Так он сражался со своим раком целый год. Но вот однажды в субботу, часов в десять вечера, господин Чомбе постучал в дверь нашей квартиры. Измученный болезнью, он сейчас походил на собственный фотонегатив, однако не жаловался и еще менее того хотел жалости других. Поэтому он представил свой визит как чисто коммерческий, а именно: предложил Маме купить у него «Фиговый рай».
Либо ты сохранишь его как бакалею, Фату, либо используешь, чтобы расширить свое кафе. Может, даже откроешь ресторан. Я тут подсчитал: объединив оба помещения, ты сможешь принимать одновременно полсотни человек.
В благодарность за Мамины заботы он предложил ей сходную цену. Потом ему стало плохо, он выпил несколько стаканов воды, отдышался и минут через десять извинился за свою настойчивость:
Если ты будешь ждать моей смерти, Фату, то заплатишь много больше. Мне и без того противно оставлять свои бабки племянникамэти лодыри только и знают, что курить травку, но совсем уж невыносимо думать, что они вытянут из тебя лишнее.
Моя мать провела бессонную ночь. Кафе она получила в наследство от родных через год после моего появления на свет; правда, для этого ей пришлось еще и взять кредит. К настоящему моменту Мама уже все выплатила банку, доказав и самой себе, и окружающим, что вполне способна успешно вести дела. Так может, настало время пуститься в новую авантюру?
Утром, когда мы сидели друг против друга над чашками какао, она посоветовалась со мной или, вернее, произнесла четырехчасовой монолог. Поскольку у меня не было на этот счет личного мнения, я попытался уточнить, чего желает Мама, и вынудил ее подробно изложить свои соображения:
Взять на себя бакалею? Да ни за что на свете! Ведь тогда я не буду успевать обслуживать своих клиентов, разговаривать с ними. Торговляона подходит молчунам, таким как господин Чомбе; а я люблю общаться с людьми. И потом, держать магазин открытым семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в годуда это же не жизнь, а каторга! Другой вариант: превратить кафе в ресторан Ну нет, лучше сдохнуть! Слишком много работы, слишком большой напряг, сплошной стресс. Либо мне придется самой париться у плиты, либо я найму повара и зарежу его, когда он мне все яйца проест.
Мам, у тебя нет яиц, напоминаю, если ты забыла.
Не раздражай меня! Ты хочешь, чтоб я тебе их показала?
Но все-таки что ты ответишь господину Чомбе?
Отвечу, что согласна.
Как?..
А так: я нашла третье решение! Там, внизу, у нас тесновато, я всегда мечтала расширить помещение. Так вот: я его продаю, покупаю на эти деньги, плюс заем в банке, бакалею и переношу туда «На работе»! Там будет намного просторней, милый Феликс, а мы сохраним и нашу клиентуру, и наш адрес. Что скажешь?
Гениально!
Я и правда был в восторге: Мамин план гарантировал то, что для меня было важней всего, а именно стабильность, почти никаких перемен. Следующие три часа Мама продолжала обосновывать свой фантастический проект. В этом отношении обитательница Бельвиля оставалась истинной сенегалкой. Тот, кто думает, что разговор заканчивается, когда главное уже сформулировано, ничего не знает об африканских разговорных традициях Голая идеяничто, ее нужно облечь плотью, нарядить в одежды, расцветить яркими красками, иначе она рассыплется в прах; и этого достигают, варьируя интонации, ритмы, слова, выражения, рассматривая ее со всех сторонсправа и слева, сверху и снизу, озвучивая пением и скандированием, шепотом и криком, пока наконец она не приобретет знакомое и привычное материальное обличье.
Когда Мама прервалась, чтобы приготовить обед, ее план нашего будущего выглядел уже таким реальным, что я бы не удивился, спустившись по лестнице, если бы попал в новое кафе «На работе».
На следующий день Мама, приверженная духу семейственности, посвятила в свой проект завсегдатаев кафе, умолчав о болезни господин Чомбе.
Браво! вскричала мадам Симона.
Ррро! восхищенно подхватила мадемуазель Тран.
Вот это я понимаюсмелость! объявил господин Софронидес. Какое мужество надо иметь, чтобы предпринимать такое в стране, где душат любую инициативу!
Признаться, дело-то каверзное, ответила Мама, стыдливо потупившись.
Робер Ларусс закивал и с улыбкой процитировал:
«Каверзныйзаключающий в себе каверзу, с трудом разрешимый, запутанный. Каверзное дело. Каверзный случай. Каверзная просьба»
Все он врет, ваш словарь! отрезала мадам Симона. Напротив, тут дело яснее ясного: продать, купить и расширить. А если вдобавок разнообразить меню, то эти меры быстро помогут разделаться с кредитом.
В нашей повседневной жизни этот проект сыграл роль закваски в тесте: он, точно опара, поднимался, рос и разбухал, и мы с Мамой уже воображали себя королями улицы Рампонно, а то и властелинами всего Бельвиля. Не проходило дня, чтобы мы не добавили к нашему плану какую-нибудь детальпосуду, бокалы, окраску стен, обивку стульев, фотографии, рекламные плакатысловом, все, что еще сильнее обостряло наше нетерпение. Мама дала согласие господину Чомбе и вывесила на нашей витрине объявление: «Продается».
Предложения не заставили себя ждать: покупатели объявились в первую же неделю.
Ну вот мы и богаты, мой Феликс, еще богаче, чем я думала!
Этот наплыв желающих буквально опьянял Мамуона радовалась так, будто кто-то собирался дать восьмикратную цену за ее имущество.
Она выбрала среди претендентов одногосапожника Арама Вартаняна, человека весьма уважаемого в квартале, сочтя его достойным соседствовать с ней.
Бедняга, ему приходилось гнуть спину в такой тесной мастерскойне больше обувной коробки!
Тут-то и начались наши несчастья. Как-то днем, в среду, в нашем кафе объявился субъект лет сорока, в темном костюме, чопорный и мрачный, как птичье чучело.
Мадам Фату НДьяйе?
Мама перестала протирать бокалы и придвинула ему стул.
Поль Вермуле, нотариус. Я представляю интересы господина Арама Вартаняна.
Добро пожаловать! Вы принесли обязательство запродажи?
Тот откашлялся.
У нас возникла проблема, мадам Дьяйе. Я обратился в нотариальную палату и выяснил, что вы не можете продать данное помещение.
Мама расхохоталась:
И кто же мне помешает?
Закон. Согласно документам, когда вы покупали данное помещение, у его владельца была налоговая задолженность.
Ну и что?
Мы изучили ипотечные документы и выяснили, что продавец был обязан выплатить налоговым органам образовавшийся долг, иными словами, сумма, полученная им при продаже помещения, должна была отойти государству.
Ну, и?..
К настоящему моменту государство так и не получило означенную сумму, а нотариус, оформлявший сделку, составил акт о продаже, не упомянув об этом факте.
А я-то тут при чем?
Если вы выставите эту собственность на продажу, вам придется возместить государству всю сумму долга.
Здрасте вам! Это же не я должна ее вашему государству, а предыдущий владелец!
Разумеется.
Вот пускай и возвращает свой долг.
Увы, он бесследно испарился. А государство с полным основанием считает, что эта сумма должна быть возвращена, поскольку она предназначалась ему еще в то время.
Ну вот, оно и должно было взыскать с него эти денежки!
Совершенно верно! Но оно этого не сделало.
А нотариус был обязан занести это в договор о продаже.
Вы абсолютно правы, в этом деле были допущены две прискорбные ошибкигосударства и нотариуса.
Так, стало быть, пусть они и отвечают.
Да, этот аргумент можно привести на процессе.
Мама вздрогнула:
На каком еще процессе? Кто это собирается затевать процесс?
Вы, мадам, если хотите продать свое кафе.
Да, я продаю мое кафе!
Но ни один нотариус не рискнет составить акт о продаже. Ни я и никто другой.
Что-о-о?!
Я уже поставил в известность господина Вартаняна нынче утром. И он, естественно, отказывается от своего намерения: это дело слишком скверно пахнет.
Вот тут он дал промашку, выразившись так круто.
И Мама вскипела от гнева:
Это мое-то кафе скверно пахнет?! Интересно узнать, чем же это, а? Мошенничеством? Сокрытием доходов? Обманом клиентов? Я честная женщина, господин Вермуле, и всегда была такой; обслуживала клиентов, платила налоги и пошлины! А теперь, значит, должна платить налоги и за других? И вы еще смеете говорить, что оно воняетмое кафе! Если тут от кого-то и воняло, то от этого хорька-нотариуса, который напортачил с актом, или от мерзавца-хозяина, который сбежал с моими деньгами! Нет уж, извините, но в моем кафе пахнет прекрасно, потому что им управляю я!
Хорошо, мадам, я вас оставляю в вашем кафе, где так прекрасно пахнет.
С этими словами он гордо удалился, высоко подняв голову, выпятив грудь и отставив зад.
Вот шут гороховый! Ты веришь тому, что он сказал? Веришь?
Я ответил недоуменной гримасой. По правде говоря, я ровно ничего не понял, вернее говоря, все услышанное показалось мне такой дикой нелепицей, что я подумал: может, я просто не разобрался, в чем дело?
В ту среду мы еще долго сидели «На работе»: я делал уроки, а Мама прибирала, с нетерпением ожидая завсегдатаев кафе, чтобы поделиться с ними этой невероятной новостью.
Все они сошлись в одном: какая несправедливость!
Предосудительнейшая! взвизгнул Робер Ларусс, страшно довольный, что подыскал такое определение.
Мадемуазель Тран оценила заявление нотариуса жестомпокрутив пальцем у виска. Что касается господина Софронидеса, то он воспользовался случаем, чтобы громогласно осудить чиновников всех мастей«этих наглых паразитов, этих стервятниковохотников за наследством, этих гиен и шакалов»; его патетическая речь длилась не меньше получаса и очень развлекла всех нас. Особенно веселилась Мама, от смеха ей полегчало. Сомнений не было: она просто попала на какого-то сумасшедшего, или дурака, или самозванца, в его рассуждениях не было ни одного разумного слова.
И только мадам Симона, пришедшая позже других, приняла эту историю всерьез:
Боюсь, что этот нотариус не такой уж безумец, дорогая моя Фату. Во-первых, в этой профессии психов не бывает: те предпочитают изображать Наполеона, Христа или фараонов. Во-вторых, такое занятие требует полного отсутствия фантазии. А этот мэтр Вермуле рассказал тебе настолько дикую историю, что вряд ли ее можно выдумать.
Симона, вы не смеете защищать этого беспардонного койота! загремел господин Софронидес.
Конечно, уж не мне, которой чиновники запрещают указывать в документах мой пол и мое имя в женском роде, вступаться за этих людей, исполнителей подлых деяний, приверженцев идиотского законодательства! И тем не менее в данном случае ситуация достигла такой степени кретинизма, что выглядит вполне правдоподобной. У кого-нибудь из вас есть знакомый адвокат?
У меня есть! воскликнула мадемуазель Тран. Это друг Месье.
Какого Месье?
Моего пуделя.
Ах да И чтотвой пудель близко с ним знаком?
Да.
До того близко, что его можно попросить о небольшой услуге?
Думаю, да.
Как его зовут?
Не знаю. Но его пса зовут Эркюль. Это лабрадор. Золотистой масти. И очень симпатичный.
Ну так улыбнись полюбезнее хозяину Эркюля и попроси его заглянуть сюда, чтобы просветить нас по части юриспруденции.
Все то время, что понадобилось щенкам для встречи у какой-нибудь сточной канавы, а мадемуазель Трандля согласия адвоката на встречу в кафе, мы дрожали от страха.
Наконец она объявила, что мэтр Роже Куртфиль пожалует к нам в пятницу, в девятнадцать часов. Перед этим судьбоносным совещанием Мама опустила железную штору, чтобы воспрепятствовать приходу случайных посетителей кафе. Потом выключила радио, погасила верхние лампы, оставив только неоновую трубку над баром, из которой сочился слабый мертвенный свет, и велела нам сесть за большой стол, составленный из маленьких двухместных столиков. В такой позиции мы напоминали членов административного совета на совещании. Единственным, кто не выказал никакого удивления этой мизансценой, был Роже Куртфиль, полнотелый мужчина лет сорока, с резкими чертами лица, в костюме-тройке; судя по всему, он относился к миловидной мадемуазель Тран с большой симпатией.
Размахивая документами на кафе, Мама изложила историю его приобретения одиннадцатью годами раньше, а также все подробности дискуссии с нотариусом Вермуле, которого переименовала в Вермулю. Адвокат кое-что записал бисерным почерком, задал ей пару-тройку вопросов, после чего объяснил, что, вообще-то, он специалист по разводам, но тем не менее готов сделать несколько звонков, чтобы прояснить ситуацию. Сперва он поговорил с нотариусом Арама Вартаняна, которого назвал «мэтром Вермулю», очень развеселив Маму, и которому сухо представился «мэтром Куртфилем, адвокатом мадам Фату НДьяйе», что преисполнило гордостью мадемуазель Тран. В начале разговора он резким, агрессивным тоном потребовал от нотариуса объяснений, потом его голос зазвучал уже не так воинственно, теперь он больше слушал, приговаривая «о, конечно ну разумеется», и наконец церемонно попрощался с собеседником, медоточиво назвав его «дорогой мэтр».
Эта метаморфоза привела нас в полное недоумение. А Роже Куртфиль тем временем набрал еще один номер и начал расспрашивать какого-то своего коллегу, к которому обращался на «ты», называя его «старина», приходилось ли ему сталкиваться с такой ситуацией. По мере того как он слушал ответ, лицо его мрачнело. Выключив телефон, он почесал правое колено, поколебался, поразмыслил, взглянул на мадемуазель Тран, которая подбадривала его ласковой улыбкой, и набрал еще один номер.
Моя бывшая супруга, пояснил он, пряча глаза.
Нахмурив брови, он елейным голосом обменялся с бывшей супругой несколькими банальными фразами, расспросил о здоровье кучи людей, затронул вопрос об уик-энде и летнем отпуске и лишь после этого изложил Мамину проблему. Его бывшая половина, видимо, была разговорчива: он молчал несколько минут, выслушивая ее, поблагодарил, потом дал какие-то обещания, не относившиеся к нашему делу, и распрощался.
Вслед за чем, взглянув на Маму, коротко сказал:
Бросьте это.
Как?..
Вы ничего не добьетесь. Оставайтесь при своем кафе и не высовывайтесь. Чем меньше шума, тем меньше неприятностей.
Но это мое кафе, и я с ним делаю что хочу. Я же его купила на свои кровные!
Вы никогда не найдете на него покупателя: кому хочется платить за кафе дваждыодин раз вам, второй разгосударству?!
Но послушайте
Единственный выходпризвать виновника к ответу судебным порядком.
А кто виновник?
Нотариус, но он умер. Значит, придется судиться с его преемником.
И я выиграю процесс?
Мм вряд ли. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что дело затянется надолгокак минимум, года на три, а то и на все пять. Это разорит вас вконец: половина денег уйдет на судебные издержки!
Мама разразилась горестными воплями и ругательствами, она проклинала небеса, жаловалась на судьбу и громко рыдала. Мадам Симона кинулась ее обнимать, Робер Ларусс подскочил со стаканом воды, а мадемуазель Тран, забыв о своей азиатской сдержанности, осыпала адвоката упреками по-вьетнамски. Что же касается господина Софронидеса, он громогласно обличал все подряд:
Какой позор! Обидеть такую женщину! Такое чудесное создание! Лучшего человека, какого я встречал на этой земле! Бесстыжее государство! Продажное правосудие! Прогнившее общество!
Что касается меня, я прижался к Маминому животу, крепко обхватив ее руками, в глупой, бессмысленной надежде, что она же сама и защитит меня от острой душевной боли, которая передавалась мне от нее. Я хотел только одногочтобы она перестала голосить, проклинать, лить слезы.
И все же в тот день проявление ее отчаяния было естественной реакцией нормального человека. Мог ли я предвидеть, что скоро буду с тоской вспоминать, как Мама горько плакала, причитала и взывала к небесам?! Увы, та драма осталась в добром старом времени, а вот беду, которая ждала нас впереди, нельзя было представить даже в страшном сне
На следующей неделе, после того, как Мама сняла объявление «Продается», у нее возникла странная мания все считать. Правда, мадам Симона уже давно упрекала Маму в беззаботном отношении к имуществу; вот она и начала записывать в тетрадку количество ежедневных посетителей, проданных чашек кофе, бокалов вина, стаканов крепкого спиртного, рюмочек ликера. Но этого ей показалось мало, и она стала считать бумажные салфетки на столиках, арахис, разложенный в каждом блюдце, кухонные полотенца и губки для мытья посуды; затем подвергла учету ежедневный расход жидкого мыла, чистящих порошков и антинакипина, а следом за нимилитры воды, спускаемой в туалете, и киловатты электричества, расходуемого в кафе. Когда я высказывал удивление по этому поводу, у Мамы искажалось лицо и она жестко обрывала меня: