Лидия Скотт, ответил отец, была нам верным другом.
Миссис Скотт, заметила Ортенс, готовится стать следующей миссис Туми.
Я никогда такого не говорил, слабо возразил отец.
Пациентка? спросил я и, не дожидаясь ответа, продолжал. Это правда? Тело матери еще не успело остытьно нет, не надо штампов. Я понимаю. Это ведь длилось уже давно, не так ли?
Мужчины без некоторых вещей не могут обойтись, заметил Том, явно цитируя отца. Отец гневно уставился на него.
Уединение в хирургическом кабинете, вставила Ортенс. Больной зуб мудрости.
Как ты смеешь, дрожащим голосом ответил отец, кто ты такая, чтобы
Вдова? спросил я.
Солдатская вдова, ответила Ортенс, обхватив двумя руками чашку с чаем.
Бравый майор Скотт погиб в самом начале войны. На Марне или Сомме, или еще где-то.
Я не позволю
Почему, ну почему же? возразил ему я. Некоторым мужчинам брак необходим.
Нет, ну существуют же хоть какие-то приличия, ханжеским тоном ответил Том.
О, Бога ради, прекрати это, Том, сказал я. Жизнь должна продолжаться, возобновляться, или как это называется
Что бы жизнь ни означала.
Я лягу в свободной комнате, сказал отец и устало поднялся, в твоей комнате, добавил он, обращаясь ко мне, в бывшей твоей.
Понятно, ответил я. Значит, семьеконец.
Я этого не говорил, раздраженно возразил он. Ортенс, ты бы сходила за миссис Левенсон. Том, позвони Брауну. Нужно же свидетельство оо
Смерти, смерти, смерти, смерти, закричал Том, подражая звону вестминстерских колоколов.
Какие же вы все холодные, бессердечные, сказал отец.
Ага, холодные, сказала Ортенс и снова громко разрыдалась. Отец сделал робкую попытку обнять и утешить ее, но затем лишь покачал головой и, шаркая, ушел.
Простите меня, сказала Ортенс, вытирая глаза кухонным полотенцем.
Ну-ну, ответил я. Как ты думаешь, с ним все будет в порядке?
Вещи, без которых мужчина не может обойтись, горько заметил Том. Он мне именно это сказал, когда я их застукал.
Застукал?!
Целовались, вот и все. Я уверен, что мать все знала. Ей нездоровилось, знаешь ли. Тут не только эта чертова эпидемия.
Секс, сказал я, иногда становится чертовски неудобной вещью. Уж я-то знаю. И наверное, буду узнавать это снова и снова. Ну, что же теперь?
Я здесь не останусь, ответила Ортенс. Мне не нужна мачеха. Найду работу где-нибудь.
Ты несовершеннолетняя, возразил я. Да и что ты умеешь делать?
Могу пойти на шестимесячные курсы машинисток. Ах, вдруг сказала она, тебе ведь нужна секретарша?
Я думаю, ответил я, что лучше всего вам обоим поехать со мной. Прочь из этого климата. А там подумаем, что делать дальше.
Я уже все обдумал, ответил Том. Со мной все в порядке. Сам не знаю, как я попал туда. Наверное, твое имя сыграло роль. Родственник драматурга, парень? Да, ответил я. Ну, давай посмотрим, что ты умеешь. Ну, и я начал болтать про то, что первым пришло в голову. Про Генриха VIII и его жен. Они нашли это забавным.
Что это все такое?
Шоу под названием Обокрал всех товарищей. Или Беги, Альберт, мамаша идет. Одно является своего рода продолжением другого. А можно играть их одновременно с двумя солистами и двумя труппами.
Это то, что называется буквами КАМК, заметила Ортенс, Королевский Армейский Медицинский
Откуда мне, неприкаянному штафирке, это знать
Это что-то вроде Петухов, сказал Том, или этой австралийской труппы Девочки. Они решили, что найдется полно неприкаянных штафирок, желающих посмотреть концерт армейской труппы. Ну и ветеранов тоже. Все это на профессиональном уровне, конечно. По высшему разряду. Джек Блейдс, бывший сержант интендантской службы, работает с нами, он этим занимался и до войны. Двадцать первого марта начинаем гастроли, летом поедем по побережью.
И ты просто стоишь на сцене и болтаешь?
Ну, еще разыгрываем скетчи, есть и хор. Я, что называется, легкий комедиант. Как посоветуешь мне рекомендоваться публике: Том Туми или Томми Туми?
Конечно, второе, никаких сомнений.
Я тоже так думаю.
Ну, сказал я, протягивая ему снова пачку сигарет, кто бы мог подумать? Мы оба работаем в театре. Мать хотела, чтобы мы занялись чем-то более почтенным, на французский манер. Мне всегда казалось, что она и дерганье зубов не считала настоящим призванием. Хотела, чтобы ты стал врачом, а яадвокатом. И вот, погляди, что из нас получилось.
Замужество, сказала Ортенс, вот онафранцузская мечта. Знаете, она ведь и приданое мне скопила в местном банке на Хай-стрит. У матери никогда из головы не выходила мысль о том, что у ее дочери должно быть приданое. А мадемуазель Шатон говорит, что наступает век свободной любви.
Это в той школе в Бексхилле?
Бедная мама. Она думала, что раз школа французская, то все в порядке. А там учили, что Бога нет и что все должны быть свободными. Ты Д. Г. Лоуренса читал?
Свободная любовь, веско возразил я, невозможна по причинам биологического порядка. Я имею в виду гетеросексуальную любовь, разумеется.
Ну, теперь расскажи нам все про гомосексуальную любовь, сказал Том.
Тебя это шокировало?
Разумеется, шокировало. А еще больше меня шокировало то, что наша маленькая сестренка все уже знала и совсем не была шокирована.
Сверху донесся стон. О, Господи. Я чуть было не уронил сигарету. Она Но тут я вспомнил, что отец был тоже наверху, постепенно исчезая из нашей жизни.
Пойду-ка я за миссис Левенсон, сказала Ортенс.
Я уже говорил о том, что Том за всю жизнь выкурил не более трех сигарет. Первую он выкурил в школьном туалете, когда ему было четырнадцать. Две другие были из той самой пачки, купленной мною на пароме, в день смерти матери и распада семьи.
XXIII
Ортенс поехала со мною в Монако. Когда поезд уже приближался к Ницце, и она сияла от возбуждения, впервые увидев Лазурное побережье, я призадумался о том, насколько уместно ее пребывание со мною в квартире, где влюбчивый итальянский артист имеет обыкновение готовить утренний кофе нагишом и мочиться, не закрывая двери туалета. Я предполагал вначале, что Том поедет вместе с нами, и уж вдвоем мы сумеем защитить ее от посягательств со стороны страстных южан и не только от Доменико. К тому же, Доменико всегда пребывал в преддверии отъезда в Милан, чтобы встретиться с Мерлини по поводу своей оперы Бедные богачи. Вокальная партитура была дописана и переписана набело профессиональным переписчиком по фамилии Пекрио в Канне, английский и итальянский текст был напечатан красивым шрифтом под нотами, альтернативные связки и дополнительные ноты необходимые для двуязычного текста были вписаны от руки каллиграфическим почерком. Никакой необходимости его дальнейшего постоя в моей квартире, где его присутствие никак не способствовало поддержанию порядка, не было, оркестровку он мог завершить и в другом месте. Он повторял изо дня в день, что не сегоднязавтра поедет в Милан. Но он все откладывал отъезд потому, что подобно многим художникам боялся вручить свое детище в холодные и безучастные руки антрепренера, боялся услышать подтверждение собственных сомнений и страхов по поводу его достоинств, когда оно будет подвергнуто безжалостному разбору и обнажению со стороны незнакомых театральных специалистов. Нам было уютно, как двум беременным мамашам, чьи младенцы еще не созрели для того, чтобы выйти на свет. Он по-прежнему ездил в Вентимилью развлекаться в казино раз или два в неделю, но по мере того, как поезд приближался к вокзалу Монте-Карло, я очень ясно представил себе его реакцию на присутствие тут очаровательной юной англо-француженки, ищущей развлечений.
Мое предвидение меня не обмануло. Глаза его просто таяли от восхищения и тут же наполнились слезами, как только он услышал печальную новостьмать умерла, ваша мать умерла, O Dio mio, итальянцу услышать о смерти чьей-то матери столь же ужасно, как представить смерть своей собственной матери, не дай Бог дожить до такого дняпотом его руки любовно разглаживали простыни, когда он стелил ей постель, сегодня обедаем в Везувии, я плачу, получил чек от матери (madre, madre, O Dio mio), лазанья и мясо с паприкой, мороженое с фруктами, Бардолино и граппа. Ваш брат, сказал он, также и мой брат. Глаза его сияли при свете свечей.
Очень мило, улыбнулась ему раскрасневшаяся от вина Ортенс.
Сестра Гертруда называла это Kunstbrüder. Братья в искусстве, видите ли. Вы, мальчики, вместе творите произведение искусства.
Она была еще только юной девушкой, но в ней уже чувствовалась та надменная и нежная развязность, с которой женщины, производящие на свет настоящих детей, часто демонстрируют в разговорах с мужчинами, имеющими преувеличенное мнение о своих собственных умственных детищах, будь то горбатые книжки или хромые сонаты.
Мои настоящие братья, ответил он, смеются над моей музыкой.
Итальянцы, смеющиеся над музыкой? Боже мой, я всегда считала, что итальянцысамый музыкальный народ в мире.
Большинство итальянцев, сказал Доменико, совершенно глухи к музыке. Словно камень.
Вы хотели сказать, лишены музыкального слуха?
Я сказал то, что хотел сказать.
Вы сказали, словно камень.
Камень или деревоне важно. Они не слышат никакой музыки за исключением очень громкой. И любят ее только тогда, когда она очень сексуальна. Смело, очень смело мужчине в 1919 году сказать такое девушке, с которой он знаком всего три часа.
Я имею в виду любовные дуэты. Из Богемы, из Мадам Баттерфляй. Он фальшиво напел арию Пинкертона из конца первого акта.
Композиторы не умеют петь, сказала она. Камень и дерево, можно подумать. Сестра Агнес бывало изображала пение бетховенской Оды к радости: Küsse gab sie uns und Reben, einen Freund geprüft im Tod. Вначале она пела очень приятным голосом, но к концу начинала рычать, морщить лоб и выпячивать нижнюю губу.
Вы бы послушали как Карло поет мессу, сказал Доменико. Как будто пес воет. Он поглядел на Ортенс с собачьей преданностью, обычная уловка, которая ей еще незнакома по молодости лет, если только тот учитель рисования Надо будет у нее выведать про этого учителя.
Вы танцуете? спросила Ортенс.
О, я танцую все современные танцы, с притворным бахвальством ответил Доменико. Фокстроты, кекуок и так далее.
Эврибодиз дуин ит! пропела Ортенс столь же мило как Оду к радости.
Дуин ит, дуин ит, подпел ей Доменико. Addition, s'il vous plait,сказал он, обращаясь к официанту и вынимая пачку франков с усталым видом человека, привыкшего всегда оплачивать счета, что было неправдой.
Танцы были в Луизиане, неподалеку от Казино.
Ах, знаменитое Казино, сказала Ортенс, когда мы вылезали из такси.
Это слово, заметил Доменико с едва заметной усмешкой, в Италии считается неприличным. Казино, видите ли, означает домик.
Маленький домик в Вентимилье, например, безжалостно сказал я, желая предостеречь его, но он принял это за поощрение.
Вы имеете в виду бордель, невинным девичьим голосом сказала Ортенс. Ага, добавила она, разглядывая фасад в стиле рококо, так вот оно какое. Я читала в Лондонских иллюстрированных новостях про то, как Мата Хари и еще какая-то красавица щеголяли тут в одних лишь брильянтах и ни в чем более. Так что, азартные игры это только, как это
Предлог, подсказал я. Нет, это неправда. Это слово во французском и итальянском имеет разные значения.
Моему святому брату очень повезло тут, сказал Доменико. Французский вид казино дозволен святым.
Мне этот разговор совсем не нравился. Надо поскорее спровадить Доменико на этот чертов поезд в Милан. А Ортенс этому будет не рада, только вырвалась из холодной Англии, встретила симпатичного улыбчивого южанина, музыканта из приличной семьи, брат священник, значит многого он себе не позволит, к тому же рядом хмурый брат в роли защитника ее чести, хотя он и гомосексуалист, и какое он имеет право, и так далее. Мы спустились вниз в Луизиану.
Господи, сказала Ортенс, даже негр есть в джаз-банде, прямо как настоящий!
Но негр, судя по чертам лица явно был сенегальцем; на своем корнете он играл так, будто это был армейский горн. Саксофонист, пианист, банджоист и ударник были белыми. Они играли по нотам рэгтайм, а вовсе не настоящий джаз. Банджоист пел по-английски с французским акцентом старую песню У. К. Хэнди Сент-Луи блюз:
Ай лав дат гэл лайк э скулбой лавз хиз пай
Лайк э Кентаки кенл лавз хиз минт эн рай,
Айл лав ма бэби тылл де дэй ай дай
Давайте танцевать, обратилась Ортенс к Доменико, предоставив мне заказывать три пива. Интерьер был черно-белый, как-будто художник-декоратор изучал иллюстрации Уиндэма Льюиса в журнале Бласт за 1915 год, рисунок напоминал готовые вот-вот обрушится небоскребы Манхэттена. Вот он новый век, век джаза. Рядом сидел громогласный американец с двумя местными девушками, здоровенный детина, во всеуслышанье объявивший, что он из Цинцинатти, штат Огайо, наверное из экспедиционного корпуса, распродает остатки армейской тушенки, денег куры не клюют. Он заорал музыкантам, чтобы они сыграли Балл задавак из Темного Города, они подчинились. Он стал им подпевать:
Ремемба уэн уи гет дейр хани
Де тустепз айм гон ту хэв ем олл
Он начал приставать к Доменико и Ортенс, но Доменико этого не потерпел. Ортенс сказала ему:
Сядь и веди себя как подобает приличному мальчику.
У-у, ответил американец, прииилииичный маааальчик.
А ну, прекрати, сказал я.
Нас разделяли три столика, и он сделал вид, что не слышит. Он приставил ладонь к уху, изображая глухого, и сказал:
Ты там чего-то вякнул, дружок?
Я просил вас прекратить.
Я так и понял, ответил он и, шатаясь, приблизился ко мне. Поросячья моча, изрек он, увидев три кружки пива на нашем столе, явно намереваясь смахнуть их на пол. Гарсон, подать виски в эту помойку. Официант не откликнулся.
Лягушатники, отнесся он ко мне, опрокинув один стул и усаживаясь на другой. Кровь проливал за этих выродков, выгнал колбасников из их гребаной Лягушатии, и какова же награда?
Попридержи-ка язык, заметил я, моя сестра к таким речам не привыкла.
Сестра, так у тебя сестра имеется? он повернулся, поглядел на Ортенс, потом снова на меня, затем с некоторым трудом изобразил воздушный поцелуй. Да, похожа, сказал он, милашка, и танцует здорово, во как отплясывает шимми, ааааоооо, он издал собачий вой. Британец? спросил он затем. Вы, британцы, долго валандались с колбасниками, вот что я вам скажу, ээй, гарсон, виски сюда, махнув толстой рукой, он сбросил одну из кружек на пол. В этот момент Доменико оставил Ортенс танцевать и подошел к нам, улыбаясь красивым ртом. Тут я узнал про него нечто новенькое, о чем раньше и не подозревал, хотя много слышал об итальянских гангстерах, а именно, что он не только к музыке способен, но и к насилию. Правой рукой в кольцах в ритме мазурки он нанес американцу три четких и жестоких удара в его жирную физиономию. Обалдевший американец, чей родной город назван в честь Луция Квинта Цинцинната, великого и славного своей простотой римского полководца, уставился на Доменико с раскрытым ртом, щеки и верхняя губа у него были разбиты в кровь.
Все, сказал Доменико, уходим. Потом, лысому и усатому управляющему, прибежавшему на шум, Ce monsieur americain va payer.
Мы вышли, глаза Ортенс сияли от удовольствия, на Доменико она смотрела с восхищением. Это было куда лучше мрачной холодной Англии, хотя она здесь еще не провела и полдня. Она хотела пойти танцевать в другое место, но там могли тоже оказаться грубые американцы, с которыми Доменико снова пришлось бы драться, но я сказалнет, домой. Но затем, прямо возле бара под названием Палац (не знаю, был ли это искаженный английский или это означало Палец по сербско-хорватски) и мне представился шанс дать отпор грубиянам. Молодого светловолосого человека тошнило, а двое монакских полицейских грубо требовали от него прекратить блевать в общественном месте, в противном случае грозя забрать его, блюющего, в каталажку. Молодой человек явно английского типа умолял их: Ну, простите, черт побери, я же не могу, это не в силах человеческихперестать, наверное, съел чего-нибудь, рыбу, наверное, о господи, опять, его снова вырвало. Пока он блевал, один из полицейских ткнул его в плечо, другой засмеялся. Я оказался тут как тут и на своем прекрасном материнском французском стал их стыдить. Да как вы смеете, да знаете ли вы кто это, это же личный друг Его Тишайшего Высочества, и так далее.