Целую.
Родила я в 1 час ночи и тебе не советую.
Попишу еще немножко, пока врача нет. Интересно, как тебе девчонка покажется. Мне она ужасно нравится. Жить бы нам в квартире с холодильником и друг с другом.
Как светская жизнь протекает в городе? Не пустует ли «Крыша» и кем она заполняется? Напиши, а? Ить интересно. У дочки отпала пуповина. Это хорошо».
«Дорогой! По телефону звонить не разрешили во избежание простуды. Поэтому ты мне пиши письма, длинные и интересные: где был, что делал, с кем делал, чего добилсяв общем, все те вопросы, которыми ты особенно любишь делиться. А если серьезно, то можешь писать о чем-нибудь другом или вообще ничего не писать. Ты к нашему возвращению должен: помыть окно, вытереть пыльв общем, навести идеальную чистоту. Как насчет кроватки? Поищи. В бюро справок есть список вещей для ребенка при выписке. Посмотри его и принеси, что нужно. Вот и все. Рад?
Очень хочу домой.
Совсем забыла. Ты чего не тащишь мне косметику? Возьми бигуди (три штуки), пудреницу и карандаш. Ты заверни это в газетку, а потом положишь в мешочек типа целлофан.
Дорогой! Сейчас доктор сказала, что завтра после двух часов в справочном бюро будет известно, выпишут меня или нет. Можно позвонить, и тебе сообщат».
Она кричала удивительно громко, при этом вся наливаясь красным, только маленькие ноздри от напряжения белели. Иногда она замолкала и тут же начинала с удивлением икать. Потом била ногами через фланель.
Мы решили назвать дочку Дашей, в основном в честь прабабушки, но и не без влияния популярной в том сезоне песенки «Хэлло, Долли!», которую своим неподражаемым хриплым голосом исполнял известный негритянский певец Луис Армстронг, параллельно подыгрывая себе на трубе.
Дочку, конечно, сразу же захватили женщинытеща, жена, тетка. Я сидел на кухне, брал целлофановые мешочки с фруктами, что жена принесла обратно из родильного дома, вытряхивал фрукты в тазик с водойпомыть. Сливы ровно легли на дно, образовав лиловую мостовую какого-то города, персики плавали посередине, как оранжевые, пушистые экипажи, яблоки всплывали и висели наверху, как розовые облака.
Потом я стянул с веревки пеленку, стал сушить ее над газом, сквозь темное, мокрое полотно виднелся синий гудящий кружок. Но тут набежала теща, оттолкнула, вырвала пеленку и умчалась.
«Мне кажется, я никому не интересен»,подумал я.
Тяжело вздыхая, я стоял в длинной очереди в кассу.
Значит, так,опомнившись, заговорил я, когда очередь подошла,бутылку подсолнечного масла...
Громыхание кассового аппарата.
Пачку гречневой крупы...
Громыхание.
Полкило творога... Вот такие неинтересные покупки,не удержавшись, сказал я.
А что делать?неожиданно сказала кассирша.
И главное, когда я донес все это, пытаясь удержать в охапке, и высыпал на стол, жена быстро глянула и сказала как ни в чем не бывало: «Ага. Ну ладно. Поставь в холодилу».
На кухне сидела теща, занималась обедом, разговаривая сама с собой: спрашивала и тут же отвечала, говорила и сама же опровергала. Войдя, услышал отрывок последней возмущенной фразы: «...разве это делодавать чучелам деньги?!»
Увидев меня, она колоссально оживилась:
Скорей послушайте,сказала она,какой я сочинила стишок: «Жила-была девочка. Звали ее Белочка».
Неплохо,задумчиво сказал я,а еще есть: «Шел Егор мимо гор...»
Весной мы с Дашенькой поедем к Любы,сияя, сообщила теща.
Кто этоЛюба?
Выяснилось, что это ее сестра, живущая где-то на Урале.
«Ну, это мы еще посмотрим»,хмуро подумал я.
Она стала жарить рыбувалять в муке, раскладывать по сковородке.
Я все норовил вскочить, умчаться по делам, сидел как на иглах.
Какие-то вы странные,говорила теща.Поешьте рыбы.
Долго жарит, долго...
Щелкнул замок: пришел с работы тесть.
А-а-а,слышен его голос.Ну, я сейчас, сейчас.
Сейчас он, наверно, снимает плащ, аккуратно вешает его на распялку, потом ставит галоши, строго параллельно, берется с двух сторон за бантик на ботинке, тянет. Долгое время вообще ничего не слышно, только дыхание: вдох, выдох. Что он тамзаснул, что ли?
Наконец, потирая руки, входит в кухню.
Суп будешь?спрашивает теща.
Суп?он удивленно поднимает бровь.
Казалось бы, чего здесь странногосуп, но он такойвсегда переспросит.
Потом мы сидели в комнате, молча. Тесть читает газету, одну заметку, долго, удивительно долго. Вот наконец отложил газету, потянулся к журналу. Неужели возьмет? Этот номер молодежного журнала со статьей обо мне, с моим портретом и несколькими репродукциями работ. Я давно уже, много раз, как бы случайно оставлял на столике... Тесть берет журнал в руки.
«Неужели сейчас прочтет?»замирая, подумал я.
Нет! Сложил этот журнал с другими, стал сбивать их ладонями, уравнивать края. Видно, ему откуда-то известно, что журналы существуют не для чтения, но для аккуратного складывания их стопками.
Теща, прибежав с кухни, на минутку присела на диван. По телевидению как раз идет нашумевший фильм с известным актером в главной роли. Она вглядывается, щурится и вдруг радостно заявляет:
Так это ж Генька Шабановна нашей лестнице жил!
Вечно, маменька, ты придумываешь,хрипло, зло говорит ей тесть.
Она поворачивается к нему, глядит на него, непонятно блестя очками.
Какой у нас папенька молодец!умильно говорит она.Сегодня видела его в метрокостюмчик такой славный, и даму под ручку ведет, так ловко, деликатно. Я еще подумала: какой он сладенький, наш папочка!
Тот, ошалев, откинув челюсть, сидит, ничего не понимая. А она встает и гордо уходит на кухню...
Но энергияудивительная! Только что вымыла посуду и ужетопает утюгом, гладит.
Имеются товары,говорит она, важно появляясь.Цвета: сирень, лимон.
Потом она подходит ко мне, преувеличенно вежливо говорит:
Сдайте завтра бутылки. Хорошо? И картошки купите.
Я молча киваю. Я физически уже чувствую, как все эти невкусные, неинтересные дела опутывают меня, делают своим...
У нас заночуешь?спрашивает тесть.Я тогда в прихожей на раскладушке, тына диван.
Ну зачем же?!говорю я.У вас чторассольник? Вот и буду спать в нем!
Тесть удивленно поднимает бровь.
Никто не заходит и даже не звонит. Первое время забегали еще друзья, но теща сразу же начинала громко говорить, как бы в сторону: «Как же, шляются тут разные объедалы да опивалы!» Ей, видно, любые гости представлялись в виде каких-то полусказочных объедал и опивалсапоги гармошкой, огромные блестящие рты, пальцы вытираются об атласные, с ремешком, рубахи.
...Время тянется томительно. Тесть осторожно гладит внучку. Жена стоит перед часами, шепчет, загибая пальцы, считает, какой грудью, левой или правой, сейчас кормить. Потом она садится на диван, положив дочь на приподнятую ногу.
Даша сразу бросается сосать, щеки так и ходят ходуном. Теряя грудь, начинает громко пыхтеть, сопеть, вертеть головой.
Мы с ней сегодня,говорит жена, помогая ей,часа три уже гуляли. Со всеми старушками тут перезнакомились, что на скамейках сидят. Я им говорю: «Вообще-то у меня муж есть, но он все по делам». Они кивают так, сочувственно, и явно думают: «Понятно все. Мать-одиночка!»
Она улыбнулась, прикрыв языком верхние зубы.
Потом домой ее отнесла и решилась вдруг в магазин сходить, впервые за все это время без нее. Очень странно было идти, без брюха и без коляски!
Вдруг заверещал телефон. Звонила одна моя старая знакомая. Своим бархатным голосом она сообщила последние новости, потом выразила удивление по поводу того, что я не смогу сопровождать ее в театр.
Странно,говорила она,по-моему, в любой интеллигентной семье должно быть правило: каждый встречается с кем угодно и не отдает при этом отчета!
«Что ж,хмуро подумал я.Получается, у нас неинтеллигентная семья?»
Тут я увидел, что рядом стоит жена, глаза ее полны слез, подбородок дрожит.
Опять?проговорила она.
Чтоопять?!вешая трубку на рычаг, закричал я.И по телефону разговаривать нельзя?
Да!закричала она.Нельзя!
Тесть вдруг захрапел особенно громко.
Ранним утром, спустив коляску по лестнице, мы вышли на прогулку. Было холодно. Дорога, разъезженная вчера, так и застыла остекленевшей гармошкой.
Мы двигались молча. Было удовольствие в том, чтобы катить коляску: чем-то напоминало езду на велосипеде илииз детствабег со звенящим катящимся колесом на упругой изогнутой проволоке.
Мы въехали в пустой парк. Во льду были видны вмерзшие листья, ярко-зеленая трава. Сходя с дороги, я разбивал каблуком лед над пустотой,открывались теплые парные объемы со спутанной травой.
А ты чего чулки эти напялила?спросил я.Других, что ли, у тебя нет?
А мне другие нельзя. У меня ноги тонкия. Тон-кия!важно проговорила она.
Все равно!сказал я.
Ну ладно,сказала она.Теперь я буду тебя слушаться...
Потом мы скользили по ледяному склону, придерживая колясочку...
Ло-рк! Смеется!
V. Жизнь сложна
Прошло семь лет.
Ех!говорила жена, разливая чай.Я в промтоварный сейчас заходила, такая там шерсть! Очень редко бывает! Очень!жена покачала головой.
«Да-а,подумал я.Пора, видимо, браться за ум, порезвилисьи хватит. Начинать пора солидную, основательную жизнь, пора в очередь становиться, как все!»
Грустно это было понимать, но я понял.
Я надел халат, пошел к себе в кабинет, сел за стол с целью начать новую жизнь.
Вдруг я увидел, что в луче солнца пунктиром блеснула паутина.
«Пунктиром... блеснет паутина!»похоже на начало стиха.
Гляжувсе ниже она к столу опускается, а на конце ее сучит лапками маленький паучок!
Куда же он? Как раз в бутылку с чернилами, которую я открыл, собираясь заправить ручку! Шлеп! Успел только схватить его за паутинку, вытащить, мокренького поставить на сухой лист. Паучок быстро забегал по листу, оставляя каракули. Вдруг я с удивлением разглядел, что получаются буквы!
Г... Д... Е... где-то я тебя видел!
Нахальство какое! В моем собственном доме где-то он меня видел.
Прелестно!
Еще штанишки такие мохнатые на ножках! Поднял я его вместе с листом: «Давай! Мне такие наглецы в хозяйстве не нужны! Я сам, может, неплохо пишу, конкурентов в моем собственном доме мне не надо!»
Паучок с ходу понял меня,утянулся на паутинке и где-то под потолком непонятно исчез.
Успокоился я, стал писать письмо,вдруг снова, разбрызгивая кляксы, шлепается на лист, бежит:
X... хоть бы пальто жене купил, подлец!
Тут я уже не выдержал, выхватил из ящика ножницы, стал щелкать ими над столом. Но никак паутину лезвиями не поймать: то сверкнет, то снова исчезнет, то снова сверкнет, совсем уже в стороне от стола. Долго прыгал я с ножницами, щелкал, совсем запарился. Исчезли вроде паучок и паутина. Но надпись на листе осталась: «Хоть бы пальто жене купил, подлец!»
Что за напасть! Не хватает еще, чтобы в моем собственном доме какие-то паучки меня критиковали!
Гляжуснова спускается. Вскочил я, выбежал на кухню, взял долото, молоток, на всякий случайлазер. Ну держись, думаю, дитя неестественного отбора!
Вижу вдруг: жена чистит картошку и тихо усмехается.
Та-ак! Все ясно. Паучков подучать?
Пошел в кабинет, разложил в готовности инструменты. Паучок снова окунулся в чернила, потом подтянулся на паутинке, прыгнул на лист:
С... Т... О... П! Стоп! Перерыв! Короткий отдых!
Ну что же, перерыв так перерыв! Пошел на кухню к жене. Она говорит:
Посмотри-ка, что за странное сооружение там на горизонте?
У нас за окном открытое пространстводалеко видно. И действительно, на горизонте что-то непонятное появилось... На высоких железных ногах какая-то площадка, на ней какие-то мощные окуляры,сверкают сейчас, против солнца, всю кухню заполняют своим блеском!
Да это не сооружение,говорю.Это, наверное, неземной пришелец показался на горизонте...
Сначала хотел было пошутить, но неожиданно сам вдруг поверил, испугался, громко закричал.
Потом вдруг икота началась!
И главное, с каждым иком оказываешься в каком-то неожиданном месте!
Ик!.. Высокая оранжерея, до самого стеклянного потолка растет какая-то дрын-трава.
Ик!.. На острове каком-то, вернее, на обломке скалы, среди бурного моря.
Ик!.. Похороны мои. Жена, седая совсем. Любимый мой ученик плачет, размазывая черные слезы по лицу пишущей лентой, которую я ему подарил.
Ик!.. Ну, слава богу! Снова на кухне оказался! Скорей попить холодной воды, чтобы больше не икать!
Вечером пошли в гости к ХиуничевымЛехе с Дийкой,я Лехе про иканье свое рассказал, Леха сморщился высокомерно:
Ты все витаешь? Пора уже за ум взяться!
Думаешь, пора?
Что ты в лавочке своей высидишь, со своими прожектами? Идеи гениальные не каждый год рождаются, а кусать надо! Что ты дождешься-то там, если даже Орфеич, со всеми пыльными-мыльными, не больше двухсот имеет?
Сам Леха давно уже «в ящик сыграл», определился в солидное место, где оклады не зависят «от всякой там гениальности», как он выразился.
Командировочные! Премиальные! Наградные! И дома никогда не бываешьсемье подспорье! Ну, хочешь, завтра же о тебе поговорю?
Очаровательные наши дамы как бы не слушают, мнут перед зеркалом какую-то тряпку, но тут застыли, я вижу, ушки навострили...
Но это ж отказ будет, ты понимаешь, от всяких попыток сделать что-либо свое!
Кому это нужно«твое»!с горечью Леха говорит.Жило человечество без «твоего» и дальше проживет.
Попили чаю с козинахом,Дия научилась варить такой козинах: зубы у гостей мгновенно слипаются, до конца вечера все молчат. Только в прихожей уже, нас провожая, Дия говорит мне ласково, как близкому своему:
И ты, видно, такой же, как мой!
Какойтакой?
Тоже как следует шарф на шею не можешь намотать!
Ну почему же? Наоборот! Я лучший в мире наматыватель шарфа на свою шею!
Потом мы ехали молча домой,жена, отвернувшись, в черное окно трамвая смотрела.
Ну, слышала?наконец я ее спросил.
Слышала!сощурившись и выпятив подбородок, ответила она.Но ты ведь, конечно, не согласишься на это. Тебе, главное, несуществующий свой гений лелеять... ждать, пока свалится на тебя какой-то неземной шанс. А как семья твоя живет, тебе безразлично, что у других все есть, а у нас ничего!она заплакала.
Ну ладно уж!не выдержав, сказал я.Подумаем!
Хотя чего, собственно, думать? Все ясно уже!
На следующий день я к Лехе в контору проник,почти полдня пробивался.
Леха в кабинете своем меня принял, заставленном почему-то железными шкафами.
Ну правильно, старих!дружески мне говорит.Мы тут с тобой такого накрутим!
По плечу хлопнул,начальник-демократ!
И началась новая моя жизнь!
Приезжаешь с папкой чертежей в какие-нибудь Свиные Котлы, выходишь из маленького деревянного вокзала, на автобус садишься... Автобус километра через полтора проваливается, как правило, в яму.
Все привычно, спокойно заходят сзади, начинают выталкивать автобус из ямы. Вытолкнулиавтобус взвыл радостно и уехал.
Ничего!спутник один мне говорит.Это бывает! Японцы говорятпешком надо больше ходить!
Идем километров пять, постепенно превращаясь в японцев.
В гостинице, естественно, мест нет. Дежурная говорит:
Но скажите хоть, кто вы такой, что мы должны места вам в гостинице предоставлять?!
Я мнс!гордо говорю.
Майонез?несколько оживилась.
Мыныэс!говорю.Младший научный сотрудник!
А-а-а!с облегчением говорит.Таких мы у себя не поселяем. Были бы вы хотя майонез, другое дело!
Что ж делать-то? Куда податься? Где-то должна быть тут жизнь, бешеное веселье, шутки, легкий непринужденный флирт?
Нахожу наконец «Ночной бар»большой зал, и, что характерно, царит в нем мертвая тишина.
Тут,спрашиваю,бешеное веселье бурлит?
Тут-тут,говорят.Не сомневайся!
Называетсяночной бар, а практически, я понял, сюда только те идут, кому ночевать негде: транзитники, командированные и т. п. Добираются из последних сил, ложатся лицом на стол и спят.
Глубокий, освежающий сон.
Вдруг драка!
Подрались дворники и шорники! Шестеро дворников и семеро шорников! Встаю с ходу на сторону дворников, обманными движениями укладываю двух шорников. Становится шесть дворников, пять шорников. Тут же встаю на сторону шорников, обманными движениями укладываю двух дворников. Становится четыре дворника и пять шорников. Тут же встаю на сторону дворников.