Уезжаю в Барселону, сказал мне Дик, указывая на наполовину упакованные чемоданы. По пути остановлюсь в Авиньоне.
Это было на десятый или одиннадцатый день нашей связи.
Ты ведь говорил, что не сейчас. Ты же собирался только в апреле.
Передумал, имею право. А что тебя тут держит? Я бы предпочел поехать с тобой, а не с мерзким зубастым типом Буги.
Кто это такой? О чем ты? Что, вообще, происходит?
Ну ты же всегда говорил, что мы свободны, как чистый и прозрачный воздух. Необремененные или что-то в этом роде. Все что нам нужно, это лишь перо и бумага и, ага, священный талант, и монастырская келья, и словарь. Живем, где захотим. Ну так и поедем в Барселону с остановкой в Авиньоне. Sous les ponts de. Будем гоняться друг за другом вокруг папского дворца.
Но у меня же тут сестра, черт побери.
Да, слышал, слышал, как же, но ни разу не видел, не верю.
Она, правда, здесь, будь ты проклят. Я не могу ее бросить тут одну.
Ну а как же этот тип из жоперы, про которого ты говорил? Он ведь за нею присмотрит, верно? Споет ей что-нибудь сладкое.
Его сейчас тут нет, и слава Богу, что нет. Нельзя же восемнадцатилетнюю девчонку бросать одну.
Ну да, он ей тут же вставит, как пить дать. Трахает все, что движется. Ладно, успеется еще съездить в Авиньон. Мне пришла фантазия чего-то остренького испытать сегодня. В Ницце, в старом порту. Только что прочел что-то такое на стене, ну и захотелось потешить задницу. Как моему покойному папаше после обеда. Старый порт, очень мило. В Ницце.
О чем ты? Чего ты хочешь? Побаловаться с матросами? Подраться? Хочешь, чтобы они тебя вздрючили и содрали с тебя кожу живьем?
Нет, ну зачем же так сразу. Просто, посмотреть. Поглядеть как они кидаются друг в друга бутылками, как дерутся, мало ли что еще. Полюбоваться на их драные одежды, послушать их грубые речи. Просто для разнообразия.
Мне кажется, это скверная затея.
Нет, вы только послушайте этого волшебника, превращающего опыт в бессмертные слова! Читал, что-то такое когда-то, мой милый, это не про тебя. Ты ведь у нас тихая мышка, пишешь только про чужой опыт.
Ты с кем-нибудь говорил обо мне?
О, только о себе, все о себе, как всегда. Никто из моих друзей о тебе ничего даже и не слыхал. Ладно, пошли ловить такси до вокзала, а тамту-ту, в Ниццу!
Я должен вернуться к семи. Ортенс будет ждать меня.
Ортенс. Вот как ее зовут. Ах, ну да, вы же оба наполовину лягушатники. Вот у тебя и будет возможность похвастаться знанием местного жаргона там, куда нас занесет судьба. Редкий жаргон. Говорит на нем, как на родном. Грозный господин. Поехали.
И мы поехали несмотря на мою неохоту. В старом порту мы выпили немного коньяка в двух кафе украшенных сетями и якорями. Время для развлечений, каких искал Дик, было неподходящее, время послеобеденного сна. Наконец, мы набрели на бражничающих матросов, но не французских, а британских. На их сдвинутых на затылок бескозырках значилось ЕВК Беллерофон. Задира-хулиган, вон, стоит на рейде. Весеннее плаванье. На стойке бара стоял граммофон с трубой, который охраняла сурового вида женщина похожая на бульдога с рыжими кудрями и обнаженными пятнистыми руками толщиною с бедра. Некоторые матросы танцевали под мелодию времен войны Бинг Бойз:
Назерлитлдринк, назерлитлдринк, назерлитлдринк уондуазанихарм.
Завод граммофона кончился и пластинка медленно остановилась под недовольные крики и стоны матросов. Хозяйка мускулистой рукой снова завела его. Загорелый как кокосовый орех ливерпульский матрос с черными нечесаными волосами стал ее лапать, приговаривая: Что за милашка, ишь какие окорока, есть за что подержаться. Она его ударила, но без злобы. В забегаловке воняло блевотиной и мочой, лужа под дверью сортира указывала на то, что толчок забит.
Ce monsieur-ci, начал Дик на чистом, как у гувернантки, французском, voudrait quelque chose a manger. Un petit sandwich, par exemple.
Хозяйка что-то хрипло пробормотала в ответ на местном жаргоне.
Просто пытаюсь, улыбнулся Дик одному из матросов, заказать вам какую-то закуску.
За стойкой бара появился лысый потасканный мужчина в грязном фартуке, он зевал во весь рот, едва проснувшись после сиесты, показывая золотые зубы и обложенный сухой язык. Дик заказал ему два абсента.
Мне с водой, добавил я.
Чепуха. Это кощунство. Веселит сердце, сказал он, подмигнув матросу и опрокидывая в себя рюмку. Вот так, залпом надо.
Мы все это делали, сказал один из матросов, но некоторые в этом не признаются. Так вы, ребятаместные?
Одинокий старшина сидел остекленевший за залитым столом. Уделал я этого ублюдка, произнес он несколько раз.
Я с ним танцую, сказал другой матрос, побуждаемый своим товарищем, бойко рванувшемся по направлению к нам. С нимимелось в виду с Диком.
Я восхищен, ответил Дик и проглотил третью рюмку абсента.
Вот так, залпом, никак иначе.
Будь осторожнее, заметил я, все еще не окончив первую порцию абсента.
Все нервничаешь, старина. Он стал танцевать уанстеп с матросом, молодым человеком с обезьяньим лбом, но честными глазами. Иф ю уа де онли гал ин де уалд.
Так выместные ребята?
Уделал я этого ублюдка.
С отвращением вспоминаю это; непонятно зачем, если я и чуда не могу вспомнить? Вам давно уже не следует мне верить. Дик, это я хорошо помню, настаивал на том, чтобы приготовили коктейль кровь висельника, причем смешали его в висевшей на стене банке из-под немецкой солонины: коньяк, виски из Индокитая с косоглазым шотландцем на этикетке, белый ром, настоящий почти черный ром Кровь Нельсона, джин, порт, вот эту липкую дрянь похожую на сливовый сок, бутылку Гиннеса, хотя неважно, и эта моча сойдет.
Настоящий сэр, этот ваш приятель, правду ведь он сказал? обдав меня ромовым перегаром, спросил матрос по имени Тиш.
Очень легко пьется, ответил сэр, разливая по рюмкам коктейль, признайтесь, ведь легко?
Танцы продолжались, один из танцующих стал нежно покусывать горло партнера, тот млел от удовольствия. Порыв вечернего бриза распахнул дверь заведения, повеяло свежим морским воздухом. Затем дверь снова задраили и мы снова очутились в вонючем полумраке при свете тусклых качающихся ламп в бумажных абажурах. Хорошо пьется, гладко, да.
Их курит принц Уэльский, знаете вы это? спросил задиристого вида ливерпулец по кличке Мокрый Нелли. Могу поспорить, сколько раз на этом выигрывал. Называются Младенческая попка, я их видел в продаже.
Хозяйка пожелала узнать, кто будет платить. Сэр заплатит. Он кинул кучу бумажек на залитую цинковую стойку.
Бога ради, будь осторожней.
Я забрал большую часть денег, спрятал их в карман пиджака, поспорил с хозяйкой по поводу сдачи.
А с абсентом было бы еще лучше, сказал Дик, изгибаясь в танце. Придает дополнительный вкус, этому, как его. Ну да ладно, в следующий раз добавим. Хорошо идет.
Так кого же нет дома, когда все тут?
Sang de bourreau,сказал Дик, обращаясь к хозяйке и бармену в грязном фартуке, курившему самокрутку, запишите это в своем меню в числе настоящих delices etrangers.
Etrangeres, поправил я, педантичный дурак. Женский род, множественное число.
Ты чего тут, козел, вякаешь про женский род?
Безгубый матрос с белесыми глазами, сидевший у другого конца стойки бара, давно уже следил за мной.
Сдается мне, начал он, что ты именно тот, кого следует вздрючить.
Я нервно выпил.
Точно, его, поддакнул светловолосый похожий на ангела матросик по кличке Порки. Рабочему классу униформа к лицу.
Рабочий класс начал было я.
Не-е, он точно напрашивается, я уж вижу, что это за тип, по голосу его чувствую.
Пора было спешно убираться.
Мне пора.
Ему к сестре пора, объявил во всеуслышанье Дик. Он сестру свою трахает перед ужином. Для аппетита.
Ну и подонок, сказал Тиш или кто-то еще. Ну ладно, когда папаша дочку тянет, это еще понять можно. Но такого урода, что трахает родную сестру, просто необходимо вздрючить.
Это была шутка, ответил я. Дурацкая шутка.
Это не шутка, черт побери, ты, выродок, сказал тот, что с белесыми глазами. Шейные мышцы его напряглись. Сейчас мы тебя вздрючим.
Ну, хватит слушать этот вздор. Дик, позвал я, мы уходим. Я взял ближайший ко мне стакан и допил его. Не из жажды, а просто, чтобы успокоиться. Дик не слышал и не слушал. Он танцевал с хмурым быковатого вида матросом по кличке Спаркс, и это Спаркс ритмично напирал на него. Лэт де грейт биг уалд кип тернин. Я уж подумал о том, что хорошо бы сейчас случиться сердечному приступу, но сердце билось ровно, наверное, от всего выпитого спиртного. Фор ай оунли наоу дет ай лав ю сао.
Мы тебя еще вздрючим, урод.
О, Бога ради, ответил я и сдавил стакан так, что он разбился. Кровь на пальцах. Черт побери.
Ничего, Порки тебе их оближет. Он у нас такой, наш Порки, маленький кровосос, сказал Тиш.
Но Порки в это время стало совсем плохо, он был бледен и весь в поту. Я сам слизал с пальцев кровь. У граммофона опять кончился завод и никто не стал его снова заводить. Толстая кудрявая стерва накинулась на меня по поводу разбитого стакана.
Блевать хочу, стал давиться Порки, прямо сейчас.
Пошли, миленький, сказал Дик, папочка тебе головку подержит. Он нежно обнял Порки, у которого изо рта текла слюна.
Все в порядке, мадам, тебе, тебе говорю, корова. За все будет уплочено. Он потащил шатающегося Порки к выходу.
Вот это, сказал Тиш, настоящий джентльмен. Недаром он сэр. Ночной ветер ворвался в распахнутую дверь. Спаркс закрыл ее своей задницей. Дик и Порки остались снаружи. Я тоже собрался уходить.
Нет, ты, ублюдок, останешься тут, сказал тип с белесыми глазами. Тебя ждет вздрючка.
Уж не от тебя ли и чьего там флота? ответил я словами одной из моих дурацких пьес.
Имеются возражения? сказал кто-то с красным лицом, придвинувшись ко мне вплотную. Не понял?
Я ухожу, ответил я, удивляясь самому себе, и схватил с мокрой стойки разбитый стакан, угрожая им сгрудившимся вокруг меня синим мундирам.
А-а, не хочешь по-хорошему. Так получи же, но кулак с наколкой любовь и долг в синих цветочках не достиг цели, рука, которой он принадлежал, обессилела от избытка выпитого. Дверь в темноту снова растворилась, и вошли еще двое матросов, на сей раз французских в беретах с помпонами, на которых была надпись Мазарини. Парлевууу, уи, уи. Джиг-джиг требон. Это ведь название моей пьесы. Я бросил разбитый стакан на грязный пол и, зачем-то, растоптал его каблуком, смешав осколки с окурками. Затем плечом проложил себе дорогу к двери.
Возвращайся, урод, вздрючка ждет.
Дик, позвал я, заглянув в боковой переулок. Там горел единственный тусклый фонарь. Я добежал по нему до какого-то узкого прохода. Я услышал стон, затем плеск. Вышедший из-за туч узкий серп луны осветил Дика, вполне трезвого и сильного, крепко державшего за талию согнувшегося пополам матроса. Штаны матроса были спущены и связывали ему щиколотки. Дик весело трахал его на манер Нормана Дугласа.
Секундочку, милый, улыбнулся Дик, еще немного, и он твой. Совсем не тугой, даже удивительно. Наверное, от тошноты расслабился.
Он продолжал его трахать. Затем содрогнулся, раскрыл рот, как будто съел кусок лимона без сахара, и кончил.
Восхитительно. Такой глупенький. Ну давай же, подымайся, папочка просит.
Послушался звук двух струй. Я почувствовал эрекцию, к своему горчайшему стыду. Послышались голоса.
Порки, черт тебя подери, где ты?
Трахнутый Порки, сказал Дик, отпуская Порки, тут же упавшего в собственную блевотину. Прекрасно, милый, сказал он, застегиваясь, теперь он в твоем распоряжении. И Дик убежал длинными уверенными прыжками в темноту переулка. Луна опять скрылась в тучах. Казалось, он знает это место и сумеет найти выход даже в полной темноте. Юноша лежал и давился, весь вымазанный, с голой задницей. Ветер прогнал тучи и снова вышла луна. Товарищи Порки были тут как тут.
XXV
Самое главное, пытался объяснить я разбитым и опухшим ртом, этосообщить сестре. Нет, телефона у нас не было. Значит, телеграммой. Но почтовые отделения были закрыты и ночной телефонной службы для передачи телеграмм тоже не было. Полицейский сержант в штатском, пришедший ко мне в палату в больнице Сент-Рош, сказал, что можно позвонить по телефону в отделение полиции в Монако, а уж они доставят сообщение с помощью курьера. Ради Бога, не сообщайте ей о том, что произошло, зачем пугать бедную недавно осиротевшую и без того нервную девушку, скажите, что случайно встретил своего издателя, был приглашен на его яхту для обсуждения книги. Вернусь в субботу. Седая медсестра, стоявшая рядом, сокрушенно покачала головой, услышав слово samedi. Исправьте на lundi. А-ах, сказал сержант в штатском, месьеписатель, да еще и иностранный турист. Это осложняет дело. И что же месье понадобилось именно в этом районе старого порта известного опасными трущобами, совсем неподходящем месте для иностранного туриста, тем более, писателя? О, ответил я, писателю свойственно интересоваться различными аспектами культурной и повседневной жизни великого южного портового города. Месье пишет очерк о преступном мире Ниццы? Месье должен знать, как это опасно. Вот видите, месье, к чему это привело. Нет-нет, сказал я, я пишу романы, а не очерки нравов, чистый вымыселвот моя специальность. Романы пишутся с помощью воображения, заметил сержант, совсем не нужно для этого подвергаться опасностям окружающего мира. Сержант был толстый молодой человек, от него пахло рататуем с большим количеством чеснока, целлулоидный воротничок был ему тесен, он его все пытался растянуть, отрываясь от записи показаний в своей маленькой книжечке. Не мог бы месье вспомнить что-то еще, помимо того, можно сказать, немногого, что он уже рассказал? Не может, ответил месье. Подвергся внезапному нападению грабителей, пойдя на вопль кошки, которую явно мучили, вы же знаете, как мы, англичане трепетно относимся к животным, оказал сопротивление, был избит, в том числе и ногами. А кроме того, напомнил сержант, подверглись анальному насилию, хотя и не в самой грубой форме, скорее, чисто символически. Нападающие говорили по-французски? Да, конечно, по-французски, хотя и с сильным алжирским акцентом. Ах, месье знает и Алжир, он и там изучал дикие нравы трущоб? Нет, это лишь предположение.
В основном отделался ушибами, один зуб шатается, но вот сердце пошаливает, что очень не понравилось ни пальпирующему доктору Дюрану, ни выслушивающему доктору Кастелли. Был найден без сознания возле лужи блевотины частично раздетым, замерзшим, под дождем. Полицейский патруль, услышав крик боли, исходивший от другого человека, случайно заметил пострадавшего в луче поискового фонаря. Налицо состояние алкогольного опьянения, неизвестно насколько сильного, да это и не важно. Полиция продолжит расследование. В этом нет необходимости, сказал я, вы их все равно не найдете, а я уже получил хороший урок. Ах так, месье признает, что получил горький урок? Месье следует заниматься писательством, а не попойками в мерзких грязных притонах старого порта. Записная книжка захлопнулась, последний раздраженный жест в попытке растянуть пальцем тугой целлулоидный воротничок, прямо как удавка, символ сурового долга. Сестре месье будет сообщено немедленно. Вернусь, дай Бог, в ближайший понедельник.
Сердце нехотя вошло в нормальный ритм в пятницу, к вечеру. Побитый и несчастный, я стремился вырваться отсюда. В палате лежали, в основном, старики, которые относились ко мне как к официальному представителю Британии, поведшей себя в недавней войне, по их мнению, предательски к Франции. Il n'y a qu'un ennemi, возбужденно кивая седой головой, говорил один из стариков. Вы имеете в виду, спросил я, что мы предательски не позволили вам содрать с нас втридорога за фураж для лошадей и за использование ваших загаженных вагонов для перевозки войск, изгнавших гуннов с вашей, а не с нашей земли? Германцы, по крайней мере, европейцы, сказал другой старый дурак. Ходить я мог и готов был уйти самовольно. Я узнал, что у доктора Дюрана имеется счет в Национальном Парижском банке, этим же банком пользовался и я. Не могли бы вы продать мне пустой чек? А вы тоже клиент НПБ, месье? Он готов был продать мне даже два пустых чека, одиндля оплаты больничного счета; плату за чеки можете прибавить к счету. Мне было позволено передать через санитара, коротышку с волосами эскимоса, письмо на имя управляющего отделением Национального Парижского банка на площади Массена с просьбой позвонить в отделение банка в Монте-Карло и затем, убедившись, что деньги на счету имеются, вручить подателю сего наличную сумму в запечатанном конверте. Посланец принес мне наличность, я дал ему щедрые чаевые. Затем я попросил его купить мне самый дешевый дождевик в ближайшем магазине мужской одежды. Да, я знаю, что дождя нет, но посмотрите какие грязные лохмотья на мне остались, надо же их прикрыть чем-нибудь от любопытных глаз.