Абба вздыхает.
Или берёт гитару и начинает наигрывать что-то настолько классное, что дух захватывает. Четыре ноты, пять нот, шесть вот уже и песня. Остаётся только надеяться, что он их ниоткуда не тырит, а на самом деле сочиняет сам.
Лена рассеяно провожает взглядом стайку девчонок в сандалиях и коротеньких юбках, спешащих в сторону пляжа. Следом плывёт заливистый смех и аромат кремов от загара.
Я понимаю.
Она не может объяснить. Вертит между ладонями своё ощущение от Арса, как небольшую коробочку, что-то вроде ящика Пандоры с матово-чёрными гранями и обитыми железом углами. Неизвестно, какая грань здесь крышка и как её открыть. Внутри что-то есть, перекатывается, звенит, звякает и издаёт тёплый сыпучий звук, и так хочется покатать это на ладони. Мягкое, живоеЛена в этом уверена.
Наконец, повторяет:
Он для меня огромный знак вопроса.
Абба говорит:
Он делает всегда то, что хочет. Когда ему было четыре года, его отец ушёл из семьи, и это было последнее, чему он позволил случиться, прежде чем взял всё в свои руки. В тринадцать он бросил школу. Работает, как проклятый, на стройках и чёрт где ещё, чтобы прокормить себя и мать, и между всем этим ещё находит время на музыку.
У него как будто всё заранее записано в тетрадь.
Абба прищёлкивает пальцами.
Да. Да! Весь его мир занимает целую тетрадку. Всё зафиксировано. Как в протоколе. Сечёшь?
Лене становится стыдно, что они разбирают здесь Арсаеё Арса! на составляющие, словно конструктор. У него наверняка началась икота. И, тем не менее, она продолжает:
Мы все там записаны.
Ей нужно разобраться во всём этом, просто необходимо. Какая же ты сложная, взрослая жизнь, думает она.
Наверное, что-то мелькает в голосе, либо на лице Лены. Такое, что Абба, пунцовый от кончиков волос до подбородка, касается её руки и заглядывает в глаза.
Ты занимаешь там много страниц. Очень много. Будь уверена.
Да, говорит Лена отсутствующим голосом. Наверно. Потому, что пою в его группе?
Кто его знает. Ты что, меня не слушала?
Он иногда так ведёт себя как будто перед ним стена. Или ворота замка, как в «Ричарде Львиное Сердце», и ему нужно туда внутрь.
Абба внимательно слушает, и Лена продолжает:
Он не ищет обходных путей. Просто ломится вперёд, разбивает руки, бьётся головой иногда мне становится страшно.
Угу, похоже, они останавливаются, чтобы пропустить огромную, исходящую паром, как яичница на сковородке, поливальную машину. А мы с Сёмойего таран. Твёрдая земля под ногами. Ты его ангел.
Ну, Абба.
Рыжий подросток смутился. Он видит невдалеке красный зонтик продавщицы мороженого и хватается за него взглядом, как за спасательный круг.
Что «ну Абба»? Это правда. Пошли, съедим по мороженому?
Давай, отвечает она.
Улыбается, и Абба подхватывает эту улыбку.
Знаешь, Ленка, рядом с тобой, грустной, завыть хочется. Улыбайся почаще, и всё будет пучком.
Глава 3
1995. Где-то в июле. Часть 2
Так получилось, что в этот день Арс и Лена ушли гулять вдвоём. Семён уехал завоевывать Святую землю, то есть к бабушке и дедушке в Израиль и должен был вернуться не раньше, чем через неделю, суровый, усталый от войны со старшим поколением и с ног до головы в душевных ранах, воин. А Абба в последний момент позвонил и сказал, что никуда не пойдёт. Надо подтянуть биологию, небрежно сказал он, и Арс понял, что он тоже несёт потери.
Поцелуй там за меня нашу крошку, прибавил Абба прежде чем отключиться. Или хотя бы за себя поцелуй.
Да иди ты, буркнул гудкам в трубке Арс.
Однако эти слова выбили его из колеи. Они с Леной друзья, и только. Она бросалась его обнимать точно так же, как бросалась обнимать Аббу или Семёна. С чего бы ему её целовать?..
Только друзья? стучат в голове Арса молоточки. Именно так, с вопросительной интонацией. Он с удовольствием ответил бы себе «да» на этот вопрос, но внутри всё заносит снегом, холодной, но мягкой и приятной до мурашек по позвоночнику периной, стоило ему представить, что«нет, не только».
Как этоне только? Что он будет делать? А она?.. Он не конченый идиот, видел, как впивались друг другу в губы мальчишки и девчонки постарше, видел и особенные кассеты, которые ему показывал Абба, правда, всего одним глазком. Но всё же. Всё же
«Наша крошка» потерь в боях с родителями не несла и потому явилась вовремя и в отличном настроении.
Куда пойдём? спрашивает она, заглядывая ему в глаза. Такая привычка, которая всю последующую жизнь будет ассоциироваться у Арса именно с этим человеком. Она не смотрит в глаза, а именно заглядывает, как будто в дупло, где надеется увидеть бельчат, или под ёлку новогодним утром. Или под кровать, где сейчас только копошилось, скребя по паласу и фыркая, что-то странное. Ожидая найти там какое-нибудь чудо и в то же время готовясь перепугаться.
Как обычно. Куда-нибудь пёхом. На трамвай у меня денег нет.
Ну, пошли пешком, соглашается Лена.
Она в шортах и оранжевой майке, достаточно тугой, чтобы обозначить выпуклости на груди, с забранными в хвост волосами, он шевелится и прыгает при каждом шаге между её лопатками. Шагает впереди, облизывая мороженое, фруктовый лёд на палочке, отмеряя голубыми босоножками по сорока сантиметрам напитанный теплом асфальт, прыгает по клеточкам классиков, смеясь над тем, что не в силах избавиться от девчачьих привычек. Мимо проплывает парк, спрятавшаяся за витыми прутьями забора томная зелень. Они туда не свернулив такое время там довольно скучно, а в любое другоемного старших ребят, и карманы некоторых полны ехидных шуточек. Дальшехлебный киоск с как всегда околачивающимся вокруг Майклом. Майк лениво махнул им хвостом, словно бы через силу поднял собравшиеся морщинами веки, открыв белесую с красными прожилками радужку.
Как дела, Майк? спрашивает Лена и треплет пса по голове. Это очень старый сенбернар, по какой-то причине оставшийся без хозяев и поселившийся в заброшенной песочнице за киоском, где он обычно лежал, хрустя сухарями. Больше всего на свете Майкл любит хлебные корки, чёрствые или свежиевсё равно.
Кафе «Рюмочная» с соблазнительным запахом вяленой рыбы, доносившимся, когда кто-то открывал дверь. Ядовито-зелёное графитти на стене. Кошка, свернувшаяся клубком на капоте Тойоты.
Похоже на свидание, хихикает Лена и берёт Арса за руку. Очень естественным движением, как будто их руки разъединились по какому-то недоразумению, и она старается поскорее положить ему конец. Лена ни разу не касалась его вот так, намеренно и надолго, и Арс чувствует, как внутри поднимается что-то значительное. Возможно, не только внутри.
Наверное, она держала его руку немного по-детски, непривычно, как будто вела за ручку ребёнка, но всё равно, до чего хорошо!
Каким-то образом они выходят на набережную, и, наблюдая след, расходившийся за кормой пароходика, Арс неожиданно для себя ляпнул:
Не так-то просто поцеловать девочку, когда она тебе по-настоящему нравится.
А если до этого ты девочку в губы вообще не целовал, то это просто катастрофа, ехидно закончило сознание. Арс не сказал этого вслух. Это было бы чересчур.
Лена выпускает его руку.
ЧТО ты сейчас сказал?
Ничего. Просто задумался.
О ЧЁМ задумался?
Не твоё дело, бурчит Арс и прячет руки в карманы. Да откуда я знаю? Задумался и всё.
Он понимает, что оправдывается, и замолкает, угрюмо комкая в кармане старый трамвайный билет. Лена требовательно и сердито смотрит на него, сжимая кулачки, будто мечтает задать ему хорошую взбучку. В уголках губ собрались складки, мочки ушей порозовели, словно приготовились покраснеть, а кончик носа наоборот стал очень белый, будто к нему прикладывали ледышку. Арса это слегка рассмешило.
Заглядывает в глаза, пытливо и жадно скрещивая взгляды, словно шпаги в фильме про мушкетёров. Чёрт, она опять так делает! Не делай так больше, хотел сказать Арс. Что в моих глазах ты нашла интересного? Это же не пространство под новогодней ёлкой и не конура со щенками.
Но вместо этого нагибается к ней и целует в мягкий рот, почувствовав резкий вкус киви, на миг ошалевоткуда он там? и только потом сообразив, что это от фруктового льда.
А сказала Лена. Заморгала, и глаза вдруг наполнились влагой.
Арс отшатывается от неё так, что едва не валится вниз, в воду.
Ты чего ревёшь?
Слезинки ползут по щекам, как две большие улитки.
Ничего. Давай ещё раз. Только на этот раз я буду готова.
Она закрывает глаза и слегка открывает липкий от мороженого рот.
И Арс целует её ещё раз, не колеблясь и не рассуждая, положив на затылок тёплую ладонь.
1995, конец июля и август.
На деле выходит, как обычно, далеко не так, как задумывалось. Арс пишет песни, большинство их остаётся у него в блокноте или в кассетном японском диктофоне. Лена напевает им какой-то мотив, чаще всего без слов, просто поток звуков и интонаций, выстроенных таким образом, что получалась мелодия. Семён подхватывает её, насвистывает, чтобы не забылась и не потерялась в суете лиц, в потоках машин и среди лотков с грушами и баклажанами. По приходу домой берётся за бас или за акустическую гитару, и за какой-то десяток минут набрасывает простенькую партию.
У меня такое часто случается, смущённо улыбаясь, говорит Лена. Приходит на ум мелодия, вроде и симпотная, и напою сама себе, чтобы не забыть. И людям понравитсяиногда подходят, спрашивают, что за песня. А я стою, как дура, улыбаюсь. И пока придумываю что ответить, в голове р-раз, и пусто. Обидно, хоть плач, на самом деле.
Иногда приходят слова. Они проскакивают посреди мелодии стихийно, будто смешные чёртики, иногда только показывают рожки, а иногда лезут из всех щелей, превращаясь в неуклюжую, без начала и конца и с торчащими во все стороны углами, но песню. Например, так:
я смотрю слепо в бесконечность,
мурлыкает себе под нос Лена, разглядывая рисунки цветными мелками на асфальте набережной.
Запинается. Заметила. Медлит секунду и неуверенно продолжает:
Сердцем, носомне глазами
И мурашки побежали
В гости к пяткам,
совсем уж тихо заканчивает она. Косится по сторонам, поправляет волосы. Она сама по себе, а песнясама, да они и вовсе незнакомы какие ещё мурашки?
Они часто ходят куда-то, все вчетвером. В кино или гулять по городу, шагая с холма на холм и перешагивая трамвайные пути. Не то чтобы стали друзьями, просто стихийно собираются у чьего-нибудь подъезда, и вместо того чтобы сидеть за инструментами, как серьёзные «Роллинги», сочинять музыку, топают в произвольном направлении. Лена скачет впереди, тормоша пензенские подворотни и дворы на предмет чего-то вкусного, яркого, как апельсиновые корки, мычит себе под нос что-то сложное, антропоморфное, но местами удивительно мелодичное.
Ты мне надоела, безаппеляционно заявляет Арс. Когда же ты заткнёшься.
Стряхивает с плеча гитару (гитару он всегда таскает с собой), умещается на ближайший выступ и извлекает на свет эти несколько нот, которые она вот только что напевала, повторяя их снова и снова, дополняя с каждым разом всё новыми переходами и оттенками, выстраивая, как умелый архитектор сочиняет новый дом, таким же порядком что-то звучащее. Говорит:
Пой.
Лена хлопает глазами.
Пой давай, ну?
А говорит она. аа
Поборов робость, прикрыв глаза начинает вытаскивать из себя фразы и строфы, порой очень удачные, а порой такие, в которых слова сочетаются в самых нелепых комбинациях. Порой эти слова случаются иностранные, и, поскольку никто из ребят не знает ни одного иностранного языка, перевести их было настоящей проблемой. Да и что это за язык?.. Иногда вроде бы французский. Иногда японский, или резкий, отрывистый, немецкий, или почти знакомый украинский Лена сама не знает, откуда они появляются. Вроде бы на уме вполне прозаичные вещи. Дома лежат кое-какие шмотки, мама просила постирать
А тут insouciance. Из какого кармана многострадального мозга выпало, кто его знает. Insouciance, понимаешь ли, la coursier.
Арс наигрывает всё это на гитаре, беря самые обычные, самые простые аккорды. Размечает территорию. Потом вдруг бросает всё на полдороге и начинает играть что-то совершенно другое, но на похожий мотив и с тем же тактом, так, что Лене не приходится даже останавливаться, чтобы подстроиться под новую мелодию. Так и поёт.
Молодчина, говорит он ей и улыбался своей обычной кривой мальчишеской ухмылкой.
Так, постепенно, у их безымянной группы копился материал. С подачи Семёна под это дело выделили целую книжную полку.
Эта полка теперь наш талисман, насмешливо говорит Лена через полтора месяца. Смотрю на неё, и мне хочется написать ещё столько же песен! Или в два раза больше, что, в данном случае, не так уж и важно.
Семён хмуро поджимает губы. Полка по-прежнему, как и полтора месяца назад, пустует.
Однако песни у них есть, пусть даже не у всех есть название. Вряд ли кто-то смог бы сосчитать, сколько именно. Может, двенадцать, может, всего семь.
А давайте ту сыграем, про кошек на трубах, вспоминает Лена и оборачивается, чтобы видеть мальчишек и встретить их недоумевающие взгляды.
Ну, эту, где я пела вот так: ла-лала-ла-лалалала-ла, а ты, Абба, играл вон теми смешными вениками.
Это называетсящётки, отвечает, копаясь в носу, Абба.
Да она прикалывается, всё она знает, говорит Арс. Она же в музыкалке учится.
Лена показывает Аббе язык, в то время как Арс начинает наигрывать ту самую мелодию.
Металла в этих песнях не было. Сколько не крутились в плеерах кассеты «Арии» и «Металлики», сколько не воображали себя мальчишки в самых поллюционных снах с Рэнди Роадсами на сцене, когда позади гремят тарелки а впереди завывают и лезут через головы охраны поклонники, металлом или тяжёлым роком это блюдо пахло лишь отдалённо. Скорее, салатом с шампиньонами и сыром, говорила про себя Лена. Почему-то эта музыка вызывала у неё именно такие ассоциации.
Надеюсь, этот салат хотя бы свежий, с ухмылкой говорит Абба, и Лена тут же жалеет, что поделилась с ним своим мнением. Мальчишки такие дураки!
Наверное, блюз, говорит Семён, просто чтобы как-нибудь это назвать. Абба и Арс дружно сомневаются, что он слышал блюз хоть раз в жизни. Абба слышал пару раз в еженедельных передачах по Радио России что-то схожее и молчал, мучительно пытаясь найти нечто общее между бестолковым свистом Лены и тягучими, похожими на езду на стареньком велосипеде со звонком, гитарными партиями Бо Дидли. А один раз в рамках той же передачи включили Блюз Инкорпорэйтэд Алексиса Корнера, и это сразило его наповал. Абба был ошарашен. Абба пропал, заблудившись в эволюции от блюза классического, к ритм-н-блюзу, забыв о своей благородной миссии привязать их к какому-то жанру.
* * *
В конце концов их Бодхи, устав ждать пока эта четвёрка разглядит на перекрёстке семи дорог свой Дао, само пришло к ним через невыспавшегося, но до краёв полного энтузиазма Аббы. Энтузиазм тёк с его куртки ручьями, впитываясь в коврик у двери, чтобы впоследствии хлюпать под ногами до самой ночи. Снаружи идёт дождь из той породы, что предпочитает вылить всё на головы горожан за десять минут и преспокойно смыться к горизонту.
Ты чтобежал? А где остальные? спрашивает Арс. Он в фартуке, за спиной маячит кухня, где только-только наметились следы уборки.
Придут через полчаса. Думаю, как закончится дождь.
Абба вытягивает шею, заглядывая через плечо друга.
Ты уверен, что успеешь за полчаса всё убрать?
Пока он разувался, Арс удалился и загремел в мойке посудой.
Зачем? Вас заставлю. его голос еле слышен за шумом воды. Помнишь, как говорил Сталлоне?
Он выглядывает и делает палец пистолетом, нацеливая его в Аббу. Абба целится в ответ.
Убери это, детка!
Они произносят это одновременно и радостно хохочут, брызгаясь друг в друга водой. Абба с рукавов куртки, Арс из-под крана.
Абба не в силах больше держать в себе то, что так бережно нёс под дождём, говорит:
А я знаю, что мы играем.
Абба выгребает из рюкзака красно-синий альбом группы Radiohead, победно машет им над головой.
Сегодня они собирались попить чаю и посмотреть что-нибудь по ящику, может быть, немного поигратьесли Арс вдруг берёт в руки акустику, хочешь не хочешь, а выключай телевизор и слушай. Или бери вторую и подыгрывай. Но вместо этого слушали альбом, сидя за кухонным столом среди немытых чашек. Том Йорк стал эпицентром внимания, костром, вокруг которого разгорался пожар в сердцах.