Или, если угодно, бомбардировщики. Ведут точечную бомбардировку таблетками. Ну-ка, кто смелый? Помаши Ястребам ручкой!
Арс думает, что эта аналогия больше похожа на правду. После приёма лекарств иногда возникает нестерпимая отрыжка, как будто в животе горят леса и едкий дым ползёт по пищеводу наружу.
Больше всего диспансер походит на детский сад с вечно невыспавшимися детьми. В былые времена Арс, возможно, поехал бы крышей уже на второй день такой жизни. Никаких развлечений кроме как щипать медсестричек за тощие задницы. Он бы раздобыл гитару или, на худой конец, завладел бы новомодным японским магнитофоном в общей комнате, выписал у Сандры пару дисков, скомкал бы тишину и спустил её в унитаз.
Верно, как пять копеек, он бы пристрелил того типа, что руководил сборкой кособоких кормушек на трудовой терапии.
Возможно, дело в коконе. Возможно, в Малыше, но и ощущения, что он готов «встроиться в социум», как любил говорить док, не возникало. Он просто волочился за течением, лениво шлёпая ладонями по воде. Садился вместе со всеми за стол за завтраком и съедал сдобренную маслом кашу, чтобы получить десерт. Дрых в тихий час, пуская слюни в подушку.
Сандра навещала его несколько раз, сначала в компании Блондинчика, а последние два раза одна. Кажется, он произвёл на Саню несколько угнетающее впечатление. Сандра мужественно держалась. Мегера съедала без соли любой фокус, который он выкидывал в прежние деньки, теперь же она могла взять ложку и съесть его самого, варёного и без скорлупы, как яйцо всмятку.
Всё же что-то произошло, что выбило его из потока. Маленький белый квадратик, конверт с его именем на обложке. Там нет обратного адреса, какой-то ещё информации, только его имя и фамилия, ровным разборчивым почерком выведенные по центру. И более мелкимадрес, посёлок Колоски, Берёзовая аллея 1а. Реабилитационный центр.
Немногим позже Сандра будет уверять, что о месте, где он проходил лечение, не знает никто, кроме неё и ребят. Как и вообще о том, что он проходит лечение. Было объявлено о роспуске «Снов», но большени-ни, язык за зубками, и никак иначе. Когда представилась возможность, он спросил о том же Блондинчика и Лиходеева, и они повторили её слова. Сургуч скандальным голосом вещал, что он не допустит, чтобы Арса упекли в психушку, и вытрясти какие-то крохи разума из его головы было невозможно. Этот бородач тогда тоже ходил по краю, возможно, по ещё более тонкому, чем Арс. Воздействовать на его разум могла только Сандра.
В конверте оказалась коробочка с диском, безликой болванкой, заполненной голосами из прошлого.
Что ты там всё время слушаешь? беспокойно спрашивает Шулер. Что ты там всё время слушаешь?
Он тянет скрипучие пальцы, похожие каждый в отдельности на вяленую корюшку, к наушникам, но Арс отмахивается.
Я хочу выйти отсюда, сказал он Сандре во время следующего посещения.
Лоб её пошёл бороздами.
Ты сам себя сюда запихнул, хани. Я лично считаю, что мужики здесь только отсиживают себе яйца. Из них ничего не вылупится, как бы долго ты на них не сидел. Разве что засохнут и сплющатся.
Она взирает на него, утвердившись на скрещенных на груди руках, повесив впереди себя подбородок, как приманку на крупную рыбу. Потом сказала:
Но всё же позволь спросить почему?
Он курит, комкая под языком дым. Тот всасывается через поры, заполняет голубые зрачки и сочится из них, из самой серединки. Заполняет уголки глаз белой слизью.
Привезли сюда одного моего земляка. Не могу быть в одних стенах с тем, кто спрашивает меня день за днём: «ну как, братец, знаешь что наш мэр опять вытворяет?..»
Сандра кивает. Перед ней сидит египетский иероглиф, сложив на коленях тонкие нервные запястья, корчится под её взглядом, как рыбёшка на сковородке. Но упорно твердит: «не спрашивай; не пытай меня, всё равно ничего больше не скажу»
Она расплющила носком сапога окурок.
Попрощайся со своим земляком. И собирай вещи.
И тем не менее он увёз его с собой, зарыв под пухлым, как пенка на кофе, свитером, на самом дне спортивной сумки.
2003, июнь. Часть 1.
Огонёк сигареты доползает до фильтра и обжигает пальцы. Человек щёлкает зажигалкой и затягивается новой сигаретой. Зажигалка под стать хозяинукогда-то лоснящаяся хромом, теперь истёрта твёрдыми пальцами и изъедена потом. Привыкла вращаться между нервными узловатыми пальцами, поджигать одну сигарету за одной, словно фитили взрывающихся внутри организма бомб.
Человек курит и вспоминает время, когда он и его группа внезапно исчезли со сцены. Долбанный две тысячи второй. С того времени прошёл всего год, но когда думаешь об этом две тысячи втором, тот возникает в сознании огромной глыбой льда, дрейфующей среди бескрайних водных просторов. Эта глыба острой своей гранью разрезает косяки рыб, как нож брусок масла; даёт приют морским птицам. Крошечные, как стрекозы, вертолёты высаживают на его макушку экспедиции. Иногда айсберг поворачивается перед внутренним взором, как бы ввинчиваясь в голову, и становится видно, что другая сторона представляет собой высеченные во льду лица. Огромные, выпуклые, с острыми гранями, с носами, как носы кораблей, и глазами без зрачков. Человек узнаёт себя, каким много раз видел в зеркале, со складкой коричневых губ и смёрзшейся до ледяной бляшки щетиной на подбородке. Узнаёт Малыша, всегда таскающего за одним ухом сигаретку, а за другимвсех тех, с кем завязывала его жизнь. Именно завязывала, по-другому Малыш общаться не умел. Он с широкой улыбкой принимал под своё покровительство новых людей такими, какими есть, бережно сажал себе за ухо и носил их там всю жизнь. Каждый чувствовал себя рядом с ним так, как будто его впервые по достоинству оценили и приняли таким, как есть. Собственно, в этом и был секрет Малыша. Так мало, и в то же время так много.
Где-то там, за Малышовым хрящом, столь часто целованным женщинами, нашелся уютный маленький уголок и для Арса.
Он узнаёт в ледяных масках многих и многих других своих знакомых.
Глыба льда, как же она источилась за это время. Подвластная ветрам и стихиям, роняла кусок за куском в море, чайки клевали ледяную корку на лбу Арса, пытаясь добраться до намёрзших в глубине крупинок крови. Подводная часть иногда показывалась среди волн, и можно было видеть, что она не таяла. Наоборот, намерзала всё больше и больше, принимая в себя обломки почивших кораблей и тела морских обитателейкогда это был тюлень или морской лев, лёд изнутри подкрашивался кровью, как будто там, в глубине, пульсировало огненное сердце.
Здесь холодно, вот в чём дело. Ещё немного, на пару делений вниз по ртутному столбику, и дыхание можно будет увидеть, потрогать эти тёплые облачка пара.
А если брать, например, музыкальную кухнюмало что изменилось за это время.
Журналистыте, кто пресытились общением с лощёными хедлайнерами и на пути из гримёрки сталкивались с ним в коридоре (вспоминали, что он поёт «в той забавной группке на разогреве у Linkin Park») полагали, что ему под тридцать пять. Морщины, да, это всё проклятые морщины, серая шелушащаяся кожа и тронутые сединой волосы. Не от хорошей жизни, уж конечно. Ему ровно на десяток лет меньше.
Акул пера привлекали огромные, как озёра, льдинки бледно-голубых глаз.
У него тоже брали интервью, властно задавая вопросы и чиркая в блокноте. Перед ним не лебезили, как перед известными музыкантами, и Арс всегда гадал, кто же ведёт интервью, журналист или всё-таки он. Он старался отвечать равнодушно и резко.
* * *
Арс. Пошли на сцену, я хочу начать шоу. Это грёбаное шоу!
Присевший перед ним на корточки человеких барабанщик. Он лыс и коренаст, счастливый обладатель курчавой колючей бороды. Каждый новый знакомец, едва знакомство переходило в стадию: «дьявол, что-то с этого пива меня уже воротит; у меня со вчерашнего остался хороший коньяк», считал своим долгом сказать Сургучу, что он похож на большое бритое яйцо. Сургуч, он же Сигыч, этим очень гордится.
Чёрт подери, ты надрался, с отвращением говорит Арс.
Сургучев поправляет съехавшие на нос тёмные очки. Руки высовываются из лямок майки, как две коряги, на бицепсах висят, как рукава растянутой водолазки, татуировки. Качество, на вкус Арса, так себе, русалка, обвивающая правую руку хвостом, больше напоминает тухлую селёдку на рыбном базаре, но Сургучев не хочет их сводить. Говорит, это для него память о лихой молодости.
Они любят посидеть и вспомнить о «молодых разгульных годах», как вздорные старики за партией в домино. Посмеяться, вспоминая как «бацали в гараже у дядь Коли», и погрустить, говоря друг другу, что это время никогда больше не вернётся. Они напиваются перед каждым концертом, в то время как их сверстники сидят, упакованные в пиджаки и галстуки, в офисах. Они считают, что всё успеют и что ещё молодые, упиваются лошадиными дозами наркотика, блюют на фанатов и таскают фанаток под мышками в номера отелей мимо обалдевших портье. Но их лица обращены к старости. В двадцать пять-тридцать они не прочь встретить старость, готовя для неё хитрющие улыбки и обещания «выбить пыль из своих старых тел».
Они считают, что всё уже просрали, вот в чём дело.
Это мой способ, дружище, отвечает Сургучев. Твой способчёртов кокс, а мойвиски. Валим на сцену, нас там уже заждались.
Он исчезает из поля зрения. Открывается дверь, потянув за собой щупальца сигаретного дыма. Дым колышется в воздухе, словно желе, заполняет гримёрку до самого потолка.
Арс вминает сигарету в пепельницу и идёт следом за барабанщиком.
Между гримёркой и сценой помимо сигарет воняет горелыми проводами и алкоголем. Сигаретным дымом пронизана вся жизнь Арса, и он его практически не замечает. Как не замечает и некоторых людейтехники, полоумные менеджеры, какие-то ещё служащие сырым туманом проносятся мимо. Словно шестерни и детали огромной машины, допотопного музыкального автомата, что кушает долларовые купюры и порождает на свет музыку, такую же гремящую, механизированную, электронную. То, что они называют «живой музыкой». Живую музыку делают машины, вот так-то.
Внезапно кто-то загораживает ему мир, на плечах что-то белое и мягкое, как вата. Чужие руки. Женские руки. Из зелёного тумана придвинулось лицо в облаке чёрных волос, и в сигаретный дым проникла нотка лавандовых духов.
Не очень-то ты похож на счастливца, она улыбается, восковый лоб качается перед глазами Арса, как большое светлое пятно. Ты возвращаешься на сцену. Разве не рад?
Рад.
Он стряхивает с плеч руки, пытается её обойти.
Ты пойдёшь без меня?
Да, я пойду без тебя, хочет сказать он. Ты такая же функция, как и все прочие. Обойдёмся на этот раз без функций, кукол с глянцевым телом, шепчущим тебе на ухо слова страсти.
Я буду за сценой, говорит она.
Даже не помню, как тебя зовут.
Он молчит, шатаясь и пытаясь схватиться за все стены сразу. Делает очередной рывок и, наконец, оставляет её позади.
Я же вижу, что тебя что-то гложет. Я очень хорошо такие вещи чувствую.
Отстань, хрипло говорит Арс. Мне нужно побыть одному. Я хочу сыграть этот чёртов концерт.
Это из-за вашего гитариста, да? она идёт следом, пытается заглянуть в глаза.
Может быть, из-за него. Может быть, всё, что он делает теперь, из-за Малыша.
Нет. Это из-за тебя. Ты мне надоела.
Она, наконец, отстаёт. Кидается в спину вроде бы словами, но на самом деле кирпичами, кусками аппаратуры, техниками:
Ну и иди. И не приходи ко мне потом. Ты мне больше не нужен.
Там, сзади, её комкает и затягивает устье коридора, словно в жерло унитаза. Арс вновь остаётся наедине с зыбкой и холодной кишкой подсобки. Его толкаютдвое лысых, матерясь и оскальзываясь на кафельном полу, тащат колонку. Со стороны сцены доносятся глухие раскаты барабанов. Какая-то группа заканчивает выступление.
Щёлк-щёлк, говорит музыкальный автомат. Твой выход.
Исполинская машина, в которой сплелись джэками и спиконами бюрократия и музыка, бумажная волокита и искусство. Арс прибавляет обороты, и воздух с каждым шагом тяжелеет от грохота гитары, возбуждённых воплей из партера и кислого запаха пота.
Он чувствует, как начинает зудеть под подбородком, как жжёт кожу серебряный крестик. Его призвали. Машина снова после почти годового перерыва призвала своего верного раба. Дёрнула за поводок.
Руки дрожат, и Арс понимает чего ему по-настоящему сейчас нужно.
Мне нужна чёртова гитара, говорит он сквозь зубы. Сердце, словно йо-йо, уходит в пятки и подскакивает к горлу. Последствия дозы, которую он принял минут двадцать назад. А может, и все сорок.
Хочешь свою малышку, приятель? участливо шепчут в ухо.
И тут же руки ощущают привычную гладь дерева. Сведённые судорогой пальцы расслабляются на грифе, ползут по струнам, словно по натянутым в оргазме жилкам любимой женщины. Родной телекастер гадюкой свёртывается на груди, оттянув ремнём плечо.
Арс смотрит на Блондинчика, который уже отвернулся и возится со своим красным варвиковским басом. Бас-гитариста с редкой фамилией Блондинчик зовут Александром. Как ни странно, это блондин с короткими блестящими кудрями, хрупкий, как статуэтка из стекла, и имеет вид этакого деревенского рубахи-парня, с ветром в голове и соломой в кармане. Он пониже Арса, но повыше Сигыча, и как всегда одет в щегольскую потную кожу с неимоверных размеров пряжкой на животе. «Стиль 80-х, как говорит сам Блондинчик, узкие кожаные штаны и апельсин в гульфике».
Он тоже пьян.
Твой стиль 80-х собачье дерьмо, в очередной раз излагает свои мысли Арс.
Знаю, отвечает Блондинчик избитой фразой, но это чертовски крутое дерьмо. AC/DC, мать их.
Наш выход, ребята! окутал их властный голос.
Уворачиваясь от снующих туда-сюда людей к ним спешит Сандра, госпожа менеджер. Её усохшие ляжки обтянуты джинсами.
Старуха обвивает Арса руками.
Ты точно сумеешь всё сыграть как надо?
Я написал половину этих грёбаных партий, Сандра.
Он притискивает гитару к груди.
Справлюсь.
Она кивает, отпускает мужчину, одну за другой прижимая к животу паучьи лапки, и оставляет на локтях, там, куда прикасались твёрдые пальцы, неприятное вязкое ощущение.
Всё, шакалы. Хватит прохлаждаться. Быстро допили своё пиво и на сцену
Свет прожекторов как никогда ярок, и Арс, прежде чем ступить на сцену, закрывает глаза. Он почти слышит плеск воды и вспоминает, как когда-то в деревне сбегал с друзьями по гребню ночи купаться на озеро. Они пытались, зажмурившись, пройти по лунной дорожке и хохотали, падая с мостков в ледяную воду.
Лунная тропка осталась в прошлом. Теперь это дорожка к солнцу, видимая даже сквозь веки. О, сколько отпечатков его ног уже осталось на таких дорожках!..
Он не открывал глаз. К чему, если и без того знаешь, что вся команда рядом. Мигера ни за что не позволит кому-то заблудиться по дороге. Она отменный менеджер, лучший, что можно было пожелать для команды конченных психов-алкоголиков-наркоманов.
Четыре шага к краю сцены, животное тепло и запах пота толпы поднялись навстречу, укрыли его, как пуховое одеяло. Арс чувствует, как согревается, как тают под майкой мурашки. Подбежал рысцой техник подключать гитару, и та заворчала, дёргая хвостом, как рассерженная кошка. Бас уже звучал в монитор приятной хрипотцой.
Вступили клавиши. Арс представил Лиходеева за своим инструментом, вечно невозмутимого властелина синтезаторов и роялей.
Он открывает глаза с первыми звуками барабанов. Зал впереди погружён в темноту, и эта темнота волнуется и дёргается ему навстречу. Он тянется к микрофону, чтобы обнять его за хрупкую шею. Пытается выкопать из груды мусора в голове какие-нибудь приветственные слова.
Мы начинаем, девочки и мальчики. Ведите себя хорошо.
В перекрестье лучей света сверкают струны, гремит, мечется, изгибая стены, звук. Зал душный, от аппаратуры тянет вязким электрическим теплом. Сложно, очень сложно выйти на сцену под крики толпы, чувствовать, как позвоночник становится резиновым и сгибается под тяжестью мяса, мышц и жира, как становится тесно и душно в одежде. А потом ты долбишь по струнам, что-то орёшь в микрофон, и всё проходит. Ты садишься верхом на свой крик и летишь. Это как писать песни, кидать сердце на бумагу или вкручивать его в струны и вбивать в клавиши синтезатора, позабыв о том, что потом над ними надлежит сидеть и править-править-править, вместо того, чтобы извергать новые.
Первая песня отгремела, и заколыхалась вторая, гротескная и полная переборов клавиш и сэмплированных до неузнаваемости труб. Темнота беспокойно движется, отращивает щупальца, выдёргивает на свет то одного, то другого фана. Выступают монолитные, как кирпичные постройки, спины охранников в фирменных майках. Сургучев мощно вколачивает в ёбочку своё тело. Арс оборачивается, чтобы посмотреть, как колышутся под кожей мышцы, как расплываются, словно чернильные рисунки, под градом пота татуировки.