Когда мы поднимемся в воздух, сказала стюардесса, я принесу вам выпить, это входит в стоимость билета
Лишь только она произнесла их имена, мисс Кёртис нахмурилась и напряженно сжалась. Ее снова охватила паника. Она заказала кока-колу, Нимрамвино. Стюардесса улыбнулась, словно ей доставили удовольствие, и отошла.
Они не заметили, как самолет двинулся с места. Девочка спросила его, часто ли он летает, и он пустился обстоятельно и подробно перечислять города, куда летал, Нью-Йорк, Париж, Рим, Токио Рассказывая с воодушевлением, он сиял, жестикулировал, как будто и правда воздушные путешествия были его любимым занятием. На самом же деле все было как раз наоборот: полеты его утомляли и раздражали, и не то чтобы он их боялсяНимрам вообще почти ничего не боялся, во всяком случае, ничего, что ему уже довелось испытать, но в июне ему уже сорок девять. Точнее, он не боялся за себя, но боялся того, что могло угрожать другим. Однажды на скоростной трассе Лос-Анджелеса, когда Арлин ехала с ним, в них врезались. Арлин ударилась головой о доску приборов и потеряла сознание. Вытаскивая ее из машины, Нимрам проклинал полицию, которой нигде не было, кричал на глазеющих идиотов зевак и вдруг обнаружил, что сам дрожит как осиновый лист. Иногда, лежа в постели, обняв рукой спящую Арлин, внимая тишине и прислушиваясь к едва доносящемуся с шоссе, что в двух милях от дома, шуму, он чувствовал, что страх за нее вот-вот сокрушит его, и ему казалось, что небеса, словно надгробная плита, давят на крышу их дома, хотя с Арлин все было в порядкездорова, на десять лет моложе его, сильная, как лошадь, благодаря теннису и плаванию.
Летая сотни разможет быть, тысячи, он никогда не переживал того, что можно было б назвать предчувствием гибели, и в конце концов уверился, что, вероятно, не испытает ничего подобного, но он знал, насколько дано вообще знать человеку, что, если когда-нибудь предчувствие это возникнет, он скорее всего не испугается. Как и большинству людей, ему приходилось слышать от друзей, что они боятся смерти, и это чувство не вызывало у него презрения или насмешки; однако факт остается фактомсам он подобных страхов не испытал. «Да, ты счастливец», заявляла Арлин, отказываясь верить ему, и на миг взгляд ее становился жестким, как бывало всегда, когда она чувствовала себя уязвленной. «Да, счастливец», говорил он задумчиво. Это было единственное в его жизни, что лежало на поверхности.
Внезапно девочка, мисс Кёртис, прервала его восторженные похвалы авиалиниям.
Мы едем! воскликнула она и рванулась к окну из-за его плеча; казалось, она не менее удивилась бы, если б поехал дом.
Нимрам вместе с ней стал смотреть в окно на мелькающие желтые огни, рулежную дорожку, разбитую по краям синебелыми мокрыми от дождя столбиками, которые уносились далеко вперед, выхваченные из темноты мощными лучами прожекторов. Из динамика послышался голос невидимой стюардессы, которая стала объяснять, где расположены двери и как пользоваться кислородной маской, в то время как их стюардесса наглядно демонстрировала все это, приоткрыв рот, расширив глаза и не произнося ни слова, ни дать ни взять азиатская танцовщица. Девочка рядом с ним слушала и приходила в отчаяние, хмурая, словно студент, который безнадежно провалился. Рука ее на подлокотнике пожелтела больше, чем прежде.
Не волнуйтесь, сказал Нимрам, вам понравится летать.
Но, видно, она была слишком испугана, чтобы ответить или хотя бы повернуться к нему.
Моторы работали уже в полную силу, и их гул почему-то напомнил Нимраму вступление к Первому концерту Брамса. Появились огни, поразительно яркие, точно прожекторы или передняя фара локомотива, и, словно повинуясь чьей-то неистовой воле, они сметали дождь, освещая взлетно-посадочную полосу снизу и перед крылом, которое было как раз позади Нимрама; самолет, набирая скорость, бешено несся по полю, чтобы вот-вот оторваться от земли. Словно добрый дедушка, Нимрам положил свою руку на руку девочки. «Смотрите», сказал он, широко улыбаясь и кивая в окно, но она затрясла головой и крепко зажмурилась. На мгновение сходство с Арлин вновь поразило его, как и сначала, когда он впервые увидел ее, и он попытался вспомнить лицо Арлин таким, каким бывало оно, когда она жмурилась. Он живо представил себе ее летом, это было, кажется, в Англииона стояла на фоне залитой солнцем зелени папоротника, но, мелькнув и побродив по подвалам мозга, видение исчезло. Музыка Брамса все еще звучала в нем, торжественная, величественная, пылающая, как огни города, которые зловеще светились в пелене дождя, теперь уже далеко под ними. Самолет резко накренился в воздухе, заваливаясь, точно корабль, который, наполняясь водой, опрокидывается, снопы света разбивались в кипящие брызги, невероятно огромное черное крыло неожиданно белело, ворвавшись в тучи, озаренные молнией, и вновь темнело, став чернее, чем прежде. Но вот, наконец, самолет обрел равновесие, и пилот вновь обратился к пассажирам. Нимрам, уйдя в свою «бетховенскую хмурость», ничего не заметил. Самолет начал подпрыгивать, скрипеть, как старый вагон, карабкаясь все выше и выше, чтобы подняться над грозой.
О боже, прошептала девочка.
Все в порядке, все-все в порядке, сказал Нимрам, сжимая ее руку.
Ее звали Энн. Как он и подумал, ей было шестнадцать лет, она жила в Чикаго; и хотя свою болезнь она не назвала и не сказала прямо, что скоро умрет, положения своего она не скрывала.
Невероятно, сказала она. Одной моей бабушке девяносто два года, другойвосемьдесят шесть. Но, видно, это не имеет значения. Если тебе выпал жребий, значит, выпал. Она быстро, смущенно улыбнулась. А вы бизнесмен или что-то в этом роде?
Более или менее, сказал он. А вы учитесь в школе?
Да, в средней школе, сказала она.
И мальчик есть?
Нет.
Нимрам покачал головой, словно был удивлен, и быстро глянул вперед, соображая, как бы исправить оплошность.
А вот и стюардесса с напитками, сказал он.
Девочка кивнула с улыбкой, хотя стюардесса была еще за два ряда от них.
Кажется, мы не поднялись еще над грозой, правда?
Она смотрела мимо него в окно на башни туч, которые резко светлели, затем темнели, потом освещались снова. Самолет все еще трясло, как будто он бился обо что-то, значительно более твердое, чем воздух и тучи, или его терзали воздушные звери Платона.
Скоро все успокоится, сказал Нимрам.
Девочка доверчиво спросила:
Вы верите в бога?
Пожалуй, что он спохватился. Более или менее.
Вы более или менее бизнесмен и более или менее верующий, торжествующе улыбаясь, произнесла девочка, точно уличала его в чем-то. Так кто же выигрок?
Он рассмеялся.
Разве я похож на игрока?
Продолжая улыбаться, она изучала его, задержав взгляд на непослушных черных с густой проседью волосах.
Я ведь никогда игроков не видала, только в кино.
Нимрам задумался.
Мне кажется, мы все в какой-то степени игроки, сказал он и тут же поморщился из-за того, что ударился в философию или еще хужепоэзию.
Я понимаю, сказала девочка спокойно. Одни выигрывают, другие проигрывают.
Он посмотрел на нее. Если она собирается продолжать разговор в таком духе, это слишком тяжело. Она так доверчива, оттого, вероятно, что они не знакомы? попутчики, которым вновь никогда не встретиться. Он медленно сжимал и разжимал пальцысо стороны движение могло показаться не нервным, а осуждающим; машинально насупив седеющие брови, Нимрам стал подумывать о том, чтобы вынуть работу из чемодана.
Но не успел он принять решение, как к ним наклонилась стюардесса и начала помогать девочке ставить поднос на колени. Нимрам пристроил свой поднос и взял из рук стюардессы стакан и бутылку вина. Но прежде чем он поставил стакан, самолет тряхнуло так, словно он наткнулся в небе на каменную стену, и, судорожно дернувшись, резко взмыл вверх, затем с трудом обрел равновесие.
О боже мой, господи боже! шептала девушка.
А вот вы верите в бога, сказал Нимрам и улыбнулся.
Она не ответила. Она сидела напряженно, слегка наклонившись к нему, возможно, из-за того, что пыталась удержать стакан на салфетке, промокшей от кока-колы.
Командир корабля снова заговорил, беспечно, словно эта неприятная ситуация его забавляла:
Простите, что мы не можем обеспечить вам более спокойный полет. Но похоже, матушка-природа не на шутку разгневалась. Попробуем перехитрить ее, мы набираем высоту тридцать семь тысяч футов.
А это не опасно? тихо спросила девочка. Он пожал плечами.
Не более, чем качаться в кресле-качалке, сказал он.
Самолет задрал нос, взмыв вверх так резко, что даже Нимраму на мгновение стало как-то не по себе. Скрип и толчки были менее заметны. Нимрам глубоко вздохнул и налил себе вина.
Медленно, осторожно Энн поднесла кока-колу ко рту и, немного отпив, поставила бутылку на поднос.
Надеюсь, в Чикаго такого не будет? спросила она.
Конечно, не будет, ответил он.
Приподняв стакан, он дал понять, что пьет за ее здоровье, но она, кажется, не заметила, и он поднес стакан ко рту и выпил вино.
Трудно было сказать, сколько он спал и снилось ли ему что-либо, а если и снилось, то что именно. Девочка спала рядом, приникнув к его плечу, салон мерно жужжал, сам себя баюкая, внизу, наверное, были мили темноты, словно планета бесшумно уходила из-под них, падая в бездну. Скоро они приземлятся в аэропорту ОХараменее чем через два часа. Арлин будет ждать его в здании аэропорта, радостная и нетерпеливая, довольная тем, что наконец-то видит его после трех долгих дней, проведенных у родителей. И он, конечно, будет не менее рад; но сейчас, хотя встреча с каждым мигом приближалась, он чувствовал себя отрешенным. Он парил над безумным бегом времени, как одинокий звук флейты над безмолвным оркестром. Кто знает, возможно, и их самолет тоже парил, застыв точно булавочные уколы звезд над ними.
В салоне похолодало, и Нимрам осторожно, стараясь не разбудить девочку, подтянул ее одеяло повыше. Она шевельнулась, дернулся уголок ее рта, но не проснулась, дыхание ее было глубоким и ровным. Старая женщина, через проход от них, открыла глаза и уставилась прямо перед собойнаверное, ей почудилось, что взломщик хозяйничает в ее кухне, затем снова безразлично закрыла глаза.
В задумчивости Нимрам не отрываясь смотрел на спящую девочку. Несмотря на холод, на лбу у нее выступили бусинки пота. Ему хотелось убрать с ее лица волосыони как будто ее щекотали, но, уже подняв руку, он спохватился и не стал этого делать. Она вполне могла бы быть моей дочерью, поджав губы, думал он. Слава богу, что она не моя дочь. Подумал, и стало стыдно за себя. Она была дочерью какого-то бедняги. Но она могла бы быть и дочерью Арлин в те времена, когда они еще не знали друг друга. Ведь Арлин тридцать девять лет, а ей шестнадцать. Малюсенькая колючка впилась ему в мозг, и он почувствовал холод внутри, точно туча закрыла его душу от невидимого солнца. «Не спрашивай, обычно говорила Арлин, если он пытался завести разговор о ее прошлой жизнито есть об интимной стороне ее жизни, когда они еще не были знакомы. Я не знала удержу, говорила она, смеясь. О боже!» и легонько касалась рукой его щеки. Не подвластная рассудку область его подсознания слепо и упрямо вцепилась в эту мысль и так же, как и тогда, когда он считал, что Арлинсестра девушки, не отпускала его, упрямо повторяя, что эта девочкадочь Арлин. Он понимал: нет, всеерунда. Смех Арлин вовсе не означал, что у нее есть где-то брошенный ребенок, в нем крылся лишь скромный намек на давние проделкилюбовь на берегу или заднем сиденье автомашины, хмельные вечеринки в домах друзей, когда родители были где-то далеко, в Кливленде или Детройте, да дела посерьезнее и погрустнее, когда она стала постарше. Она была замужем, очень недолго, за человеком, который занимался чем-то, связанным с бурением нефтяных скважин. Обо всем этом она честно ему рассказала, но теперь, в силу англосаксонских взглядов на приличия, не хотела говорить о своем прошлом. В любом случае идея, что девочка может быть дочерью Арлин, абсурдна и беспочвенна; и если она и застряла в закоулках его сознания, то против его воли, точно хитрая крыса в подвале, которую не так-то просто отравить или поймать в ловушку. Отбросив подозрения, он все-таки обнаружил, что они повлияли на его отношение к девушке. В груди, под ложечкой, он почувствовал отзвук того страдания, что должны были переживать ее родители, необъяснимую печаль, которая, несмотря на его пресловутую счастливую фортуну, заставила его ощутить собственную беспомощность.
В голове Нимрама теснились странные образы. Это были малосущественные, но досадные и отчетливые воспоминания, подобные навязчивым сновидениям. Воспоминания, отрывочные мысли Трудно сказать что. Как будто, оступившись, он выпал из времени, настоящее и прошлое слились воедино в непрерывном мгновении, и он был сразу и тем, что сидел здесь, и тем, каким был в шестнадцать лет, в возрасте этой девочки, спящей возле.
Он ехал в поезде поздно ночью через штат Индиана, один. Сиденья в вагоне были обтянуты плюшем, когда-то красным, а теперь старым и вытертым почти до черноты. Чтобы откинуть спинку сиденья, надо было дернуть за ручку, круглую, черную, как ручка рычага коробки скоростей.
В конце вагона сидел старик в черном и так страшно кашлял, что казалось, хотел выплюнуть легкие. Возле единственной лампы в вагоне сидел кондуктор в черной кепке, надвинутой на лоб почти до очков; он старательно что-то писал, бормоча время от временине отрываясь от бумаг и не глядя на старика: «Чтоб ты сдох, черт побери!» Этот кашель и лязг колес на стыках рельсов впивались в мозг Нимрама так же, как сейчас впивался гул самолетных моторов. Стук колес, подхватив бормотанье кондуктора, превращал его в музыку, нудную, монотонную, которая вторила лязганью. «Чтоб ты сдох, черт побери!» Лязг! «Чтоб ты сдох, черт побери!» Лязг!
Нимрам дремал и вдруг просыпался в ужасеон помнит это, уверенный, что поезд сошел с рельсов и мчится среди звезд; но, глядя в окно и видя мелькающие пятна темных кустов и деревьев и бесконечность серых, как прах, в лунном свете полей, убеждался, что поезд несется на бешеной скорости и все в порядке. Казалось, это случилось мгновенье назад или происходит сию минуту, и тут же думалось, что с тех пор прошла уже вечность: его жизнь, словно стремительный бег времени, неслась нескончаемой чередой поездов, автобусов, самолетов, остались далеко позади две женитьбы, он давно женат в третий раз, и всегда и вездеработа, работа, работа, лишь богу известно, какая уйма работы, музыканта и дирижера, бесчисленные выступления в благотворительных концертах Пережиты смерти друзей, боевой гул военных самолетов над Бруклином, взрывы в гавани, о которых не писали в газетах, рождение и становление Израиля; было время, когда он дирижировал израильским филармоническим оркестром, он пережил да разве в этом дело? Ей шестнадцать, ее голова, не касаясь подушки, болтается, словно цветок на слабом, склонившемся стебельке. Всего, что он прожил, что пролетело мгновенно, так, что он и не заметил, хватило бы на века, он почувствовал это сейчас и понял, что ничего подобного никогда у этой девочки не будет.
Нет, не жалость и даже не гнев на несправедливость бытия испытывал он сейчас, а лишь растерянность, шок, сковавшие его разум. Если бы он был верующимон был им, конечно, но не в общепринятом смысле, он мог бы рассердиться на бога за то, что тот плохо управляет вселенной, или, в крайнем случае, задумался бы над тем, как далеко реальное от идеального. Но этих чувств он не испытывал. Бог был тут ни при чем, и вопрос о реальном и идеальномчисто академический. Сейчас, глядя на девочку: нездорового цвета кожа, головка болтается, она, наверное, не чувствует неудобства, бесчувственна, как труп, он ощутил, что беспомощен, и ему стало стыдно: счастливчик, баловень судьбы, и потому нет от него проку, его жизнь легковесна и бесполезна, как воздушный шарик или струйка сигаретного дыма, которая тает, не оставляя следа.
Он едва познакомился с этой девочкой, но сейчас ему казалосьв глубине души он все же сознавал, что это не так, хотя, если бы девочка оказалась его дочерью, это так бы и было, что, если бы Природа, мать тревог и покоя, позволила бы ему, он без колебаний поменялся бы жизнью с девочкой.
Неожиданно девочка вскрикнула и открыла глаза.
Ну, ну, все в порядке, сказал он, потрепав ее по плечу.