зачем сюда, спрашивается, сегодня припёрся? Поспать? А этонаша возможная, он оглядывается на Аббу, вокалистка.
Возможная, осторожно говорит Абба.
Семён сияет. Он снова держит своё лицо под контролем, линии чёткие, будто нарисованы тонким карандашом, алые пятна пропали.
Попробуешь с нами попеть, Лен?
Не знаю, она переводит взгляд с Аббы на Семёна и обратно. Мне не очень-то нравится то, что вы, ребята, играете. Весь этот тяжёлый рок
Ты клёво поёшь, внезапно подает голос Арсений. Я хотел бы, чтобы ты пела мои песни. А не понравится, так не понравится, забудем.
Лена моргает. Заливается краской и давится словами:
Хорошо. Попопробуем.
В наступившем молчании они услышали, как хохочет за окном тёплый летний ливень.
Глава вторая
1995. Лето.
Радио в сердце. Вы его слышите, ребята?
* * *
В городе много мест, где было бы интересно пятнадцатилетним пацанам. За городом таких мест гораздо меньше, но встречаются такие, которые стоят десятков крыш, подвалов и укромных переулков. Потому что они на самом деле никем ещё неизведанные. Потаённые. Сейчас, например, трое ребят сидят в домике в глухой лесной чащобе. Больше часа ходьбы от дома Семёна, находящегося на самой городской окраине. Они нашли это место позапрошлым летом, когда сговорились убежать из дома. Не серьёзно, конечно, каждый внутри себя понимал, что вернётся к ночи. Да и продуктовый запас оказался совсем маленьким
Побег получился почти настоящим, потому что они заблудились в лесу.
Творение человеческих рук намертво вросло в лесную чащу. Скорее, даже не дом, а сарай в овраге, укрытый от посторонних глаз ветками рябины и буйно разросшимся на крыше папоротником. Внутри был человек. Семён на него совершенно случайно наступил и услышал, как хрустнула кость.
Ребята бежали до тех пор, пока Арс не спросил задыхаясь:
А от кого мы драпаем?
Н не знаю. Там труп.
Абба упирается ладонями в колени и со свистом выдыхает воздух. Волосы стоят дыбом, за воротник набились листья. Семён шаркает кроссовкой, оттирая подошву травой.
Он давно уж труп. Лет двадцать, не меньше.
Откуда знаешь?
Арс идёт обратно по сломанным веткам и помятой траве. Ребята переглядываются, пытаясь унять в коленях дрожь, и топают за ним.
Телу и в самом деле было не меньше пары десятков лет.
Какой-то мужик, констатирует Абба, светя фонариком на покрытый клочковатой бородой подбородок. Череп обтянут усохшей кожей. Смотрит в потолок пустыми глазницами, в которых плещется пыль. Гладкий, как будто из музея. Всё остальное больше похоже на истлевающую груду тряпья, чем на человека.
Может, он тут в войну прятался, предполагает Семён, держась на порядочном расстоянии.
Дальше блуждать не имеет смысла. Ночь стремительно надвигается, запуская щупальца под сень деревьев. Они кое-как извлекли тело наружу и похоронили здесь же, в овраге, неглубоко закопав в рыхлую землю. Закончили уже под таинственные звуки, которые просыпаются в дремучей чащобе ночью.
Хорошо бы здесь не водилось медведей, говорит Абба, опираясь на черенок. Руки его по локти в грязи, лицо приобрело в сумерках оттенки серого, и издали кажется, будто это покойник стоит с лопатой в коричневых руках.
В доме всего одна комната, самодельная и довольно добротная мебельстул, стол, какое-то подобие шкафа и низкая лежанка. Правда, кое-что сгнило, в шкафу провалились почти все полки, и стоило ступить внутрь, как вокруг тут же начинали кружиться хлопья пыли. На всю противоположную от входа стену разевает чёрный беззубый рот печка. Из посуды только котелок и несколько кривых алюминиевых ложек. Топор с истлевшей ручкой. Крошечные окна заросли вьюнком и совсем не пропускают свет. В шкафу грудой валяется несколько книг, в основном классика, от Лермонтова до Дюма и Диккенса, самых разных годов издания, самая новая из которых датирована 1946 годом. Какие-то лохмотья, от которых ребята сразу предпочли избавиться. Под полом обнаружился погреб, сырой и полный сороконожек. Арс сунул вниз руку и выудил жестяную банку с консервами, дата на которых сообщала, что им исполнилось почти пятьдесят лет.
Старше всех нас, вместе взятых, уважительно заметил Абба.
Кое-как переночевав под крышей (хотя Семён настаивал на ночлеге снаружи), трое ребят выбрались к полудню следующего дня к цивилизации. Всем хорошенько попало, но сюда, в место, о котором знали только они трое да мертвец, мирно спящий сейчас в окружении кустов дикой ежевики, они в любое время года возвращаются снова и снова.
Со временем в доме обнаружилось много всяких мелочей, от горстки пуговиц и швейных принадлежностей, до истлевшего ржавого ружья на дне погреба. Затерянный в лесу домик выдавал свои тайны постепенно и с большой неохотой. Но ни документов, ни хоть какого-то указания на то, кем всё-таки был его хозяин, ребята не нашли. Человек спрятался от цивилизации, добровольно ушёл в лес и жил здесь, добывая пищу и мастеря себе мебель, и по этому поводу ребятам оставалось только уважительно молчать. Может быть, как сказал потом Абба, он бежал от войны, а может, например, от себя. Когда нам хочется убежать от себя, мы закрываемся в пустой комнате, чтобы остаться наедине с собой. Мы стараемся не общаться в такие моменты с другими людьми, чтобы не смущать их паникой и разбродом внутри себя.
* * *
Радио в сердце, говорит Арс, сидя здесь, в свете масляной лампы. Масло в ней беспокойно шипит, фитиль похож на обугленный палец.
Семён сказал, что пошёл к Аббе. Аббу в очередной раз выгнали из дома. Арс просто ушёл, сказав матери, что до завтра не вернётся. В результате ночь они все коротают в своём тайном месте.
Не слушаю, говорит Семён, откусывая от бутерброда. По радио одну пургу гонят.
Арс задумчиво смотрит в одну точку. На крыше кто-то возится. Грызун или какая-то ночная птица.
Как будто кто-то включает радио. И я слышу музыку. Пытаюсь её запомнить. Знаете, что обидно больше всего?
Что гоняют одну пургу? гнёт своё Семён. Абба заулыбался.
В те моменты рядом почти никогда нет гитары, Арс греет ладони, держа их кольцом вокруг закопченного стекла светильника. А потом радио выключают, и ты осознаёшь, что почти ничего не запомнил.
Он замолчал, и друзья долго не решаются прервать его молчания.
1995. Где-то в июле. Часть 1
Двое вышагивают по тротуару сквозь варево большого города. Час пик сквозит в электронных часах бегущего куда-то с портфелем делового мужичка, в усталых и красных от недосыпа глазах студентов, в сумках, что, обливаясь потом, тащит с рынка домохозяйка. Эти двое никуда не торопятся. Лена идёт впереди, Абба отстаёт от неё на полшага, спрятав руки в карманы и щуря глаза на полыхающие солнцем окна. Волосы шевелят потоки воздуха от проносящихся мимо машин. Ребята решили сходить в видеопрокат за каким-нибудь новым фильмом. Например, за «Отчаянным» Роберта Родригеса. Или за «Смертельной Битвой».
Расскажи мне про Арса, просит Лена, не оборачиваясь.
Тебе плохое или хорошее?
Он для меня огромный знак вопроса. Я даже не знаю, любит ли он меня или нет.
А я почём знаю? бурчит Абба, пиная стекляшки. Я к нему в голову не лазал.
Ты его друг.
Некоторое время они идут молча. Абба осторожничает:
Думаю, что ты ему нравишься. Он просто странный. Ходит, такой весь из себя, сверкает глазищами, лабает на гитаре, с треском вылетает из школы и иногда рожает песни. Странный, повторяет он и кивает сам себе.
Ты сказал «нравишься». Он меня на самом деле не любит?
Паренёк вздыхает.
Я не знаю, что ты пристала-то? Ему даже жрать, по-моему, пофиг что. От чего Арса на самом деле колбаситэто его музыка. Никто не знает, откуда он её вытаскивает. Приходит с мятым листочком и всучивает Сёме со словами: «Посмотри-ка, может, как-нибудь сыграем». А там нотки. И мы сидим, разбираем его каракуличто же ещё написал наш гений?.. Иногда бредятина, конечно