Ну я ж объяснял вамв ту сторону головой мне душно!
Не имеет значения,произнесла она.У меня на этаже все должны спать головой в одну сторону!
Дежурная с достоинством удалилась, и через минуту снова раздался стук. Я с досадой распахнул дверь. За дверью в тонком пеньюаре салатного цвета стояла очаровательная рыжая соседка, на которую я давно уже пялил косенькие свои глаза.
В электричестве что-нибудь понимаете?улыбаясь, спросила она меня.
Разумеется,ответил я.А что?
Да вот, кипятильничек сломался,соседка протянула мне никелированную спиральку с ручкой.Чаю хотела попить, и не получается.
Ясно,сказал я.
Мы поглядели друг на друга.
Когда можно зайти?улыбаясь, спросила она.
Можно через десять минут. Можно через пять.
Ясно,она твердо выдержала мой взгляд.
Как только дверь за нею закрылась, я, ликуя, подпрыгнул, коснулся рукой потолка.
За секунду я починил кипятильник, проводок был просто оборван,она даже не пыталась этого скрыть!
Я поставил на подоконник стакан, подстелив газету, опустил в холодную водопроводную воду кипятильничек. Демонстрируя мощь техники, вода сразу же почти забурлила. Дрожа, я сидел в кресле. Раздался стук. Я впустил соседку. Она обняла меня, и я вздрогнул, почувствовав низом живота колючую треугольную щекотку.
Потом я вдруг заметил, что на стене почему-то сгущаются наши тени. Я обернулся и увидел на подоконнике костер. В центре пламени лежал кипятильничек, расколовший стакан и вывалившийся на газету.
Я поглядел на это пламя, потом на соседку,и выбрал то пламя, что было ближе.
Утром дежурная по-новой зашла ко мнепоглядеть, в ту ли сторону я сплю головой.
Та-ак!оглядев номер, сказала она.С вас шестьсот девяносто шесть рублей двадцать копеек!
Шесть рублей я дам,потупившись, сказала соседка.
Потом я поглядел на несгоревшие каким-то чудом часы: полдень! Вот тут я испугался! Все рухнуло! Опоздал на жесточайшие, изматывающие тренировки, назначенные на восемь... Теперь, кроме презрения, мне нечего ждать от моих друзей!
Лехи в его комнате, конечно, уже не было. Я помчался в гостиницу к Дзыне. Его в номере не было, но дверь почему-то была открыта. Я вышел на горячий балкон, чтобы посмотреть на подъемник, и увидел прямо под собой, у нагретой солнцем стены потрясающую картину: Дзыня и Леха играли в пинг-понг, лениво перестукиваясь треснувшим шариком. Тут же, на теннисном столе, стояли открытые бутылки с пивом, на газетках лежала вобла и замечательный местный сыр чанах.
Куда же ты пропал?закричали друзья, увидев меня.Давай сюда!
«Вот это хорошо!»радостно думал я, сбегая по лестнице.
III. Как я женился
...Я был тогда откомандирован в лабораторию Министерства путей сообщения. Лаборатория размещалась в двухэтажном белом доме с балкончиком. Дом стоял прямо среди путей.
В зале первого этажа, сохранившем еще сладковатый запах дыма, помещались наши приборы. На втором этаже была мастерская художника. Каждое утро, часов в девять, когда солнце как раз попадало в наш зал, сверху раздавался скрип костылей и спускался, улыбаясь, художник Костя. Ноги у него отнялись после полиомиелита, еще в детстве. Раньше он работал в артели, выпускающей разные вокзальные сувенирызначки, брелочки для ключей, но неожиданно у него обнаружились свои идеии теперь он был художник, у него была мастерская, и по его образцам артель уже выпускала ширпотреб.
Костя, улыбаясь, смотрел на нашу работу, потом, переставляя костыли, проходил в туалет, потом, побледневший после умывания, снова поднимался наверх, и вскоре раздавался стук или скрипКостя ваял очередной свой шедевр.
Помню, однажды надо было отвезти в ремонт тяжелый прибор, и мы попросили у Кости его тележку, переделанную из дрезины.
Как он обрадовался!
Вот черти!радостно говорил.Знают, что у меня есть транспорт! Пользуются, что у меня транспорт есть!говорил он уже другому, сияя...
Мы вынесли его тележку, установили на ржавые рельсы. Я стоял сзади, придерживая прибор. Трещал моторчик. Светило вечернее солнце. Мы медленно ехали среди желтых одуванчиков...
Иногда ночью я проносился в тяжелом быстром поезде мимо этого дома. Дом был темный, мертвый. Под крышей горела лампа, но все вокруг было безжизненно.
Я привинчивал к столику свою аппаратуру для измерения вибраций, включал магнитофон,шумы и вибрации записывались, чтобы после, в лаборатории, их проанализировать. Подносил к губам микрофон, говорилголосом, охрипшим после молчания: «Третье купе, вагон типа 1770 рижского завода, год выпуска 67-й... Шумы у нижней полки... Запись».
И, поднеся магнитофон к нижней полке, минуту держал его там и, если уставал, неслышно приседал на другую полку.
«Конец!говорил я.Внимание. То же купе. Шумы у верхней полки... Запись».
Приподнявшись, я поднимал микрофон к верхней полке, застыв, стоял неподвижно, смотрел на колебания стрелки, иногдас удивлением.
Я любил работать в темноте, глядя лишь на светящиеся шкалы приборов. Это было прекрасноне спать одному во всем поезде, идущем через темноту, говорить самому с собой, потом выйти ненадолго в пустой коридорвесь вагон мой, потом вернуться, с тихим скрипом задвинуть дверь.
Иногда я брал с собой Костю: в купе без пассажиров шум и вибрации были чуть другими.
Вот черт какой!довольный, говорил Костя, собираясь.Пользуется, что у меня время есть!
...Однажды я привинтил аппаратуру и пошел в коридор за Костей. С ним стоял какой-то тип, видно забредший из вагона-ресторана. Глаза его и рот составляли мокрый блестящий круг. Оказавшись в пустом темном вагоне, он несколько ошалел от неожиданности, но все же старался говорить громко, показывая, что этот лунный свет и тишина на него не действуют.
Костя, пора!позвал я.
Он вошел в купе, задвинул дверь.
Вот черт какой!взволнованно заговорил Костя.Присталты, говорит, не падай духом, учись... еще, может, человеком станешь... Вот черт какой!говорил он, тяжело дыша.
Ну все, тихо,сказал я.Включаю.
На столик наехал свет, рябой от стекол.
Как-то, вернувшись из поездки, на пустынной улице я вдруг услышал женский крик:
Поймайте его! Пожалуйста, поймайте!
Обернувшись, я увидел бегущую прекрасную девушку, но, кроме меня, никого на улице не было.
Я поглядел вниз и увидел зверька, похожего на крысу.
Быстро нагнувшись, я схватил его двумя пальцами за бока.
Она подбежала ко мне, грудь ее высоко вздымалась.
Ой, спасибо!виновато улыбаясь, сказала она.
Зверек мне не понравился (наглая рожа!), девушкада.
Ну давайте уж,сказал я,помогу вам его донести.
Я посадил его в шапку, было холодно.
По дороге она расстроенно говорила, что очень его любит (совсем еще школьница, юннатка!), но приходится отдавать его бабушкезанятий в институте так много, возвращаешься иногда совсем ночью...
Хомячок отчаянно рвался, порвал на мне: два пальто драповых, перелицованных, три костюма шевиотовых, шесть пар белья... Потом еще пытался отвалитьв моей шапке! Потом надулся.
Наконец появился дом, где жила ее бабушка. Стукнув дверью, девушка скрылась в высокой парадной.
Я долго стоял в каком-то оцепенении, глядя вверх.
Голове без шапки было холодно.
Дом был весь еще темный, и вдруг высоко в окне у закопченной стены зажглась лампочка, мне показалось, что я слышал щелчок.
...Потом мы очутились вдруг в винном дегустационном подвале «Нектар»деревянном, горячем, освещенном пламенем... Кроме всего прочего, здесь оказалось «Чинзано», а я всегда отличался большим чинзанолюбием.
Но ведущая дегустацию, волевая женщина с высокой прической, сумела создать крайне суровую обстановку, все время подчеркивая, что дегустацияэто не забава.
Если хотите развлекаться, идите в цирк!то и дело гордо говорила она.
Лариса сидела рядом, стройно помещаясь на маленьком высоком сиденье, испуганно выполняя все инструкции. И только когда мы поднимались по крутой деревянной лесенке и я сзади тихонько подпер Ларису в плечи, она вдруг выгнулась и быстро потерлась головой об мои руки.
Я остановился. Озноб прошиб нас обоих.
На улице я сразу повел Ларису к себе домой. Она плелась за мной довольно покорно и вдруг уже на лестнице ухватилась за трубу!
Я обнял Ларису за талию, она мягко гнулась под моими руками... Потом выставила ногу, якобы для защиты... Потом осталось одно ощущение ее губсухих, чуть сморщенных, как застывшая пенка.
И, едва опомнившись, она снова ухватилась за трубу!
Я уже знал, что у нее есть официальный жених, ее ровесник...
Ну, не пойдешь?
Закрыв глаза, она замотала головой.
Ну, ладно.
Оскорбленный в худших своих чувствах, я проводил ее до дома, вернулся и уснул тяжелым сном праведника.
На следующий день я увидал ее из трамвая: она стояла у огня, прижатого к мерзлой земле ржавыми листами,тонкая, гибкая, правой рукой держала за спиной левую. Я стал расталкивать ни в чем не повинных граждан, но трамвай тронулся.
Весь день я был в напряжении, часа в четыре примчался к ней в институт, обегал все аудитории, читалки, лаборатории, но ее почему-то так нигде и не встретил.
Я шел по улице и вдруг увидал ее: она шагала с высоким длинноволосым красавцем, и так была схвачена, обнята рукой за плечо, что даже рот ее слегка был стянут набок!
...Промелькнуло несколько недель. Я абсолютно не забыл Ларису: время действует, когда оно работает, а просто так оно ничего не значит.
Я не звонил ей, но такое было впечатление, что звонил.
Случайно я видел ее на институтском стадионе. Она пробежала четыреста метров и, сбросив шиповки, босыми разгоряченными ступнями шлепала по мокрой, холодной траве...
Раз только я позвонил ей,естественно, в час ночи, но она, что удивительно, не рассердилась и даже робко спросила: «Именно сейчас необходимо встретиться?»
Нет, нет,сказал я.Вообще...
Ах, вообще!ответила она тихо, робко и, как мне показалось, слегка разочарованно.
Однажды я шел после работы по улицам, внушая себе, что я не знаю, куда я иду.
Было темно, но света еще не зажигали. Отовсюдуиз подъездов и подворотенвалили темные толпы. Я свернул за угол и попал на улицу, где жила она.
И тут я увидел, что прямо посреди улицы бежит хомячок, тот самый, опять в чьей-то шапке, и, что меня возмутило, бежит абсолютно уверенно!
Потом я гнался за ним по мраморной лестнице. Он метнулся к двери. Я позвонил. Брякнул замок.
Лариса с изумлением смотрела на нас.
Ну... пойдем ко мне?неожиданно сказал я.
Опомнившись, она затрясла головой.
Ну, а сюда... можно?
Нет,испуганно сказала она.
Ну, а к другу?..
К другу?она задумалась.Можно...
Потом мы плутали с ней по темному коридору, и я грохнулся головой об угол.
Бедный!прошептала она.
О, какая она прохладная, гладкая,словно ведешь ладонью в воде!
После этого мы два дня скрывались у Кости.
Вот черти!радостно говорил он.Пользуются, что у меня мастерская!
...Когда говорят: в жизни ничего не происходит,это неверно. Надо плотно закрыть глазаи в темноте сами потянутся картины, казавшиеся неважными, забытые в суете, а на самом деле они и есть моменты самой полной твоей жизни...
Неспокойная ночь, мы оба чувствуем, что не спим. Осторожно ворочаемся, тихо вздыхаем,все самое тревожное проникает в душу перед рассветом. Потом я засыпаю странным, коротким и глубоким сном, и во сне вдруг приходит облегчение. Проснувшись, я чувствую: ее рядом нет, быстро приподнимаюсь и вижу, как она тихо стоит у окна. Я подхожу к ней и с волнением замечаю, что выпал первый в этом году снег,под окном белые полосы, покрытые снегом крыши поездов.
И вот одна из этих полос сдвинулась, потянулась в сторону все быстрей,с завыванием помчалась первая в этот день электричка.
А потом и мы с ней уехали.
Я лежал в темноте на полке, и подо мной все стучало и стучало твердое колесо. Я лежал на спине, ощущая бескрайнюю темноту вокруг.
Вдруг на лицо наплыл свет. Я услышал, как она с тихим шелестеньем перевернулась под простыней на живот и, подставив руку под голову, стала смотреть в окно.
Бологое,сказала она.Старичок куда-то торопится. Милиционер стоит... Другой к нему подошел. Разговаривают.
Я лежал, не открывая глаз, и с каким-то наслаждением, словно с того света, видел все это: желтые стены под сводами, облитые тусклым электричеством, торопившегося старичка, двух разговаривающих милиционеров.
Потом вагоны стукнулись, поезд заскрипел... Свет оборвался, и снова наступила темнота.
IV. «Хэлло, Долли!»
Вскоре была свадьба. Запомнился стеклянный куб столовой посреди ровного поля полыни и ещекак подрались молодые стиляги, друзья невесты, в широких брюках с пришитыми по бокам пуговицами, а у кого и лампочками.
После, примерно через месяц, она вдруг сказала, что стала очень чувствовать запахи,капусты в магазине, запах сухого навоза и дегтя от проехавшей телеги. Как нам объяснили, это всегда бывает при беременности. До этого мы жили у меня, но теперь пришлось перебраться к ее родителям.
И вот я вел ее рожать. Она шла легко, она вообще носила легко, она и все на свете делала легко.
Буз болит,вдруг сказала она.
Что болит?
Буз!
Зуб? А ты кури больше! Сколько куришь-то?
Пачку... В секунду!она вдруг захохотала, как ведьма.
Я возмущенно умолк. Уже давно я твердил ей, что, если курить, родится уродец, но она не обращала внимания.
Улучив момент, я схватил пачку сигарет в кармане ее халата, она стала крутиться, больно закручивая мою руку материей, и кричать:
Ну не надер! Не на-дер!
Навстречу нам шел Филипчук, с книжкой под мышкой, а может быть, с книгой под мыгой, старый мой знакомый, еще по яслям, самый скучный тип, каких только видел белый свет. Я с ним поздоровался, и она сразу же спросила меня:
Кто это, а?
«Вот ведь,с досадой подумал я,фактически идет рожать, схватки, можно сказать, и еще интересуется, кто да кто, ху из ху! Непременно ей нужно все разузнать, разведать, захватить всю душу!»
А никто!ответил я.Тайна!
Вот этот мужиктвоя тайна?
Да, представь себе!
Она вдруг согнулась, прижав руки к низу живота, сожмурилась, открыв зубы и сильно сморщив лицо...
Ну, ладно,сказала она, распрямляясь,эту тайну ты можешь иметь.
«Да,подумал я,с тайной мне не повезло».
Ну как, приближения не чувствуешь?спросил я. И тут же не удержался и добавил:А удаления?
Мы долго шли через двор. Потом, распустив волосы, она исчезла. Я побыл там еще немного. Ряд гулких кафельных помещений, откуда-то доносятся шаги, голоса...
Я вернулся к себе и лег. Спать я не спал, но сон видел. Вернее, я понимал временами, что это сон.
Я иду по улице между двумя кирпичными домами. Впереди темная вода, мост на наклонных скрещенных бревнах слегка сдвинулся, отстал от берега, висит. Люди тихо перебираются внизу по воде. Почему-то очень страшно.
Потом я вхожу в какой-то дом, долго иду по желтоватым лестницам, коридорам, наконец вхожу в темную комнату, там все говорят тихо, шепчутся. На полу, на стиральной доске, спеленатая, лежит она.
Плохо,говорит кто-то над ухом.Она все говорила: «Лучше бы другой конец, лучше бы другой...»
Тут я наполовину проснулся и успел подумать: «Нет, это какие-то не ее слова«другой конец». Она бы так не сказала».
И сразу же начался второй сонлегкий, светлый. За окном по железному карнизу, покрытому белым снегом, проезжают люди в шубах, в сани запряжены олени, все освещено розовым солнцем. Вот останавливаются, слезают, через стекла разглядывают комнату. Сразу за карнизомбелый сверкающий провал, снег, чувствуется, очень легкий, пушистый.
Я проснулся. Было действительно уже светло. Под самым окном мели тротуар, шаркали метлой, я сразу подумалнеужели сухой, не смочили? Тогдапыль. Запершило в горле. Но нет, наверное, смочили, смочили...
«Дорогой, поздравляю! Ты, может быть, уже знаешь, что у нас родилась дочка, вес три двести, длина пятьдесят сантиметров. Я ее еще толком не разглядела. Только успела заметить, что, кажется, твои бровки.
Теперь на тебя ложатся обязанности неинтересные, но очень важные: во-первых, к выписке (9-го, часов в 11) мне нужен гардероб: принеси костюм замшевый и свитерок. Затем рубашка, трусы и лифчик (можно тот, что я тебе отдала в приемной родилки). Потом еще туфли и ваты с марлей. Теперьдочке. Ты мне сегодня сообщи, что у тебя есть к выписке. Узнай у мамы непременно сегодня или завтра о том, что она приготовила. Есть ли косыночка, подгузники, тонкие рубашечки. Теперь. Посмотри список того, что я тебе писала на календаре-шестидневке, и сделай так, чтобы все было. В аптеке купи ваты, рожки и соски и узнай, где есть весы напрокат. Отнесись, пожалуйста, без раздражения ко всему этому и постарайся к нашему приходу все сделать. Обо всем, что есть и чего нет, сообщи мне обязательно завтра. Принеси мне косметичку.