А я спрашивала, Кать. А ончто, говорит, с тюрьмы-то не мог, говорит.
Ладно, ступай. Только я прошу тебя, Маруня Ты никому боле про это про злобность эту его. Сама говоришь, что и прежнего сердца у него есть еще краешек А там и все отойдет.
Да это я понимаю, Катерина, сказала Мария.
* * *
Весь этот день Катя никуда не выходила, то и дело поглядывала тревожно и боязливо за окна, будто где-то под ними и могла проявить себя стерегущая ее опасность. Но видела лишь, как обычно, ряд домишек вдоль пустынной улицы да сверкающие белым снегом холмы.
Когда солнце пригрело по-настоящему, она велела Фросе с Марийкой покатать маленького Данилу на санках по улице, собрала его, выпроводила детишек, долго сидела одна за пустым столом. Сами собой лезли в голову обрывки пережитого. Свадьба Степана Тихомилова с Ксенией Ее смерть, в которой глухо обвиняли то Василиху, то эту старую каргу Федотью, неизбывное горе Степана, которое она, Катя, переживала как свое А потом вокруг ее ребятишки, ребятишки свои и Степана ТихомиловаМишуха, Николай, Захар, Донька, Зойка, Игнатий, не поймешь, не разберешь, какие их, афанасьевские, а какие тихомиловские. Она всех обихаживала, обстирывала, кормила эту вечно грязную и голодную ораву день за днем, месяц за месяцем И когда-то вроде она вдруг захотела, чтобы Степан сыграл ей на своей гармошке так же, как играл в свое время для Ксении, а Степан не стал, все отказывался. Вместо этого он, кажется, сказал ейя б женился на тебе, кабы Ксения забылась. Ну да, так он точно и сказал, а что же она?
Катя наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что же она почувствовала и как вела себя после этих слов. Но не могла, время да заботы многое, оказывается, затерли. Да и хорошо, с облегчением отметила она, иначе все то пережитое слишком уж тяжко, а может, и невозможно было бы носить в себе. Но вот что она ясно помнитпроводы Степана на фронт. Всего-то полтора дня дали мобилизованным на проводы, Степан все порывался отвезти детишек своих в детдом, а она, Катя, кричала ему: «Какой детдом? Ополоумел! Будто я уж неживая. Али непривычная к такому делу»
Вспомнив это, Катя почувствовала, как закапали из глаз слезы. Коли б отвез в детдом ихостались бы живы его Донька с Захаром, а она вот не сохранила их, она, она виноватая в их гибели! Да кто ж знал, что так все получится, что все шестеро, как отец на войну уйдет, с одной с ней останутся, что объявится с фронта Пилюгин Артемий и вместе с матерью своей Федотьей изъедят ее своей ненавистью
Поплакав, она будто и облегчилась, стала думать, что в гибели его детей она не виновата. Она хотела как лучше. Там, на вокзале, она все кричала ему в ухо: «Не заботься об них Они же мне давно не чужие Мамкой, слышал же, зовут» А Степан отвечал, как пьяный: « Спасибо, Кать Спасибо, Кать Одно скажу тебе, Катя. После смерти Ксении я будто еще одну долгую жизнь прожил. Не знаю как, но ты у меня в душе полный переворот сделала. В общем, как с войны вернусь, и если ты будешь согласная» Договорить она ему не дала, потому что и так было понятно, что он хотел ей сказать. Когда вагоны уж поползли прочь толстой красной змеей, он все махал ей, свесившись через перекладину поперек дверного проема: «Я тебе обо всем напишу, напишу»
И вскорости она получила от него письмо, еще с дороги
Катя встала, подошла к полке, которая тянулась по верху стены от печки до самого угла, там хранились кастрюли, скалки, сито, деревянная квашня, поварешки, туда же ставились на ночь припасенные к утру всякая снедь, крынки с молоком, чтоб от детишек подальше да кошкам не достать. Полка эта была задернута ситцевой занавеской. Катя отдернула краешек, взяла железную, довоенной еще покупки банку из-под чая, порылась в Степановых письмах, нашла то, первое его письмо с дороги. Катя долго носила его в кармане тогда, конверт весь истерся. Степан писал в нем: « Катя, Катя, ты в одно поверь, что я тебя полюбил до самого края, а сейчас мне и вовсе стало ясно, какая ты душой необыкновенная. Вот я уехал и во всей полноте почувствовал, сколько тебе придется перенести с моими детьми. Но ты также и знай, как я вернусьотплачу тебе за все, за все, а коли выйдешь за меня, так я и ветру на тебя пахнуть не дам»
Такие же письма он писал ей всегда, до тех самых пор, пока они не прекратились. Их не было и месяц, и другой, и пятый, а она все ждала, ждала. Потом сообщили ей о похоронной, и она упала, как в могилу
Держа листок в обеих руках, она долго смотрела на письмо, больше ничего не различая, строчки слились в темные сплошные линии. Она думала, что из могилы помогли ей выползти добрые людидед Андрон, бабка его, Марунька, Дорофеев, Петрованвсе. Потянулись, пошли годы, новая жизнь пошла да пошла, а старая проваливалась куда-то все глубже, забывалась все глуше, и вдруг вчера из этого темного провала и объявился Степан Тихомилов. Да как же это, как это?!
Она даже и не слышала, только почудилось ей, что в сенях звякнула щеколда. Но когда заскрипела отворяемая в кухню дверь, Катя, возвращаясь к реальности, вздрогнула, письмо торопливо сунула под клеенку, а сама, напрягаясь всеми жилами, встала, будто навстречу той опасности, которую высматривала все утро через окошки. Но через порог шагнула Лидия Пилюгина, Катя обмякла.
Что это, Катерина про Степана Тихомилова по деревне говорятправда, что ль? торопливо, обеспокоенно спросила Лидия.
Да, правда вот.
Ба-а-тюшки! Да это что ж такое?! в страхе воскликнула она и села на голбчик, где недавно сидел Петрован.
Тебе-то чего маяться? Не ты сама, а Пашка твой сгубил в огне сына его Захарку. Так за то получил
Да в глаза-то тоже как ему глянуть мне? простонала Лидия.
После пожара, в котором погибли Захар и Зойка, Лидия, и без того забитая всей прежней жизнью, и вовсе взялась чернотой, будто сама обгорела в том огне, язык у нее как отняли. И лишь когда Пашку увозила милиция, она пробилась к сыну сквозь толпу, подошла к нему вплотную и при всех сказала:
Чтоб ты сдох там, изверг, такой же лютой смертью. Вот тебе мое последнее материнское слово.
Что сыну-то родному ворожишь трясучка голозадая! взвилась Федотья. Ишь, Пашенька, какова твоя матерь! Да чтоб у тебя язык отгнил!
Он и вправду будто у нее отгнил. Долго еще после Победы она ходила немее камня, людей сторонилась, в колхозе все годы пастушила в одиночестве. С одними бессловесными животными ей было, видимо, легче.
Катя понимала ее состояние, с лишними разговорами не лезла, за работу хвалила. Лидия к этому, да и ко всем добрым словам других, относилась недоверчиво, оттаивала медленно, как застарелая ледяная глыба, засыпанная землей.
А когда Катя на одном из отчетно-выборных собраний предложила ввести ее в члены правления колхоза, Лидия вскочила как ошпаренная и застыла безмолвным столбом.
Ты что, Лидия? Не хочешь, что ли? спросила Катя.
Лидия еще постояла, всхлипнула и, зажав рот концом шали, кинулась из конторы.
Лидию выбрали в члены правления, первое время она вела себя так же нелюдимо, а потом сама пришла в контору.
Спасибо тебе, Катерина Даниловна, за все за сердце человеческое. А на меня ты надейся.
Да я и надеюсь, Лидия.
Ох, тяжко без людей-то жить
С того дня Лидия стала меняться быстрее, и вот давно уже была Кате верной помощницей, а душевной щедрости у нее оказалось в достатке на всех. И сегодня Катя понимала, Лидия была встревожена не столько своей, неминуемо теперь предстоящей встречей с Тихомиловым, сколько ее, Катиным, положением.
Посидев какое-то время в унылом безмолвии, Лидия подняла голову, вздохнула и проговорила:
Ну, я-то уж ладно хотя голову за то с меня снять по справедливости будет. А вот что теперь-то у вас с Петрованом? Ведь я, как услыхала, аж захолонула.
Катя выслушала эти негромко сказанные слова, подошла к ней, села рядышком. Села, и обе стали сидеть по-бабьи молча и тоскливо, понимая друг друга без слов.
Наконец Лидия вымолвила через силу:
Откуда ж он объявился?
Ох, погодим об этом. Схочет, так сам пускай расскажет.
Сама-то хоть видела его?
Только и видела, как он в двери вошел да без воздуха и брякнулась. А сейчас он у Марунькн спит. А может, уже и встал.
Что же теперь, Катерина?
Ну что Вот все утро тыкаюсь между стен как слепая. Петрован-то говорит, добрая его душа: раз такой поворот, то как решишь, Катя, так и будет. А я одно чуюпрежнее мое сердце к Степану закаменело, и песок по нему давно пошел да засыпал.
Так тогда и слава богу, Катерина! встрепенулась Лидия. А он разве не найдет кого? Вдов-то сколько нынче сохнет как пючериц вон в поле.
Да оно и так можно рассудить, со стороны-то все легко да просто. А ведь мне все это ему сказать надо. И тоже, как тебе, в глаза смотреть и за Доньку, и за Захара
Лидия только горестно кивала головой, соглашаясь.
Так они, две немолодые женщины, встревоженно судили да рядиликак же произойдет у каждой из них встреча со Степаном Тихомировым. Годы у них разные, Лидия на пятнадцать лет была старше, но по внешнему виду они казались одногодкамиобе седоватые, с густыми морщинами вокруг усталых глаз, разве вот только плечи у Кати были попрямее да грудь помоложе, покрепче. Так они, каждая по-своему, этой встречи страшились, а произошла она неожиданно и, главное, была для каждой не столь мучительна. Может, потому, что обе были чуть ньяненькие по случаю возвращения Мишухи.
* * *
О предстоящем приезде своего брата, о котором тот написал еще в январе, Катя как-то и забыла. Появление в Романовке Степана Тихомилова напрочь выбило это из головы. Весь день девятого марта так кругом и прошел. Петрован до вечера ковырялся в своей кузне. Катя, как ушла от нее Лидия, опять бесцельно ходила по комнатам, все у нее из рук валилось, кое-как приготовила мужу и детям ужин.
Ужинали молча, дети тоже сидели за столом притихшие, даже трехлетний Данилка не хныкал, будто понимал, что матери с отцом сейчас не до него.
Когда Катя убирала со стола, а Петрован молча курил на своем обычном месте у порога, она проговорила:
Ты-то, Петрован, не майся, я же сказала тебе.
Да я не об себе маюсь. Как ты все объяснишь ему?
Марунька ему все обрисовала. Она прибегала утром Он что, на деревне не объявлялся?
Не показывался. Марунька запершись с ним сидит. Бабенки злословят.
Дуры если, так пущай.
Десятого марта Петрован пошел на работу поздно, солнце уже высоко играло над холмами. Минуты через две-три, как он вышел, послышался на улице какой-то шум и говор. Катя глянула в окно, увидела бегущую по направлению к ее дому Василиху. Еще увидела из окна, как из двух или трех домов выскочили раздетые, в одних кофточках, бабенки и стали удивленно глядеть туда же, куда бежала Василиха. А тут и в сенях послышался топот множества ног, рванулась дверь в кухню, из сеней ввалился Петрован, обрадованно прокричал:
Катя! Катерина! Да ты погляди, погляди Вот!
Он, полуобернувшись, обеими руками показал на распахнутую дверь. Через порог переступил, нагнув голову, широкоплечий парень с большим, сверкающим металлическими уголками чемоданом. Войдя, он поставил чемодан на пол, разогнулся. По одежде он походил на какого-то немалого начальникана нем было новое драповое пальто с серым каракулевым воротником, из такого же меха шапка, белые дорогие бурки, шея замотана шерстяным, тонкой выделки шарфом. Большими смеющимися глазами, в которых стояли слезы, он несколько мгновений глядел на Катю, затем потянул руку к шапке, сдернул ее. И, прежде чем она сообразила, что это ведь Мишуха, родимый брат ее, он с возгласом: «Ка-атя!»шагнул к ней, схватил за плечи, прижал к себе и затем, скользя руками по ее телу, упал перед ней на колени.
В кухне у дверей уже толпилось с полдюжины баб, кто-то из них догадался и подставил пошатнувшейся Кате табуретку. Она опустилась на нее, принялась мять у себя на коленях голову брата и, обливая ее теплыми слезами, все повторяла одно и то же: «Мишенька! Мишенька! Мишенька» А Михаил ничего больше не говорил, только вздрагивала под новым драповым пальто его широкая спина. Бабенки глядели на эту сцену и тоже всхлипывали, а в кухню вваливались все новые и новые люди. Когда она была забита до отказа, Катя будто опомнилась, поднялась с табурета.
Да что же это мы все плачем-то? Теперь радоваться надо. Бабы, помогите ж мне на стол чего приготовить. Печь вот заново затоплять надо
И она припала головой к груди брата.
Какая счас тебе печь? закричала Василиха. Мы сами всего нанесем. Ну-к, бабы, давайте по домам да тащите у кого чего Да не сразу, а через часок-другой. Пусть Катерина-то с братом повстречаются да наговорятся. Давайте, давайте
И она принялась выталкивать всех в сенцы.
* * *
Теперь Степан Тихомилов начисто вылетел у Кати из головы, она глядела и не могла наглядеться на брата. Тот, изменившийся до неузнаваемости, превратившийся даже не в парня, а в крепкого, заматеревшего мужика, был все еще немного чужим и незнакомым, хотя она по каждому его жесту, по голосу, по его спокойным и рассудительным словам узнавала прежнего Мишуху.
Когда все из кухни вывалились и они остались одни, Катя беспокойно и растерянно подумала: а как теперь он с Петрованом сойдется? Обо всем, конечно, Катя Михаилу писала в письмах, и он одобрял ее замужество, да ведь письма одно, а как теперь, на деле-то, получится, как примет его Михаил, все-таки Петрован-то инвалид. А Михаил будто мысли ее прочитал. Еще и не вышли все из кухни, он подошел к Макееву, обнял его со словами:
Спасибо тебе, дядя Петрован, мое большущее что в самый тяжкий час ты Катю под крыло взял Человека в ней увидел.
Беспокоилась Катя, как Михаил и Фроську примет, наполовину пилюгинскую. Пока колготились в кухне люди, дети молчком сидели в своей комнате, и Катя краем уха слышала, как старшая ее дочь присмиряла младших. Но и тут все вышло лучше некуда. Обернувшись от расчувствовавшегося Петрована, Михаил спросил:
Это, слышу, Фрося там, что ли, младших-то наставляет?
Да кто же еще, кивнула Катя.
Ну-к, покажите мне сперва мою старшую племянницу.
Катя вывела Фросю со словами:
Вот, Фросенька Это твой родной дядя. Ну что ты, глупенькая?
Девочка, растерянная, молчала.
Ну, здравствуй, Фрося. Вон ты какая уж большая да красивая. Сколько же тебе годков-то?
Восьмой. В школу нынче пойду, ответила она.
Восьмо-ой! Помощница матери с отцом выросла.
Да уж и не знаем, как бы мы без нее, сказал Петрован.
Ну а коль такая послушница да помощницаглянь-ка, чего я тебе привез.
Михаил, щелкнув замками, открыл чемодан, плотно набитый всякой всячиной, вынул шелковое цветастое платье, косынку, блестящие ботиночки и яркую коробку шоколадных конфет.
Вот гостинец тебе. На-ко, Фросенька.
Девочка взглянула на отца, который гремел у печки заслонкой, потом на мать.
Возьми, доченька.
Только после этого она взяла подарки, прижав их к себе, побежала из кухни в комнату. На пороге обернулась с лучистой улыбкой:
Спасибо
Ну, теперь других давайте моих племянников.
Михаил щедро одарил всехМарийке с Данилом привез ворох всякой одежды и игрушек. Кате подал невиданной красоты шаль с кистями, а Петровану плотного синего бостона костюм.
Миша, Мишатолько и выговаривала Катя сквозь наворачивающиеся слезы, жалобно и беспомощно. Да ты чего же Зачем столько Это ж какие деньги надо!
Я ж там работал, Катя, а не баклуши бил. Тюрьма-тоона только для преступников. А вот тебе мой самый главный подарок.
И он протянул ей небольшую коробочку. Катя понимала, что там какая-то драгоценность, невольно отступила назад.
От ты, как Фрося будто. Так то ребенок. Держи.
Катя подрагивающими пальцами раскрыла коробочку и осела на стулна бархате лежали большие, крученого золота серьги с искрящимися камнями.
Это ж они ж алмазные! выдохнула она с неподдельным испугом.
Да, сказали в магазине, что будто бриллиантовые, улыбнулся Михаил.
Да у меня ж и дырок в ушах нету.
Теперь проколоть придется.
Оставив коробку с украшениями на столе, Катя поднялась и как пьяная опять упала на плечи брата, глухо зарыдала, затряслась. Михаил, как недавно сама Катя, широкой и сильной ладонью мял ее волосы и говорил:
Все беды наши, Кать, кончились. Кончились! Теперь жить будем.
* * *
Через час в дом к Макеевым набился чуть не весь колхоз. Петрован лишь растопил печь, но приготовить они с Катей ничего не успели, да в этом не было и надобности, люди натащили всего самии солений, и жарений, и спиртного. И Катя и Петрован от такой людской щедрости поначалу были ошеломлены и растеряны, ведь, как ни крути, срок отбывал он все-таки за убийство человека, только сам Михаил все принимал как должное, и он же сказал сестре:
Они ж не за меня, Катя, а за тебя радуются.
Ох, не знаю, Миша, ничего-то я не понимаю! воскликнула она. Все, все на свете почему-то переворачивается.
А все, кроме человеческого понятия.
Это сказала Лидия Пилюгина. Михаил обернулся к ней и подтвердил:
Правильно.
Лидия Пилюгина пришла к Макеевым в гости первой, она понимала, что ей надо было прийти вперед других, принесла бутылку водки, кусок розового сала и миску красных соленых помидоров, сказала:
Вот, Михаил Примешь ли? И тут же, глядя ему в глаза, поставила условие:Только чтоб от всего сердца. Да об Артемии, обо всем прежнем нам с тобой никогда не говорить.
Михаил какое-то время помедлил. Лидия добавила:
Мы вон с Катериной давно порешилине было ничего промеж нас с нею прежнего, да и все.
Приму, тетка Лида, сказал Михаил, не отворачивая глаз.
Тогда, Катерина, подай-ка нам стаканчики
Эта выпитая Михаилом стопка была едва ли не последней, чокался он потом со всеми, чуть пригубливал и говорил:
Спасибо большое за привет За Катю вам всем спасибо.
Да что говорить-то! воскликнула на это Легостаиха. Это бабам надо Катерине в ноги кланяться. На каждую у ней души да тепла в такое лихое время хватило. А тебя с возвращением. Если честно сказать, а более ничего и не говорить, так жалели и ждали мы тебя, Михаил.
И Легостаиха, сильно сдавшая и постаревшая за последние годы, выпила целых полстакана.
Раздвижной стол, поставленный в горнице, всех не вмещал, часть людей толпились вокруг него, стояли у стен, а в кухню входили все новые гости, Катя и Петрован метались к каждому, угощали, и каждый говорил им:
С праздником вас! С возвращением Михаила. С радостью большой.
А откуда Михаил возвратился и по какой причине столько лет отсутствовалоб этом никто ни одним словом даже и не обмолвился.
Наконец Петрован усадил жену за стол рядом с Михаилом. «Ладно, ладно, с остальными да кто еще подойдет я сам покружусь, а ты пристала, попразднуй-ка с братом!»сказал он ей. Пьяный веселый говор поднимался все выше и выше, послышались уже и песни было, и вдруг все смолкло, сперва на кухне, а потом в комнатечерез порог шагнул Степан Тихомилов.
Катя невольно поднялась, а Михаил, державший на коленях трехлетнего Данилку, лишь передал его сидящей рядом с ним Лидиита с готовностью протянула к ребенку рукида изумленно поглядел на сестру.
Мишенька Я не успела тебе сказатьпромолвила она.
В дверях комнаты застыл Петрован, а за ним стояла, разматывая платок, Мария.
Что ж здравствуйте, в полной тишине хмуро произнес Степан.
Ты ж, Катя, писала что похороннаяпроговорил Михаил, ошеломленный.
Он вчера ой, позавчера уже приехал.
Да как же?! Откуда?
А с того света, оглядывая горницу, усмехнулся Степан. Он был сейчас чисто выбрит, в свежей рубашке, в поношенном, но хорошо отглаженном пиджаке.
Был на том, теперь на этом. Ну-к, пусти меня, Петрован, энергично проговорила из кухни Мария и, войдя в комнату, распорядилась:Принимай, Катерина, гостя. И всем нечего воздух ртом ловить. Вопросы да расспросы потом, а счас гулять надо. Ну, здравствуй, Михаил Данилыч. Меня-то помнишь, тетку Маруньку?
Да помню.
А тыэкий парнина вымахал. Это ж сколько тебе годков теперь?
Двадцать два вроде.
Вроде Володи, а зовут Михаил. Ну-к, где наши места, потеснитесь. Садись, садись, Степан, нечего хмуры-то разводить, вот сюда, меж Михаилом да Лидией садись.
Вывалив целый ворох слов, Мария будто заткнула ими ту дыру, откуда пролилась тишина, снова закачался, возникая, говорок.
Михаил налил Степану водки.
И вправду будет время теперь все друг о дружке расспросить. С возвращением тебя, дядя Степан.
Что ж, и тебя
Лидия, там вон холодца положь, помидорчиковпротянула Катя чистую тарелку Пилюгиной. Та, придерживая одной рукой ребенка, другой ловко наложила закусок, поставила перед Степаном.
Вот я сама и застольное слово скажу, подняла граненый стакан Мария. Жизнь вон, она, как кипяток, кого не обжигает! Да только от брызгов этих кто свалится, тот и сварится
Это она про меняусмехнулся Степан.
И про тебя покуда! воскликнула Мария. Я с тебя вчерась весь день да седни все утро вареные-то лохмотья скоблила.
До живого-то мяса добралась? спросил кто-то со смешком.
Доберуся! пообещала Мария. Так я чего говорю? Хотя вы, понятно, и пили за них, да еще разок за Катерину и Михаила давайте-ка, которые вот все же нашли в себе силы и в кипяток с головой не свалились.
Так, Маруня! Вы ведь и поддерживали. И ты вот тоже сколько меняподала голос Катя.
А как же без того? согласилась Марунька. Мы ж люди, а не звери какие, что поедом едят друг дружку. Ну, давайте.
И она лихо опрокинула стакан.
Выпил и Степан, а закусывать из тарелки, куда наложила закусок Лидия, не стал, даже чуть отодвинул ее, ковырнул вилкой в чашке с капустой.
Лицо Лидии, загоревшееся при появлении Степана, теперь вовсе потемнело, она наклонилась к Данилке, подрагивающей рукой стала оправлять его рубашонку, хотя она была в порядке.
Все этои поведение Степана, и состояние Лидиине укрылось от Михаила. Он в отодвинутую Тихомиловым тарелку положил ложку капусты и поставил ее снова перед Степаном. Тот медленно повернул тяжелую голову, глубоко ввалившимися глазами поглядел на Михаила.
Ты в колонии, должно быть, в передовых ходил?
Михаил усмехнулся.
Да как тебе сказать, Степан Кузьмич Амнистии мне никакой не вышло. А в общем-то был там не на последнем счету.
На Степана с Михаилом никто теперь, кроме, может быть, Кати да Петрована, особого и внимания не обращал, снова плавал в горнице беспорядочный галдеж, становясь все гуще. А потом опять вдруг резко пошел на убыль. И по мере того, как хмельной шум оседал, все отчетливее слышался в кухне деревянный стук костыля.
Сгорбленная Федотья с седыми сосульками выпавших из-под платка волос обозначилась в пустом проеме дверей уже в полной тишине. Она перешагнула через невысокий порожек, оперлась, по обыкновению, на костыль обеими руками, некоторое время оглядывала людей, часто и бессильно дышала. Неживые ее глаза, затянутые мокрой пленкой, ничего не выражалини злости, ни презрения. Даже по Михаилу и Степану она скользнула взглядом пустым и мертвым, будто и не узнала ни того, ни другого.
Глаза ее ожили, вспыхнули холодным и неукротимым бешенством, когда она увидела, что Лидия держит на руках сына Кати Макеевой. Старуха перестала даже дышать, будто дряблое ее горло сдавило невидимой петлей. Она вскинула свой костыль, указывая на Лидию, прокричала:
Дьяволи-ица!
Катя резко поднялась, а старуха, где только и силы у нее нашлись, еще резче повернулась к ней:
С-сатана!
И со стуком опустила палку.
Уходи-ка ты от нас, Федотья, проговорила было Катя.
Вот, вотстаруха теперь указала костылем в сторону Михаила и Степана. Бесы пришли! А сатана давно тут живет! Пилюгина снова ткнула костылем воздух по направлению к Кате. Чертенят наплодила!
Так и не опуская костыля, прочертив им в воздухе, уставила его снова на Лидию и теперь уже не захрипела, а, расходуя последнюю ярость, выплескивая ее до дна, завизжала:
А тебя, дьяволицу, в кумовнихи позвали! В кумовнихи А ты и рада, проклятущая
Прокричав это, старуха пошатнулась. И упала бы, наверное, и никто, пожалуй, не поддержал бы ее, да стрелой влетела Софья, молодая, проворная, красивая, в белом кашемировом платке с красными цветками, один конец которого был обвязан вокруг шеи, другой лежал на спине.
Бабушка, бабушка! Кто же тебе велел сюда? Пойдем-ка домой. Пойдем
Она подхватила старуху и повела ее к выходу.
Федотья не сопротивлялась. За порогом уже Софья обернулась, блеснула в улыбке своими большими, грустными и будто виноватыми глазами.
С приездом, Михаил, тебя
И они со старухой скрылись.
Михаил сидел ошеломленный. Да и остальные не сразу пришли в себя. Софья ворвалась как молния, осветила горницу ярким светом и исчезла, оставив людей будто опять в каком-то полумраке.
Да что ж вы, гости дорогие?.. опомнился раньше сгех Петрован. Давайте-ка, и я скажу Катерина, ну-к разлей людям от нашей радости.
Все зашевелились, задвигались, а Михаил все смотрел в распахнутый проем дверей.
Да это кто такая была? спросил он.
Сонька это, дочка моя, ответила ему Лидия,
* * *
На другое утро после возвращения Михаил встал до солнца, не дожидаясь завтрака, обошел всю деревню, поднялся на кладбище, постоял возле него, поскольку к могилам пройти было невозможноони были завалены глухими еще, метровыми снегами, а возвращаясь, увидел бегущую на работу Софью Пилюгину, повернул, не раздумывая, за ней.
Ой! воскликнула она, когда Михаил вошел в бревенчатый телятник. В руках у нее было по ведру, она, растерянная, так и застыла с ними посреди небольшого помещения с печкой и крохотным окном. Румянец на белых щеках, натертый утренним морозцем, стал разливаться по всему лицу. Чего тебе?
Поздороваться зашел, улыбнулся Михаил. Или нельзя?
Да можно что ж.
Тогда доброе утро, Соня.
Ага, кивнула она, все более смущаясь. Доброе А я вот на ферму за обратом. Телят своих поить.
Давай я помогу тебе принести.
И он хотел было взять у нее ведра.
Еще чегоОна поставила на скамейку, приткнутую к стене, оба ведра, отвернулась и стала глядеть в оконце.
Так они постояли некоторое времяСофья у окошка, а Михаил у дверей. Он глядел на нее, она чувствовала это, лицо и шея ее полыхали.
Вон ты какая выросла, промолвил потом он.
Какая еще?
А красивая
Слово это будто ударило ее больно, она повернулась, резанула его жгучими глазами, торопливо схватила ведра и шагнула к двери.
Она шагнула, а он не двинулся с места.
Чего ты? Вон люди-токивнула она за окно. Пусти давай.
А ты боишься, что ли, людей?
Ничего я не боюсь! Уходи ты
Ухожу. А вечером я опять приду сюда.
И он шагнул за порог.
Когда Михаил не спеша спускался по протоптанной в снегу узкой тропке к деревенской улице, Софья молча смотрела вслед ему сквозь оконное стекло. Огромные глаза ее, растерянные, напуганные, поблескивали влагой.
А Михаил домой не пошел, свернул к дому Марии. У крыльца он обколотил свои бурки, хоть снегу на них почти и не было, решительно толкнул дверь.
Степан хмуро сидел за столом и будто нехотя пил чай. Мария, аккуратно прибранная, в тугом ситцевом платье, в чистом льняном фартуке, тонкая и стройная, как девчонка, сажала в печь деревянной лопатой калачи. Увидев Михаила, она проворно разогнулась, кинула невольный взгляд на кровать, будто опасаясь, тщательно ли она застелена, смахнула с розовых, нагретых печным жаром щек капельки пота.
Милости просим, милости просим Раздевайся. Завтракал, нет? Давай-ка вот
Здравствуйте. А что ж, давай, теть Маруся, чайку покрепче.
На приветствие Степан не ответил, но Михаил на это будто и внимания не обратил, разделся и сел к столу.
По деревне прошелся На телятник завернул. Пилюгина-то Сонька какая девка выросла! Это ж сколько ей, а?
Семнадцать уж вроде, сказала Мария. Невеста.
Да это я и сам сообразил. Только что-то она мне другой показалась, чем вчера, напуганная какая-то.
А это, понимай, Федотья всю ночь ее тобой стращала, усмехнулась Мария.
А-а, нахмурился Михаил, но тут же и улыбнулся. А я к тебе, дядя Степан, поговорить. Вчера-то не до того было.
Скорый ты, гляжу, на все, сухо промолвил Тихомилов.
Так сколько мы с тобой, дядя Степан, время-то потеряли?
О чем же ты говорить со мной намерился?
Да вообще. Об жизни.
А поговори, Михаил, поговори, вмешалась Мария. А то он уходить с Романовки намылился.
Вон как! А куда?
Белый свет большой, тем же холодным голосом сказал Тихомилов.
Свет-то, он большой, да везде дорожки круты.
Да ты, гляжу, воспитывать меня явился! И Степан, звякнув чашкой, резко отодвинул ее от себя.