На целую вечность, кажется, установилась в небольшой избе тишина, неловкая, гнетущая всех троих. Степан сидел, сгорбившись еще больше. Мария застыла у печи с заслонкой в руках. Михаил смотрел в чашку с чаем. Потом поднял взгляд, с головы до ног оглядел не ко времени аккуратно приодевшуюся Марию, проговорил:
Ты б, теть Маруся, оставила нас одних
И правда, торчу тут дурой! встрепенулась она, глянула в окошко. Вон уж Катерина в контору пошла. И мне ж надо
Она закрыла печь заслонкой, сдернула фартук, метнулась к вешалке.
Поговорите. А я потом прибегу калачи вынуть
И стукнула дверью.
Убегая, Мария на ходу все же поправила на кровати краешек одеяла, хотя в этом не было никакой надобности. Михаил сделал вид, что не заметил ее торопливого движения, а Тихомилов понял это, чуть скривил уголки губ.
Не воспитывать, дядя Степан, я пришел тебя, помолчав, сказал Михаил. Ты вдвое старше меня С Катей я сегодня чуть не до света вот проговорил. Легко, думаешь, ей?
Степан Тихомилов шевельнулся. Но сказатьничего не сказал.
Вот то-то и оно, дядя Степан. Я мальцом был, а помню, как она тебя ждала Как всякое твое письмо с фронта при себе носила, теплом своим согревала. А тут посыпалось на нее, как свинцовые каменья с неба.
Степан теперь легонько и осторожно вздохнул, будто остерегаясь чего-то, и опять промолчал.
Речушка вон наша Романовка маленькая, овечка перебредет. А сколь в ней воды утекло. Иную прошлую горсть воды и вернуть бы, да как, далеко она, неизвестно и где.
Умом-то все это понимаю, Михаил, хрипловато выдавил наконец из себя Тихомилов.
А уезжать тебе отсюда, дядя Степан, все ж таки не надо. Ну, куда от родных-то этих холмов да степей? Мне вот они так во сне снились все.
Степан Тихомилов, исхудавший и усталый, поднялся, прошелся по комнате, остановился и стал глядеть на Михаила. Глядел долго, будто не узнавая, а сказал так:
На отца своего ты сильно чем-то похож.
Снова сел и пододвинул к себе чашку с чаем, долго позвякивал в ней ложечкой.
Тяжко мне тут будет. Да и Кате с Петрованом сам говоришь
Это первое время. А там все обкатается Да и коли хочешь, так Катя-то с мужем сами и просили меняпусть, мол, остается тут Степан, в колхозе своем
Сами?! Просили? не поверил Тихомилов.
Вру я, что ли?
На стенке тикали часы-ходики, звук маятника громко раскатывался по комнате, причиняя, кажется, нестерпимую боль Тихомилову.
Пока обкатается-то, сколько живого мяса сотрется, сказал он.
Не без этого, конечно, согласился Михаил. Только и о том подумай, дядя Степан, есть у тебя и сын. Да и сам-то еще молодой. Чего тебе, всего-то и сорок.
Ну, это уж тебе жениться
Да как знать, кто наперед. И Михаил поглядел не на кровать, а в сторону печки, где недавно стояла Мария. Снега вон еще холодные счас, а как зажурчат
Тихомилов бросил взгляд туда же,и они, кажется, без слов поняли друг друга.
Веселый ты человек, Михаил, покачал головой Тихомилов, и впервые его губы тронула неясная и грустноватая улыбка.
Потому что горя натерпелся, дядя Степан. А похлебаешь его, так и узнаешь, как жить-то надо. Ну, давай, что ли, чай допьем
Где-то через час Михаил зашел в колхозную контору. В председательском кабинете толклись несколько женщин и Василий Васильевич Васильев, о чем-то спорили с Катей. При появлении Михаила все враз умолкли и гурьбой пошли к дверям.
А калачи-то твои, теть Марунь, сказал Михаил.
Ой! воскликнула счетоводиха и, оставив на столе свои бумаги, тоже выскочила.
Ну что ж, Катя Пожалуй что, я и готов под твое начало встать.
Миша! Да отдохни недельку, другую!
Не усталый я, Кать.
Надо ж хоть подумать, к какому делу тебя.
Да к любому. И столярничать и плотничать я там научился. И кирпичные дома могу класть, штукатурить, малярничать. Автомобильную премудрость всякую освоил, шофером работал полтора года
В окна лилось утреннее мартовское солнце, по-зимнему еще жидковатое, но по-весеннему щедрое и веселое. Катя, ничего не говоря, долго смотрела на брата, в ее ясных, немного запавших от двух бессонных ночей глазах стояла усталая грусть.
Со Степаном-то говорил?
Ага, заходил к нему. Михаил взял стул, поставил к окну, присел и, отвернув голову от сестры, некоторое время глядел на искрящиеся под утренним солнцем снега. Потом проговорил:Сойдется он, я думаю, с теть Маруней-то.
Миша?! невольно воскликнула Катя.
А что? оторвался от окна Михаил. По-моему, Кать, они этой ночью и ночевали под одним одеялом.
Внешне на эти слова Катя никак не отреагировала. Может быть, лишь грусть в ее глазах стала чуть погуще, но она, опустив ресницы, прикрыла ими глаза.
Потом они еще посидели в безмолвии. Михаил снова глядел на белые искристые снега за окном, слушал, как орут где-то под карнизом юркие воробьи в предчувствии семейных своих забот.
А что ж, Михаил Бабенка она славная, сказала Катя.
А я с весны прямо дом себе буду ставить. Деньжонки у меня найдутся. А как поставлюсразу и женюсь.
Ох! Да ведь, Миша., еще и невесту надо высмотреть.
Ну, это мы постараемся, улыбнулся Михаил.
* * *
Как и предсказывал Михаилбудто в воду тогда он глянул, Степан Тихомилов женился раньше Михаила.
Где-то через недели две после своего возвращений, немножко привыкнув к новому своему положению и чуть оттаяв душой, он, дождавшись, пока Петрован перестал стучать в кузнице, вышел ему навстречу.
В гости хочу к тебе, Петрован, напроситься.
Да мы с Катей завсегда рады, Степан Кузьмич. И Михаил, однако, дома уж.
До этого Степан по-прежнему почти не показывался на улице, жил у Марии. И та бегала по Романовке лишь на работу да с работы, и то озираясь по сторонам, будто несла каждый раз краденое. В разговоры ни с кем не вступала, в конторе сидела, уткнув лицо в бумаги. В конце концов Катя ей и сказала:
Раньше ты мне говорила, а теперь вот я тебе Что ты, Маруня, как маленькая?
И тут сорокалетняя, почти с самого начала войны овдовевшая женщина, и в самом деле как девчонка, горько всхлипнула, шатнулась к Кате, спрятала у нее на груди лицо.
Катенька! Я будто донага раздетая по деревне хожу Разве ж не слышу, как бабы судачат? Да и понимаюгрех-то какой делаю! А как прикатит ночьне могу, все забываю на светеи себя и тебя
Да какой грех? И я-то при чем?
Да как же
Ну а по-серьезному-то он что собирается?
То-то и оно не знаю. Ничего не говорит. Да и что коли я сама к нему лезу.
А он скажет, Маруня. Ей-богу, скажет.
Правда?! Правда? с надеждой и недоверием прокричала Мария.
Конечно. А то и сама заведи речь.
Ой, не посмею! Что ж ты, скажет, дура, десяток дней поигралась, да уж и всего хочешь. Пусть он сам коли захочет. А неттак и на том ему вдовье спасибо великое
И вот Степан пришел с каким-то важным разговором к Кате с Петрованом, это чувствовалось по тому, как он, несмело улыбнувшись, поздоровался, как неловко раздевался, забыв про торчавшую во внутреннем кармане бутылку, как приглаживал потом волосы ладонями, хотя из нагрудного кармана пиджака виднелась расческа.
Проходи, проходи же, Степан, пригласила Катя. Сейчас ужинать будем.
Спасибо. Да я вотвспомнил он про бутылку, вытащил ее и поставил на стол. С разговором.
Успеем и с разговором, Катя уже засуетилась у печки. Миша, доставай огурчиков. Петрован, сала из погреба принеси. Фрося, ну-ка хлеба нарежь
Когда выпили по рюмке, которая чуть сняла все-таки возникшую с появлением Степана неловкость, тот проговорил:
У Михаила вон слово с делом не расходится. Столько, говорит, мы время потеряли, надо сразу и за дела, и тут же запрягся в колхозные работы. А я вот покуда
И ему я говорила, и тебе, Степан, скажу куда же они уйдут от вас, колхозные дела?
Да нет, Катерина Даниловна, неловко уже.
Это «Катерина Даниловна» опять стало возвращать растаявшую было неловкость, и Михаил, тотчас разлив по рюмкам, сказал:
Правильно, дядя Степан, что пришел. Капель звонит, колхозника на работу гонит.
Так что я готов, Катерина. Это первое. А второеСтепан взял налитую ему рюмку, приподнял ее, будто собирался посмотреть на свет. Рюмка подрагивала в его руке, и он поставил ее обратно на стол. Хотя об этом, дурак я такой, надо было не во-вторых, а во-первых сказать Низко я кланяюсь тебе, Катя, за те муки, что с детьми моими ты перенесла.
Ну что ты, что ты Степан! Катя отвернула повлажневшие глаза.
Да уж порассказала мне Мария. А я еще за судьбу свою обижен был.
Выпьем, что ли, давайте, проговорил Михаил. За то выпьем, чтобы тяжкое твое, Кать, прошлое, да и наше со Степаном проваливалось все глубже, как камень в воду, и не всплывало, как тот же камень, никогда.
Когда выпили и по второй, Степан некоторое время помедлил, ковыряя в тарелке. Потом отложил вилку, поднял тяжелую голову, спокойно проговорил:
Так что жизнь надо сначала начинать. Потому решили мы с Марией, как снег сойдет, новый дом ставить.
Он говорил это, глядя Кате в глаза, и она не отвернула своих, выдержала, лишь зрачки ее чуть дрогнули.
Что ж я тебе скажу, Степанответила она, потому что его взгляд требовал ответа. Хочешь, нет ли, а сначала надо. И ты все правильно правильно.
Да, мы, Степан, по весне тебе и этот освободим, свою развалюху починять счас начну вот. Чего ж тебе строиться? сказал Петрован. А коли хочешь, так деньгами
Умный ты, Петрован, а тутТихомилов дернул щекой. Это мне с Катей да с тобой за всю жизнь не расплатиться.
Так ведь
А хочешь, чтоб навеки не рассорился я с тобой, так больше чтоб не слыхал
Тогда прости Я ж от чистого сердца.
И я от чистого Значит, одобряете? спросил Тихомилов сразу у всех.
Да как же за такое человеческое дело не одобрить? От души радоваться будем.
Тогда я и пойду, доложу ей. А то она как узнала, что я к вам, в рев ударилась
Накинув шерстяную шаль, Катя вышла в сенцы проводить Степана. Там, в холодных потемках, он обернулся к ней, она положила руки ему на грудь, на секунду припала к нему головой и тут же отдернула ее, прошептала:
Вот жизнь
Да уж конечно Твой Петрован все говоритпо-воро-от!
А Марунькабаба добрая. Она всю себя отдаст тебе.
Да я это понял. За две недели понял вот. И решилсячего тянуть неприкаянность-то свою.
С богом тебе, Степан
В сельсовет Тихомилов с Марией съездили еще по санной дороге. Потом всей деревней гуляли до утра в старенькой Марунькиной избе.
Свадьба была как свадьба, по-деревенскому шумная и пьяная, с песнями и плясками. И все-таки было в ней что-то горьковато-тяжкое. На три четверти Романовка состояла из вдов, и то одна, то другая бабенка, попев и поплясав, кидалась в рев. Мария вылетала из-за стола отпаивать их водой, бабы в ответ говорили ей, кто жалуясь, а кто откровенно завидуя, примерно одно и то же: счастливая, мол, одной из всех нас тебе и привалило
Да разве ж я повинная в том, бабоньки Нежданно, негаданно выпало как ливень с ясного неба пролился, оправдывалась Мар«я и беспомощно обращалась за поддержкой к Кате; Да скажи ты им, Катерина! Скажи
А иод конец и сама Мария тяжело разрыдалась, упала вниз лицом на кровать.
Степан Тихомилов на этой своей свадьбе был молчалив и спокоен, песен и слез он будто и не слышал, лишь когда Мария зарыдала, он поднялся со своего места, раздвинул толпившихся у кровати женщин, сильными руками поднял жену, принес и посадил ее за стол.
Вот воткак в подтверждение своей невиновности пробормотала Мария, обтирая ладонями мокрые и счастливые глаза.
* * *
А через год с небольшим, в мае пятьдесят третьего, как только отсеялись, сыграли свою свадьбу и Михаил Афанасьев с Софьей Пилюгиной.
Более четырехсот раз за это время вставало над небольшой Романовкой древнее и вечно молодое солнце, щедро освещало холмы и пашни, сенокосы и пастбища, обновляющуюся потихоньку деревнюСтепан Тихомилов с Марией да Михаил Афанасьев поставили к зиме пятьдесят третьего новые дома. И сама земля пять раз обновлялась за это времявесной, летом, осенью, зимой и снова весной.
Обновлялась земля, разносил ветер над нею знакомые и привычные людям, но все-таки каждый раз по-новому волнующие их запахи: летомразомлевших под солнцем трав, осеньюусталых полей и поспевших хлебов, зимойчистого и холодного снега, а весноймолодого и свежего неба, в теплую глубину которого возвращались птицы, извечные его жители
Обойдя на другое утро после своего возвращения деревню, завернув вслед за Софьей в телятник, Михаил пообещал вечером прийти снова и сделал это. Когда он, улыбающийся и веселый, вошел в помещение, девушка готовила пойло для телят. Увидев его, она быстро разогнулась, отступила к окошку, будто намереваясь выскочить через него, брови ее, черные и длинные, как птичьи крылья, зашевелились, туго распрямились.
Потом между ними произошел такой разговор:
Ну и что? спросила она.
Ничего. Утром я же обещал прийти к тебе, вот и пришел.
Как пришел, так и уйдешь. Ну, поворачивайся!
Он, ростом чуть не под потолок, стоял и улыбался.
Ну, уходи давай.
А я вот вижу, Сонь, ты ждалаприду иль нет.
Скажи-те! вспыхнула она неподдельным гневом. Так вот и глядела в окошко весь деньне идет ли, мол, светик-то ясный?
Ты что ж всегда такая злая?
Всегда, бросила она резко.
Тогда он снял шапку и присел на скамейку.
Значит, я буду тебя перевоспитывать.
Брови ее опять шевельнулись, но теперь не расправились в тугие стрелы, а, наоборот, обмякли как то обессиленно.
Слушай, ты в своем уме? Вся деревня уж знает, что утром ты был тут. А ты снова
Да мне-то что за дело!
Вам, мужикам, все просто. А нам
Так я ж на тебе жениться хочу, Соня.
Ох ты! Будто задохнувшись, она крутнула головой вправо, влевото ли чтоб поймать глоток воздуха где-то, то ли чтоб убедиться, нет ли посторонних здесь. И, раскинув, как прежде, во весь лоб брови, насмешливо произнесла:
Слепой в баню торопится, а баня еще и не топится.
И тут выдержки у нее не хватило, она сорвала со стены коромысло и, не опасаясь уже, что ее голос может быть кем-то снаружи услышан, закричала:
Уходи отсюда! Сейчас же Жених нашелся!
Она подбежала к двери, ударом плеча распахнула ее.
Ну!
Красивое лицо ее теперь схватилось неприятными пятнами. Михаил понял, что слова о женитьбе были глупыми, они оскорбили ее.
Прости меня, СоняОн поднялся и, не надевая шапки, пошел к двери. А там опять мягко улыбнулся ей. Только я упрямый. И на что решилсяуж своего добьюсь.
Да хоть лоб расшиби! Ты что ж, забыл, что меж нами стоит?! прокричала она, сжигая его огромными глазами, в которых полыхала в ту минуту неукротимая ненависть. За что ты за что ты отца
Он, уронив шапку, схватил Софью за плечи, сильно, не жалея, встряхнул дважды, не давая ей договорить. А затем выдохнул ей в лицо, тоже яростно и гневно:
Ничего меж нами не стоит! Это ты с чьих слов? Не твои это слова.
Мои!
Нет, не твои, глухо бросил Михаил, поднял шапку, отряхнул. Меж нашими отцами, а тем больше дедами хоть мы их с тобой и в глаза-то не видели, лютая вражда стояла. А меж нами с тобой откуда ей взяться?
Оттуда же! упрямо сказала Софья.
Ну, тогда и дура, безжалостно бросил Михаил, шагнул за порог, с грохотом швырнул за собою двери.
Он угадал, не своими словами говорила с ним Софья, дочь Артемия Пилюгина. Когда она вчерашним днем утащила от Макеевых и повела домой согнутую в крючок бабку Федотью, та, чтоб не ковырнуться головой в землю, со злостью тыкала впереди себя костылем и до самого порога бормотала проклятья всему афанасьевскому роду. А в избе, еще не раздевшись, захрипела:
А ты, чтоб тебе печенку вывернуло, с проздравлением к нему убивецу. У-ух! и замахнулась костылем.
Да будет тебе, бабушка, попросила Софья, взяла у нее костыль, поставила в угол, начала раздевать.
Ты гляди у меня! И матка твоя безмозглая Ну да Лидка сызмальства дура. Пашенька-то придетон вас наизнанку вывернет. Чтоб за версту мне обегала род их весь проклятущий, а Мишку-убивца за четыре.
Бабушка! Ведь к богу тебе скоро, а ты
У-у, греховодница! Ждете не дождетесь, знаю
* * *
За версту, а тем более за четыре, Софья никого не обегала, но сходились они с Михаилом, не в пример Степану Тихомилову с Марией, долго и трудно.
Всю весну пятьдесят второго они почти и не виделись, так, здоровались только. И то вначале Софья на его приветствия не отвечала, скорее пробегала мимо, потом начала кивать головой и только где-то под конец мая впервые откликнулась голосом: «Здравствуй», наклонила низко голову и торопливо скрылась.
А издряхлевшая вконец Федотья, неделями сидевшая обычно без движения на печи, как старая, умирающая сова в темном дупле, чутко сторожила поведение внучки и безошибочно уловила в тот день новое ее состояние. И когда вечером Софья явилась прибраться да сварить чего-нибудь для Федотьи, та завозилась, словно заскрипела на печи высохшими костями, злобно простонала:
Помоги слезти-то, язви тебя
Что это ты сердитая? спросила Софья, помогая ей спуститься.
А то Чую, кровь в тебе гнилая запенилась. Остудися, Сонька!
Да о чем ты говоришь-то?
О чем, о чем Гляди у меня!
Как сошел снег и началась посевная страда, Михаил стал работать на пахоте прицепщиком, а вскоре колхоз получил еще один грузовик, и он сел за руль.
По окончании полевых работ он и Степан Тихомилов купили в районе по полсотни бревен, кирпичей на фундамент, тесу, плах, шиферу, принялись все это перевозить в Романовку.
Однажды ранним июньским вечером, закончив разгрузку купленных там же готовых дверных блоков, оконных рам, Тихомилов и Михаил сидели, покуривая, на бревнах, прикидывали, кому с какого боку удобнее пристроить веранды. Мимо с термосом в руке проходила Софья.
Сонь! сорвался с места Михаил, подскочил | к ней. Здравствуй.
Строители Здравствуйте, холодновато проговорила она, собираясь идти дальше.
Да погоди ты хоть маленько.
Да зачем мнеОна все же остановилась, только бросила невольно взгляд в сторону Федотьиного дома. Мне бабушку надо чаем на ночь
Подожди чуток. С голоду не помрет.
Он взял ее за руку у локтя и потянул к кучам стройматериалов. Она, хоть и сопротивлялась, пошла.
Ты вроде не одобряешь нас с Михаилом? спросил Тихомилов, когда они подошли.
Да мне-то что? Стройтесь на здоровье.
Как это такчто?! воскликнул Михаил. Нам же с тобой в новом доме жить.
Он все еще держал ее за руку, при этих словах она будто вспомнила об этом, резко освободилась. Но с места не тронулась, лишь едко проговорила:
Ага Только вот сватам бы родиться да в бороды обрядиться.
Это что-то уж долго ждать, улыбнулся Тихомилов и поднялся. Ладно, Михаил, до завтра
Он ушел, а Михаил и Софья стояли молча, будто не зная, как продолжать разговор.
Сонь
И в это время с крылечка Федотьиного дома хрипло донеслось:
Со-офья! Паскудница-а!
Старуха стояла там в черном проеме дверей, одной рукой держалась за косяк, а другой трясла костылем.
Оставь ты меня в покое! измученно простонала девушка в лицо Михаилу, повернулась и пошла. Отойдя на несколько шагов, обернулась, прокричала, задыхаясь:Никогда не будет, никогда ничего этого!
И теперь уж не пошла, а побежала к старухе.
А в доме Софья остервенело накинулась на Федотью:
Чего орешь? Позоришь на всю деревню Твое-то какое тут дело?!
Как эт как эт?! едва проглотила застрявшую в горле ярость старуха. А кто эт с ружья-то батьку твово? Забыла?!
Не забыла! прокричала Софья. А за что? Ну, скажи! Я ведь не маленькая, все знаю. Что же это за человек такой был? То и горе моё, что отец Да какой он отец?!
Чирей те в глотку В глотку чтоб! завизжала Федотья, как облитая кипятком. Пашенька вот придет
Да провались ты со своим Пашенькой! совсем вышла из себя Софья. Что ты пугаешь им этим Как его и назвать-то только?! Похуже всякого палача он! Детишек малых спалил, не пожалел! А чем они виноватые были? Он, Михаил-то, правильнодеды да отцы враждовали, а мы при чем?
Ополоумела! Умом сошлапростонала старуха. Ты рассуди-ка!
А тем более дети неразумные те?! Ну, ответь мне, скажи! наступала на нее Софья.
Озверела, озверела
Мало тюрьмы-то твоему Пашеньке. Его тоже бы из ружья
Рехнулась ты-ы! Уймися, замолчи
Не замолчу! Мишка этот и не нужен мне может. А не замолчу.
Израсходовав все силы, старуха, припав на костыль, стояла посреди комнаты, беззвучно уже открывала и закрывала беззубый рот, дышала часто и сипло, будто выталкивала воздух сквозь прохудившуюся грудь.
И не лезь мне больше в душу со своими Чего хочу, то и буду делать, сказала Софья, повернулась к висевшему на стене шкафчику, достала оттуда чашку с блюдцем, хлеб, масло, варенье. Садись ужинать.
Однако старуха двинулась не к столу, а к печке. Она вскарабкалась на нее с трудом, но помощи у внучки, как бывало всегда, не попросила, села там спиной в угол и оттуда, из полутьмы, поглаживая прыгнувшую ей на колени кошку, стала глядеть куда-то в пустоту, мимо Софьи, будто ее в доме и не было.
* * *
До самой своей кончины большую часть времени она теперь так вот, сидя в углу на печи, и проводила. На коленях у нее постоянно лежала кошка, от ласки и тепла сонно мурлыкала, поблескивая из полутьмы зелеными огоньками. Иногда глаза и самой старухи вспыхивали странным желтоватым светом, и Софья часто не могла различить, кто это смотрит на нее сверху, из тьмыкошка или бабка Федотья.
Поняла ли старуха, что власть ее над внучкой кончилась, или иссякли ее, питавшиеся ненавистью к людям последние силы, но за Софьей она больше не следила, в ее отношения с миром не вмешивалась. Она с внучкой теперь и не разговаривала почти, поест безразлично, что та приготовит, молча даст себя обиходить, сводить в баню, которую Софья топила для нее по субботам, и опять на печь, сидит там безмолвно, иногда вздохнет, забормочет что-то.
Сквозь эти вздохи и бормотанье у нее явственно кое-когда вдруг прорывалось:
Пашенька, сердечный Не дождуся родимого, некому и глаза мои будет закрыть.
Меня-то уж и за человека ты не считаешь, что ли? сказала ей на это однажды Софья.
А ты что? А ты кто? ответила ей Федотья, проявив вдруг и прежнюю ясность ума и характер. Кто просту того сто ангелов в душе. Смирная на тебе одежа, да нет на тебя надежи. У-у, лукавая, знаю! А кто лукавит, того черт мохнатой-то лапой и придавит. Мишка-то Афанасьев.
Постыдилась бы ты, бабушка? Что ты все мне Мишкой
Знаю ужо. По глазам твоим бесстыжим все вижу.
Да что ты в них видеть можешь?! вскипела Софья. Ничего в них нет! Нет!
Это Софья так думала, что ничего нет в ее глазах. Михаила она избегала, как и прежде, а коль где сталкивалась, сердито расправляла длинные свои бровине вздумай, мол, снова разговоры зачинать.
Однажды мать спросила у нее осторожно:
Долго так мучиться-то будешь? И Михаила мучить.
Кто? О чем ты? Сразу почужевшая, Софья отступила на шаг.
О чем Гусиха вон сунет голову под крыло, да и думает, что ее не видно.
Мама! вскричала Софья, упала ей на плечо. Мама Бьюся я, как рыбина на берегу. До воды не добраться, а тут дышать нечем.
Да что ж не добраться-то? негромко спросила мать.
А то и не добраться Как подумаешь да вспомнишь всеотец, пожар А бабушка Федотья все бубнит, бубнит.
Разговор случился этот поздним вечером, Лидия отошла от дочери, стала разбирать свою кровать. Она сняла только одеяло, повернулась, села на кровать, одеяло положила себе на колени и долго глядела куда-то в сторону. Наконец, вздохнув, негромко проговорила:
Федотья Не знаю, как и сказать-то тебе, доченька. Иголка вот служит, пока ушко не сломалось, а человек-то жив, пока душа в нем не погибла. А у Федотьи души человечьей никогда и не было. И сыну отцу твоему, она сердце дала будто шерстью обросшее. И скажу я тебе, доченька На чужой-то слух это будет грех да кощунство великое, а ты поймитем выстрелом Мишка Афанасьев божий свет мне открыл.
Софья слушала эти неторопливые слова притихшая, будто испуганная, в больших глазах ее было мучительное раздумье.
А раз мне, так и, наверное тебе, еще тише произнесла Лидия, по-прежнему не глядя на дочь.
В измученных глазах Софьи что-то дрогнуло, зашевелилась, заплескалась в них тоскливая, невыносимая боль.
Ну а сестра его Катерина-то Даниловна, как ко мне, если
Больше слов у Софьи не хватило.
Да что ж Катерина Она еще и меня утешаетпогоди, мол, Лидия, как солнышко теплом нагреет, так все и поспеет.
Неужто так она? Согласится?! недоверчиво воскликнула девушка.
Глупаявздохнула Лидия. Ну как есть ты несмышленая еще. Катерина столько всего нахлебалась, что лучше нас с тобой понимает что почем.
Но и после этого разговора Софья не могла переломить себя, и в ее отношениях с Михаилом было все по-прежнему. Завидя его где-нибудь, она тут же меняла путь, уходила, не оборачиваясь. А он никаких попыток догнать ее или остановить не предпринимал.
* * *
Скоро горит огонь, да быстро течет вода, а время для Софьи тянулось теперь медленно, медленно. Как и раньше, она обмывала да обстирывала свою бабку, частенько оставалась у нее ночевать.
Давай-ка лучше уж я буду теперь ходить за Федотьей-то, сказала как-то под осень Лидия. Сожму уж свое сердце а то она тебя, как Пашку, совсем в крючок согнет.
Да ладно тебе! раздраженно воскликнула Софья. Потом добавила поспокойнее:Не согнет. А тебя она может и поленом ударить. Или кипятком плеснуть.
Да она уж может, усмехнулась Лидия. О чем хоть вы говорите-то там?
Теперь усмехнулась Софья.
Сказать, так не поверишь. Ни о чем мы не говорим.
Как так?
Да так. Она молчит, и я довольна.
Действительно, они почти ни о чем не говорили, даже на приветствия каждый день появлявшейся Софьи старуха отвечала нехотя и не каждый раз.
Из дома Федотья еще иногда выползала, если были теплые дни, садилась где-нибудь на припеке, жадно вдыхала свежий воздух, равнодушно оглядывала видимый ей кусок деревни и останавливала тусклый взгляд на поблескивающей под солнцем щебенистой дороге, спускающейся с холмов, точно ждала, не идет ли, не спускается ли по ней внук ее Пашенька.
Осень и всю зиму опять сидела на печи, опять вздыхала да бормотала, высохшими руками гладила свою кошку, на приветствия она теперь и вовсе перестала отвечать. Софья к этому привыкла, принимала все как должное, лишь однажды ближе к весне спросила:
Что это ты, бабушка, никогда не поздороваешься даже?
А чего там в колхозишке-то? вместо ответа спросила вдруг Федотья.
Живем, что же К Березовскому колхозу нас хотят вот присоединить. Не колхоз теперь у нас будет, а бригада. А то маломощные вы, говорят, трудно вам.
Вон чего Бригада, пожить бы, да не надо. Степка-то, каторжник, грю, Тихомилов-то, чего?
Что это он каторжник? Хороший он дядька, работает
От непонятливая Да я спрашиваю, с пузом, нет Марунька-то счетоводиха?
А-а Ждут ребенка.
Ага, качнула головой старуха. А тебе-то когда Мишка приладит?
Софья вся полыхнула гневом, выпрямилась и, тугая, как стрела, шагнула к старухе:
Ну вот что! Захочу, так и приладит! Тебя-то уж не спрошусь
И с плачем выскочила прочь.
Через минуту буквально она, расстегнутая, в опавшем на плечи полушалке, ворвалась в новый дом Михаила, куда он вселился еще по осени, со стоном упала в его сильные руки, забилась:
Не могу больше терпеть от нее! И мучиться не могу больше Сил нету, Миша, Миша!
Да что случилось, Сонь?! воскликнул он тревожно, Соня, Соня?
А назло ей пришла! в беспамятстве прокричала она. Назло! И не уйду больше отсюда.
Михаил все понял, прижал девушку к себе и, вдыхая запах ее волос, проговорил печально:
Я знал, что ты придешь. Только Назло-то если, так я не хочу, Соня. Не хочу я так.
Потом он осторожно стал отстранять ее от себя.
Ты успокойся. Успокоиться тебе, Соня, надо. Ну, ступай домой и успокойся
Ага, надо, Миша, кивнула девушка согласно и обессиленно, не глядя на него. Затем подняла огромные, заполненные слезами глаза, в них зажегся какой-то упрямый и жгучий свет, и она произнесла примерно те же самые слова, которые год назад сказал ей Михаил:Пойду Только завтра вечером я опять приду к тебе. Нам обо всем, обо всем поговорить надо. Ты будешь ждать?