Кому оставаться?
Ну да, только наоборот: оставаться никто не хотел!
А плохо разве в министерстве?
А ты бы хотел?посмотрел на меня дед.
А почему бы и нет?подумав, рассудительно проговорил я.
Вот видишь,сказал дед.Какой ты! А мы другие были! Тогда чуть ли не позором считалось чиновником работать, над галстуком и портфелем смеялись все. Сейчас по-другому, конечно, все понимают, что и за столом можно пользу приносить, но тогда никто из нас не соглашался остаться. Решили жребий тянуть: подошли к старичку вахтёру, попросили фуражку его, бросили бумажки туда со своими фамилиями и попросили вытащить одну из них...
То есть буквально твоя судьба в эту секунду решалась?сказал я.
Да не знаю... Не думаю, вообще-то!ответил дед.Считаю, что от случайностей в жизни мало зависит. Конечно, могут они влиять на ход событий, но в конце концов каждый человек непременно получает то, чего он заслуживает. Ну, вытащил старик бумажку, развернули мы... Не моя фамилия! Взяли мы под руки дружка нашего, Колю Безверхнего, и, смеясь, наверх повели. «Вот,говорим,вам будущий министр!»
Ну и как, стал он министром?
Не помню сейчас... но вроде бы нет. Другое только могу сказать: простились мы с другом, с которым четыре года спали бок о бок, и вагоны с углем разгружали, и на лекциях вместе сидели,простились мы с ним, и больше я в жизни никогда его не видел. И теперь, наверное, уже и не увижу... А увижутак и не узнаю!вздохнул дед.
А куда же он пропал?
Да никуда, наверное, не пропал, просто не пришлось нам увидеться больше. Жизньдовольно клейкая штука, влезешь в неёи не вылезешь. Так и мы: каждый ушёл в новую жизнь, и выбраться из неё и как-то встретиться уже не удалось. Так Коля Безверхний в моей памяти и остался, как мы его, хохочущего и упирающегося, по мраморной лестнице вверх тащим...
Да-а,грустно проговорил я.
Что делать? Жизнь!вздохнул дед.Ну, значит, а нас со вторым дружком, Федей Вильяновым, послали в распоряжение местных властей в город Чимкентэто за несколько ещё сот километров дальше за Алма-Ату. Сели мы в поезд, поехали. Смотрим, за окном унылая, голая степь! Так грустно нам стало! Да ещё с другом Колей нас разлучили! Хоть и понятия я тогда не имел, что не увижусь больше с ним никогда,наоборот, думал, через месяц-другой увижусь,но всё равно грустно нам было, да и пейзаж за окном не то что тоску нагонял, а, я бы сказал, полное отчаяние! Ведь если бы знал я тогда,дед усмехнулся,что я в Ленинграде потом буду жить и вот так вот с внуком ехать буду, может быть, я тогда бы и развеселился, но тут казалось: всё, закончена жизнь! Наконец, не помню уже на какую ночь, проводник нас будит в темноте: «Приехали! Чимкент!» Похватали мы шмотки свои, вылезли из вагона. Вокруг полная тьма. Светится только керосиновая лампа на будке из глины, на ней названиепо-русски и по-казахски. Это, значит, вокзал. Вошли мы молча туда, молча легли на какие-то лавки и молча так, ни слова не говоря, всю ночь пролежали, хоть и не спали. Чуть-чуть светать стало, как говорили тогда, развиднятьсямы сразу же к окнам и чуть оба не закричали с отчаяния: во все стороны, до самого горизонтаабсолютно ровная и пустая степь. Стоят несколько таких же глиняных будок, как наша,это у них, стало быть, главная улицаи больше ничего. «Да,оба с Федей молча подумали.Ну и занесла нас жизньдальше некуда!» Но что делатьсобрали вещички, вышли. Стали у каких-то прохожих спрашивать, как к местному начальству пройти, они показывают нам: «Идите в ту сторону!» Бредём, значит, с Федей, понурив головы, и вдруг останавливаемся: прямо под нашими ногами крутой обрыв и там внизурайская долина! Красивые домики, утопающие в садах, весёлая речка журчит, и всё это восходящим солнцем освещено! Посмотрели мы с Федей друг на друга, ни слова не говоря, обнялись, потом на радостях возиться начали и по склону вниз покатились. До низу докатились, поднялись, отряхнулисьсмотрим, на уютном домике вывеска: «Областное управление сельского хозяйства». Зашли мы туда, приняли нас там очень хорошо, дали нам адрес, где мы устроиться можем, рассказали нам, как туда пройти. Идём мы по городу и любуемсядо чего уютный городок: при каждом домике двор, затенённый густыми деревьями, в некоторых дворах бассейны, и сидят перед ними люди по-турецки, пьют утренний чай и вежливо все нам кивают. Нашли мы наш дом, отвела нам хозяйка просторную прохладную комнатуокнами она почти в землю выходила. Но уже чувствовалось, что прохлада здесьпервое дело, чувствовалось, что жара будет здесь страшная,уже по тем нескольким минутам, пока мы искали дом. Стали мы жить. Да, и знаешь, кто хозяйкой этого дома оказалась?!
Кто?!
Она зубным врачом была, весь Чимкент лечил у неё свои зубы... Но главное, знаешь, кем она была? Матерью Милицы Николаевны!
Как же вы к ней попали? Случайно?
То есть как случайно?
Ну, что вы, ни с того ни с сего вдруг к матери своей знакомой попали?
А!Дед засмеялся.Понял теперь. Это мы потом уже стали близкими знакомыми и даже друзьями, а тогда мы впервые увиделись только.
А! Всё ясно теперь!сказал я.
Милицу Николаевну я знал очень хорошос тех самых мгновений, как помню себя. Она появлялась в нашем доме бурно и энергично, сразу начинала что-то рассказывать или чему-то меня учить. Например, прерывала разговор и вдруг требовала, чтобы я вбил немедленно гвоздь: «Посмотрим: настоящий ли мужчина растёт?» Я дрожащими руками брал гвоздь, молотоки, как правило, от волнения бил себе по пальцам. Но в общем-то, она меня многому научила. Она таскала меня по всяким выставкам, музеям, обсуждениямкаждый день, по её мнению, где-то поблизости происходило что-то потрясающее, требующее немедленного и самого экстренного вмешательства или, во всяком случае, бурного возмущения или восхищения. Сначала она меня пугала, я даже прятался от неё, потомудивляла, а в последнее время я стал даже восхищаться ею. Надо же, ей больше семидесяти лет, а она продолжает так бурно жить, как лично я не живу даже в молодости! Всю жизнь она работала по изучению землетрясений, и сама она была как землетрясение. Помню, как мы с ней ездили в знаменитую Пулковскую обсерваторию. Сначала мне не хотелось тащиться в такую даль неизвестно зачем: я, кажется, не собираюсь стать астрономом или землетрясенцем? Но она всё-таки вытащила меня, сказав, что если я так ленив и нелюбопытен, то, может быть, соглашусь поехать на такси? На такси я поехать согласился: почему бы и не проветриться? Мы выехали из города на шоссе, долго ехали среди одинаковых белых яблонь плодового питомника, потом вдруг над шоссе поднялась ровная гора, и из неё торчало здание с куполом. «Видишь?!Милица Николаевна так и подпрыгнула на сиденье.Под этим куполом расположен самый главный пулковский телескоп». Потом мы поднялись на эту гору, ходили по разным зданиям обсерваториии везде её, оказывается, знали и уважали, оказывается, она сделала в своей жизнимежду своими заходами к нам домойнесколько очень важных открытий «по разломам земной коры», как сказал её знакомый, худой старичок. Мы поднялись под купол, я приложился к окуляру гигантского телескопа. Хотя время пребывания за этим телескопом расписано, оказывается, до секунды на десять лет вперёд между крупнейшими астрономами мира, однако для меня она выхлопотала полсекунды, и я глянул. Молодой американец в джинсах и свитерекрупнейший, как сказала Милица Николаевна, специалист в мире по туманностямвежливо улыбнулся и на секунду уступил мне своё место. Ничего, правда, разглядеть толком я не успел, но сознание важности моментая среди великих учёных!у меня осталось. Потом она показала мне место, где проходит знаменитый Пулковский меридиан. Потом мы спустились в глубокий холодный подвал, где самописцы вели ровную линию по тянущимся мимо них листами вздрагивали при малейшем сотрясении земли в любой точке земного шара, оставляя пику, которую потом учёные тщательно изучали. Было это уже довольно давно, но ощущение у меня сохранилось до сих пор очень сильное: я вдруг понял, что существует какая-то жизнь, тихая, серьёзная и очень важная, эту жизнь мы не видим ни в школе, ни в магазине, ни в спортзале, но люди, которые ведут ту жизнь, считают её самой важной и интересной на свете и заглядывают туда, куда большинство людей не имеют доступа и даже не догадываются о существовании таких тайн. В общем, тот молодой американец меня задел: почему он может глядеть в эти тёмные дали и даже что-то там понимает, а я не вижу ничего дальше собственного носа? В общем, надо признать, поездка получилась очень важной: какие-то серьёзные мысли впервые зашевелились тогда во мне.
Так вот, оказывается, когда познакомилась Милица Николаевна с дедом: тогда не было меня и даже далеко было до начала Отечественной войны. Так давно это было, что, наверно, только астроном из Пулковской обсерватории может себе представить это.
Так вот вы когда познакомились с Милицей Николаевной!сказал я.
Да, поселились мы в этом доме, и там жила девушка, очень серьёзная, энергичная. Сначала она свысока на нас смотрела: вот, мол, прислали каких-то балбесов!и только потом, когда началась уже работа, мы подружились.
Ну и какая там работа была? Интересная?
Да, честно говоря, не очень!сморщился дед.К научной работе, к которой я уже стремился тогда, эти годы вроде никакого отношения не имеют... но, впрочем, говорят, напрасно прожитых лет не бывает. Многое и за те годы я прожил, понял, почувствовал. Главное, молодой я был тогдаи тут вдруг оказаться в местности совершенно незнакомой, попасть в жизнь, ничем не напоминающую ту, к которой ты привык. Помнишь, в детстве я ездил в Среднюю Азию, в голодные годы, но тогда я мало что ещё соображал, а тут сознательная уже жизнь началась, и не только жизнь, а работа: с этими загадочными людьми, которые окружали меня и даже по-русски не понимали, надо было каких-то результатов добиваться, успехов! А они даже и не понимали порой, чего ты хочешь от них. Представляешь: седой старец, в халате, в чалме, всю жизнь прожил по своим твёрдым законами тут вдруг какой-то юнец к нему пристаёт и заставляет что-то делать не так, как тот привык, а совсем наоборот! Да, нелегко было. Но характер, я думаю, я именно тогда выработал. Умение добиваться того, что надо тебе,при любых обстоятельствах, при полной вроде бы невозможности добиться того, что требуется.
Должность у меня такая там была: агроном-плановик. Надо было обмерять земли в разных хозяйствахсколько где гектаров сенокоса, сколько пашнии подсчитывать, сколько хозяйство, при теперешних возможностях, должно сдать сена и урожая. Надо сказать, что работа очень ответственная: все люди смотрят на тебя, какое задание ты им напишешь: слишком малоза глупого тебя будут считать, слишком многолюдям тяжело будет, с них же потом будут требовать невозможного. А решать быстро надо, за один день,а ты ещё, в сущности, мальчишка двадцати лет, нет ни опыта обращения с людьми, ни авторитетаприходилось всё это на ходу вырабатывать.
Приходилось, естественно, в дальние командировки ездить, и каждая командировка там была как целое путешествие. Помню одну из первых своих поездок. Говорят: «Поезжай в Сузакский район, посмотри, сколько там земель, какой они могут дать урожай, и дай им там соответствующее задание». Всё! А как я, юнец в рваных брюках, буду разбираться с тамошними людьмиэто уж, как говорится, моё личное дело! Даже как добираться туда и то неизвестно. Посмотрел по карте: поезда идут только до станции Туркестан, а от неё к посёлку Сузак надо как-то перевалить хребет Каратау и за хребтом ещё двигаться порядочносам Сузак стоит на краю пустыни Муюнкум. Ну, взял я нехитрый свой багаж: тетрадку для записей, счётную линейку и тонюсенькое одеяло. И поехал. Поезда тогда, в начале тридцатых, плохо ходили. До станции Туркестанпо карте это совсем недалекопочти двое суток добирался. Доехал наконец, вышел на станции Туркестан. На горизонте поднимаются горы, до самых тучтот самый хребет Каратау, через который мне каким-то способом перебраться нужно. Но как сделать это, неизвестно. Хожу по станции, спрашиваюникто не знает. Разузнал наконец, что в горах свинцовые разработки ведутся, работает днёвник и на следующий день с рудника на станцию машина придёт. Пришла машина, стал я шофёра уговаривать взять меня. Тот не соглашается. Зачем я нужен ему? У него своих грузов хватаетмашина маленькая, старая, а дорога трудная. Наконец как-то всё-таки уломал я его, сел в кузов. Не знаю, то ли действительно дорога там такая ужасная была, то ли он со злости так меня тряс,несколько раз я чуть вообще из кузова не вылетел! Добрались наконец до рудника. Шахта, несколько домиков. И никому абсолютно я там не нужен, наоборот, все злобно косятся на меня: что за тип непонятный? Случайно вдруг узнаю: из Сузака приехали на рудник в гости к родственникам казахи на лошадях. Надо, думаю, уговорить их взять меня с собой. Но как уговорить? Пошёл к ним. Стоят мрачные, в малахаях, в рваных халатах. Я объясняю им: «Надо мне ехать!» Они даже и не смотрят. Наконец один из них молча кивнул на свободную лошадь, я обрадовался, взгромоздился на неё. Страшное это было путешествие: через перевалы, ущелья, по самому краю тёмных пропастей. Спустились с гор, оказались в пустыне. В песке ядовитые фаланги шевелятся, каракурты ползают.
Въехали наконец в аул. Сады, арыки, вода. Я прямо с лошади свалился на центральной площади аула, возле водоёма. Лежу и чувствую: ни рукой, ни ногой не могу пошевелить. А мне надо в Сузак добираться, в районный центр. Пошёл к местному председателю: как добраться в Сузак? Тот говорит (по-русски немножко понимал): «Не знаю! Мы в Сузак редко ездим. Говорят, к кому-то тут приехали родственники из Сузакапопробуй с ними договорись». Я стал метаться по дворам, выяснять, к кому родственники из Сузака приехали. Наконец в одном дворе увидел подводы. «Да,там вроде соглашаются,завтра поедем!» Завтра рано утром пришёл я в этот двор, сел на одну из подвод, поехали. А вся подводаэто колёса и две доски положено вдоль. И на этих досках сидишьни прилечь, ни облокотиться. И главное, я понятия не имел, сколько дней до Сузака ехать. Оказалось, четыре дня! Ну, днём ещё ничего, а ночью в пустынехолод! А у меня из вещейтолстовка (так тогда рубашка называлась, с тесёмочкой возле горла) и тоненькое одеяльце. Казахи завернутся в кошмы и спят, а я наброшу на плечи одеяльце и целую ночь прыгаю вокруг подвод. Наконец на четвёртый день вечером приехали в Сузак. Поселили меня в школеи помню, каким блаженством мне показался сон в пустой комнате, на полу, на подстеленном тонком одеяльце! Утром всталсразу взялся за дело. Обошёл с местным начальством поля, составил план по урожаю и сенокосу. Всё нормально,но как вспомню обратный путь, сразу сердце в пятки уходит. Снова придумываю себе какое-нибудь дело, по которому ещё на день надо задержаться.
Наконец окончательно все дела сделаны, пора ехать. Спрашиваю у местного начальства насчёт транспорта. Мне говорят: «Послезавтра на станцию Туркестан пойдёт караван верблюдовранним утром приходи на центральную площадь». Пришёл я в назначенный срок на площадь, гляжу, лежат верблюды в пыли, с невозмутимым видом жвачку жуютнижняя челюсть медленно так двигается слева направо, справа налево,а вокруг них страшный гвалт стоитпогрузка идёт!какие-то споры, чуть ли не драка. Разыскал наконец в пыли начальника каравана. Так и так, говорю, надо ехать. «Билет бери!»он так отрывисто мне говорит. «Билет?!говорю.На верблюда?»«А ты на чём ехать хочешь?» Пошёл яи действительно, разыскал такую зелёную будочку на краю площади, купил билет. Как сейчас помню: билет на верблюда, тридцать рублей!
Стали тут верблюдов нагружать, привязывают канистры, мешкиравномерно с обеих сторон, чтобы уравновешивалось. Нагружают буквально горуверблюда под ней почти и не видно, только голова торчит и с тем же невозмутимым видом жвачку жуёт. А вокруг него шум, суета ещё больше усиливаются. На меня никто и не смотрит. Понимаю: сейчас поднимется караван, уйдёт, а про меня никто и не вспомнит. Я забегал, засуетился, потом полез на лежащего с краю верблюда, и вовремя, как оказалось: верблюдов как раз поднимать начали. В ноздри у них такая палка насквозь продета, с узлами на концах, чтобы палка не выскочила,и вот караванщик хватает за эту палку, дёргает, наконец верблюд неохотно встаёти сразу ты поднимаешься на огромную высоту! Причём сначала верблюд, неожиданно для меня, на задние ноги поднялсяя поехал вперёд, еле ухватился, потом на передние всталя поехал назад. Наконец приспособился, гляжу на всё уже с высоты. Караванщик берёт верблюда за палку, продетую в ноздри, ведёт к стоящему впереди верблюду и привязывает палку верёвкой к хвосту переднего верблюдатак составляется караван.
И наконецзакачались, поехали. Верблюд медленно идёт, словно спит на ходу. И качает непрерывно, как в лодке. Скажу тебе: ничего на свете нет более выматывающего душу, чем езда на верблюде. И пейзаж вокруг один и тот же: пустыня день за днём. Солнце палит, караванщики покрикивают на верблюдов. У караванщиков ружья за плечамиэто ещё тридцать третий год шёл, басмачи иногда нападали на караваны. Но в этот раз обошлось, ехали нормально, хотя выматывала эта поездка страшно. Останавливаются наконец, верблюдов пускают пастись в кусты колючкижуткое растение, только верблюды и могут его есть, приспособились. А я тут падал на землю и лежал. Понял тут, какое это счастьепросто лечь на землю и полежать распрямившись. Казахи тем временем в огромном казане воду греют. Потом посылают ко мне мальчишку, тот кричит: «Шай!» (то есть «чай»). А было у меня на весь путь три сухие лепёшки. И вот оторвёшь половину лепёшки, тебе нальют в кружку кипяткуи вся еда за день! Измучился, проголодался. В общем, когда доехал я до станции Туркестан и в поезд сел, да ещё на верхнее лежачее место устроился, только тут понял я, какая замечательная это вещьцивилизация, с её благами!