Ленка в церкви уже... окончательно договаривается,подходя к нам и пожимая руки, сообщает Андрей.
Ну как она?задаю я положенный, но нелепый вопрос.
Андрей пожимает плечом. Что тут можно еще ответить? Хрустя начинающими оттаивать лужами, мы идем туда. Внутри церквушка совсем маленькая, темноватая, какая-то домашняя. Сразу в нескольких местах купно горят свечи, пахнет воском, язычки качаются.
Вон в том ящикеСаня, но пока не началось отпевание, мы почему-то не подходим тудадаже и Ленка тут. Я прижимаюсь щекой к ее щеке.
Началось отпевание. Мы встали вдоль гроба. Впервые Саню называли так торжественно и страшно: «Новопреставленный раб Божий Александр»!
В квартире меня поразила полная обшарпанность. Видно, Саня не особенно в эти годы преуспевал, хотя письма он писал удивительно бодрыевеселый, несмотря ни на что, был мужик!
Ну...Слава поднял фужер. Мы, не чокаясь, выпили. Стало шумно и горячо вокруг. Я куда-то уплыл. Вдруг увидел, как Саня, высокий и тощий, стоит в отсветах костра (туристами мы не были, суровый уклад их презирали и ездили в лес исключительно элегантными). Однако Саня стоит именно у туристского костра и, наяривая на гитаре, поет на сочиненный им стремительный мотив:
Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая!
...Не подходите к ней с расспросами:
Вам все равно, а ей довольно!
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена? Все больно!
А теперь Саню самого нашли под насыпью. С пробитой головой и сломанными ребрами... Наша доблестная медицина не смогла точно установить, от чего наступила кончина: «Травмы, не совместимые с жизнью, произошли от соударения с каким-то движущимся объектомвероятно, поездом».
Какая-то странная смерть, не похожая на него! С его насмешливостью и ленью какого черта ему могло понадобиться карабкаться на обледенелую насыпь, да еще с той стороны, где он не жил? Странно как-то это, не похоже на него. Правда, в молодости, подвыпив, мы часто горланили песню:
Какой-то стрелочник, чудак,
Остановил все поезда,
Кондуктор, мать его ети,
Заставил всех пешком идти!
По шпалам!
Но вряд ли про него это...
Ты знаешь,склонясь ко мне, прерывисто вздохнула Ленка,мы с Саней в последнее время довольно часто в церковь ходили... уж на всякие праздникиэто точно!Она вдруг улыбнулась.
«Курица ты, курица!подумал я.Сидела в своей тухлой конторе и ничего, достойного Сани, так и не придумала! Это ж надотакого человека, как Саня, довести до смиренного хождения в церковь!»
Ты знаешь, чего я боюсь?вздохнула Лена.Что сейчас Павлов придет.
Вот это сюрприз! Уж кого бы я не хотел видеть в этот разтак это его!
Когда мы закончили вуз, мы думали, что Павлов, истомленный умственными усилиями, поедет куда-нибудь отдохнуть, подлечиться по комсомольской линии. А его вдругпосле технического вуза!назначили в управление всеми зрелищными предприятиями города! Года два звонил нам, снисходя: не хотим ли мы попасть туда-то и туда-то? Но тут, на взлете карьеры, произошла с ним маленькая неприятность. В яркое дневное время, абсолютно не таясь, он помочился на водосточную трубу Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина! Подобное неоднократно случалось с ним и раньшено не на таком же посту! И его резко понизилиназначили замом директора нашего института! И началась наша нелегкая совместная деятельность. Корочеиз-за него я и уехал.
...Что интересноПавлов мечтал о партийной карьере страстно, но при этом не мог или сознательно не хотел завязывать с пьянством. Две эти страсти то мирно сосуществовали, то вступали в конфликт. То есть наутро он должен был встречать иностранную делегацию, а к позднему вечеру накануне у кого-нибудь из нас в гостях он напивался до полного безобразия. И облик его к утру ну никак не мог соответствовать кондиции! Уж не знаю кто, вероятно он сам, придумал способ спасения. Он был абсолютно убежден, что накануне можно нажраться как угодно, но если надеть на лицо холодную кастрюлю и спать в ней, то никакого опухания личности не произойдет, и даже напротивона обретет строгие, классические черты! Помню, как однажды вечером перед встречей делегации он нажрался у меня, после чего, твердо ступая, вышел на кухню, подобрал подходящую для своей хари кастрюлю, натянул ее, упал на диван, и через минуту послышался даже не храп, а реактивный вой с характерным металлическим дребезжаньем. А так как жил он целеустремленно и твердо, то спал в кастрюле практически каждую ночь. Представляю себе ощущения первой его жены, второй жены, а также всех многочисленных его наложниц: он мог изменить женщине, но кастрюле не изменял никогда!
С тем самым дребезжаньем зазвонил телефон! Лена взяла трубку и грустно мне кивнула: он!
Я пойду погуляю...
Я вышел. Улица Высоковольтная! На такой и жить-то страшно! Половина десятогоа никого уже нет. И вдруг я похолодел. Медленно, как я шел, за мной ехала машина. Так. Уже заботятся? И что?
Машина подъехала совсем близко. Скосив, как заяц, глаза, я увидел, что в машине сидит женщина в белой куртке. Вспыхнула зажигалка, осветив молодое красивое лицо. Женщину прислали? Это гуманно! Прогрессивные веянияправильно пишут за рубежом!
Она ехала рядом. Неттут что-то другое... Не понял, что ли?
Она оттолкнула дверцу:
Садись!
Мы ехали вдоль насыпи, проехали под ней, катили в обратную сторону. Остановились.
В квартире, не включая света, она зажгла свечии выплыл Санин портрет! Я смотрел, ничего не понимая,потом повернулся к ней.
А...
Б.
Так вот эта насыпь!Я глянул в окно.
Ну и что?Она нагло мотнула грудью.Он же не ко мне шела от меня! Уже там мыслями был!
А что? Был... в какой-то прострации?
Она долго смотрела на меня.
Ты ж его друг! Он так тебя любил!
И я его любил.
Так что тыне знаешь? Какая прострация?вдруг радостно проговорила она.
Это точно!обрадовался и я.
Действительноона его знает! Даже снял плащ.
Уныние ненавидел!Она вдруг всхлипнула.Основным признаком слабоумия считал. «Почему это плохо все?говорил.Что за чушь? Почему же мы тогда живем?» Он здорово меня воспитал... они больше никто! Хотя разные былии богатые, и вроде имеющие все,но такой любви к жизни, такого оптимизма ни у кого не видела, ни у каких миллиардеров!
Это точно!я согласился с ней (хорошая баба!).Он тоже нас поднимал всегда, пока у нас силы были, и даже когда кончилисьтоже пытался.
...Надо во всем видеть что-то хорошее!повторял он.
Во всем?с отчаянием говорил я.Ну, например, в Павлове твоем есть хоть что-то хорошее?
Есть!сразу и убежденно говорил он.
Ну, что, что?!
Пьянство!
Это, по-твоему, хорошая черта?
Убежден!.. То есть для негода!
Почему это?
Не будь он пьяницей, он бы уже такого натворил! Всех бы уже передушил! А такне успевает!
Да, замечательно!
Но надо сразу отметить, что, общаясь с Павловым, Саня ни малейшей коррозии не поддавался, никогда ничего не делал, чего хотел от него шеф. Придя замом директора, Павлов понял, что надо первым же делом обмарать всехзаставить, например, произносить речи.
Помню, как он обламывал меня:
Ну я же, пойми меня правильно, вовсе не призываю тебя ко лжи! Вовсе не обязательно тебе говорить о том-то и том-то, скажи об этом и этом-тоно скажи искренне, от души!
Постоянный мой отказ и сделал наше совместное существование невозможным.
А Саню он один только раз попросил произнести праздничную речь и после зарекся: Саня вроде как надо все говорил, но постепенно в речи его все четче проявлялся ритм верлибра... В зале хохот все нарастал... Гости в президиуме были недовольны! А Саня радостный кинулся к Павлову: «Ну как?»
Да... это точно!подтвердила она мой рассказ.В смысле куража, дурацкого изгилянья он был поистине неутомим! Говорила ядоиграешься! И доигрался. Однажды, помню, позвали к телефону егопричем именно здесь, чтобы показать, что знают про него все! Рукой ему машу«Тебя нет!»
Ну почему же?говорит. Трубку отобрал.Алле... внимательно слушаю вас!
Извините за беспокойство, Александр Федорович,вежливо так говорят (и отчество, мол, знаем, никуда не уйдешь).Не могли бы мы с вами в удобное для вас время встретиться и поговорить?
А кто вы?
А вы не понимаете?
Нет.
Ну хорошопри встрече мы вам объясним, кто мы и что именно нас интересует.В голосе уже некоторое утомление появилось.А кто там у вас все время берет параллельную трубку?
Это хозяйка,Саня говорит.Надеюсь, вы не станете спорить, что в своей квартире она может делать все, что ей заблагорассудится?
Ну конечно, конечно...отвечает голос.
Я машу ему рукойкончай, а он, наоборот, вошел только в раж!
Так когда бы вы могли нас посетить?
Как только докушаю ананас!
Вы кушаете ананас?настороженно спрашивают.
Да нет, это так. Шутка.
В трубке долгая пауза, должная, видимо, показать, что в таком разговоре шутки более чем неуместны! Саня ждал, ждал и трубку повесил. Моментально новый звонок.
Алле!.. Так это опять вы? Разве вы не закончили?
А чтовы считаете, что мы о чем-либо с вами договорились?
А разве нам надо с вами договариваться?Саня удивился.
А вы считаете, что не должны?
А я, знаете, никак не считаю. Не задумывался о вас.
Какой-то странный у нас получается разговор!
Да, разговор не первый сорт... Так все? Извините, очень хочется в туалет!
Так не хотели бы вы к нам зайти?
Честно говоря, не особенно... А где вы расположены?
Вы чтоне знаете?
А почему, интересно, я должен знать?
Хорошо. Мы пришлем вам повестку,совершенно измотанный уже товарищ сказал.Всего доброго!
И повесил трубку.
Наконец-то!Саня вскочил, помчался в сортир...
И потом, когда все-таки затащили его туда, он уверял меня, что вовсе не моральный его облик их интересовал («Моральный ваш облик нас совершенно не интересует»,якобы сказали ему). А интересовали их якобы только исключительно физические его данныепочему он совершенно не устает, всегда находится на взводе, на подъеме, а их сотрудники, даже самые здоровые, посидев за столом полтора часа, поголовно засыпают. «Хорошими делами надо заниматься!»якобы сказал он им...
Мы помолчали, вспоминая.
Вдруг резко зазвонил телефон.
Ты возьми!вдруг испуганно проговорила она. Я посмотрел на нее.
Неужели она думала, что может позвонить он?
Алле!резко проговорил я.
Это кто это?проговорил грубый голос.
Не имеет значения!так же грубо ответил я.
А хозяйка что делает?
А вам-то что?
А ты зачем у нее? Раз уж пришел к нейтак в койку таракань! Она знаешь кто? Организатор экскурсий! По очень дальней, очень крутой дорожке тебя повезет, вверх-вниз, вверх-вниз!
Я бросил трубку.
С экскурсиями езжу,смутилась она.Много идиотов встречается... Ох, завтра надо фару чинить!переключилась она.
Один из них!проговорил я.Наверное, подмигивала всем этой фарой, она и перегорела!
Точно!..улыбнулась она.Подмигивала, очевидно. Главное, чему меня Саня научил,это не говорить слово «умничка» и никогда не раскаиваться, всегда уверенной быть, что поступила гениально. Помнюоднажды добрался он ко мне абсолютно уже на бровях, никогда в жизни его таким не виделалежал, умирал, горько стонал: «Ну почему, почему я так напился? И сколько денег, главное, ухнул!» (Надо признать для объективности, что был он немножко хитроват и скуповат, и вдругтакое!) Между стенаниями успел объяснить, что пришел на банкет по случаю чьей-то защиты, но в зал почему-то не зашел, а свернул в бар, и тамотнюдь не с горя, это он точно помнил, а скорее с радости зверски напился. Но почему он свернул в бар, что за нелепость в его рассчитанной жизни? Так и заснулии вдруг ночью просыпаюсь от вопля: «Вспомнил, вспомнил почему! Все правильно! Отлично!»«Ну и что ж ты такого вспомнил, что отличного-то?»со сна ворчу. «Вспомнил, почему в зал не пошел,я же Сомлееву там увидел, засосала бы меня с потрохами! Нельзя было в зал идтитолько в бар. Все отлично, правильно сделал!» Заснул сном праведника... Я сидела, смотрела на него, потом, когда он проснулся, говорю: «А знаешь, все же ты, несмотря ни на что, огромное счастье мне подарил!»«Когда это?»стал как бы мысленно по карманам себя охлопывать. «Какое?»«А сидела я ночью, смотрела на тебя и думала: какое счастье, что у нас с этим типом никогда ничего серьезного не будет!»«А, это да»,уже вполне успокоенно сказал...
Но при всей его абсолютной расчетливости,сказал я,барахлом не интересовался, макулатуру не копил...
Это уж точно!воскликнула она.Рассказываешь ему, иногда даже с упреком: этот то-то купил, тот обменял «жигули-семерочку» на «девяточку»... А Саня глаза так прикроет, словно спит, а потом говорит, с каким-то даже упоением: «А у меня нич-чего нет!»
Ну яснои это «нич-чего» и позволяло ему свободным быть! Но при всей как бы безалаберности его ни на миллиметр нельзя было сдвинуть туда, куда он не хотел!
Это да,вздохнула она.Где сядешь, там и слезешь!.. Помнюпознакомились мы в автобусе, случайно: крепко прижали нас и, надо признать, довольно-таки приятно.Она усмехнулась.Стоим и почему-то не сдвигаемся, хоть сдвинуться, ну хотя бы вбок, вполне возможно... но зачем?Она дерзко глянула на меня.Стоять так вроде больше невозможно, надо куда-то двигатьсятуда или сюда. «Тесно...»наконец-то он говорит. «А чторазве это плохо?»вдруг брякнула я. «Ну почему же плохо?»говорит. Вышли наконец из автобуса, пошли. У самого моего дома говорит: «Ну и что? Увидимся когда-нибудь, нет?»«Это,пококетничать решила,от вас будет зависеть!»«А-а!сразу рукой махнул.Если от менятогда-то безнадежно!» Но после, столковавшись все же, оказались в одном пансионате в Эстонии, я при своих экскурсантах, онпри мне. Но в разных, естественно, апартаментах. Сначала, когда я смотрела на него, думала: «На фиг он мне такой нужен? Без машины, не деловой». Но как раз тогда я пахала крепко, устала, хотелось отдохнуть. Ну и... Там отличная сауна была, на крыше. Вообщемужская и женская отдельно, и бассейн темный, но там кнопочка возле ступенек, если хочешьможешь все осветить.
Ну и ты, конечно, понажимала от души,глянув на ее замечательные стати, усмехнулся я.
Донажималась!улыбнулась она.Тут жес легким паром!явился и вместе с креслом к себе уволок, на первый этаж. И потом, когда дело произошло, подпрыгнул вдруг, заорал, как сумасшедший... Там внизу тоже бассейн маленький былразбежался через библиотеку, зимний сад, склад и кухню и с полного хода в воду кинулсябрызги до потолка! Отлично было.Она вдруг сглотнула слезу.Ночью раз по пять ходили друг к другу, потом гуляли босиком, по холодному мрамору... Однаждысидим в номере у меня, вдруг увидел он в окно: мужик косит на склоне. Заорал, бросился туда. Возвращается убитый: «Это финн или швед. Тут, оказывается, только за валюту дают косить!» И вроде забыл об этом совсемно когда мы обратно ехали, поезд остановился на изгибе, и видим вдругмашинист выскочил и косой замахал. Саня бросился туда, уговорил машиниста...Она помолчала.Утром просыпаюсьмы в общем вагоне ехали, на купейный не разорилсягляжу: два узбека у моей полки стоят, мою ногу с педикюром, высунувшуюся из-под одеяла, держат, восхищенно цокают языками: «Красиво!.. Да ты спи, спи»,меня увидели. Тут является он, с полотенцем на плече, говорит: «Могу продатьно только вот эту часть!»пальцем провел. Брыкнула ногой его в нос... Вот блин!выругалась она, выскочила, принесла из кухни почти выкипевший чайник....И когда мы после всего этого счастья выходим с вокзалаон вдруг прощается и бредет вбок, к троллейбусной остановке. «Ты куда это?»ему говорю. «Как куда?удивленно отвечает.Домой. Все, не скрою от тебя, было отличноно в душе я кабинетный ученый, аскети та оболочка, не скрою, мне гораздо важнее, чем эта!»«Ну и катись в свою оболочку!» Разъехались...
«Да, насчет кабинетного ученогоэто верно,подумал я.Помню, как Павлов в расцвете дружеской зависти и алкоголизма, прочитав очередную Санину статью, воскликнул: «Просто завидноиз такой ерунды вдруг такое качество у тебя выходит!»
Самогонный аппарат улучшенного образца!Саня хлопал себя по лбу. И тем не менее, Павлов оставался директором института, хотя произносил публично «притча во языках» и тому подобные перлы.
Только недели через три позвонил,продолжила она.«Ну, что делаешь?»бодро спрашивает. «Качаюсь на люстре»,отвечаю ему. «Отцепляйся,говорит.Сейчас, может, зайду!»«С какой это стати?»спрашиваю. «Все отлично!отвечает.Сделал пару неслабых открытийимею право!» Пришел... Да-а-а, удивительный был тип. Даже если уже совсем прижимало его, буквально не продохнуть, он, как бы оправдывая жизнь, одну и ту же фразу повторял: «Ну что жене будешь в следующий раз министров высаживать на ходу!» Видимо, где-то когда-то какого-то министра высадил на ходу и этим как бы оправдывал все неприятности, происходящие с ним. «Что же ты хочешь?ласково сам себе говорил.Министров высаживать на ходу, и чтоб все тихо-гладко было у тебя?» ...Был ли такой министр, существовал ли когда-либо в природедумаю, он и сам этого не знал. Подсказок никаких, а тем более помощине терпел. Однажды нашла я отличный вариант: тут один друг мой уехал за рубеж и незащищенную докторскую оставилпочти что по Саниной профессии... Принесла Сане. Говорю: «Ставь только фамилию и защищай!»«Ну и что?он говорит.У меня друг тоже уехаля его тоже, значит, грабить должен?» Надоела однажды мне эта карусель. «Все,сказала ему,никуда ты отсюда больше не уйдешь!» Он как раз в туалете былзакрыла на задвижку. Он, конечно, запросто и сломать ее мог, но словно и не подумал об этом, словно забыл даже, где находится,стал радостно петь! Полвторого ночи уже, соседи приходят: «Что это у вас за певец?..» Однажды в отличную клинику его устроила, лечь обследоватьсялюди годами туда стоят. Ну, теперь-то уж, думаю, мой!.. А заодно, кстати, думаю, и отдохну от него немногоеле ноги передвигаю! Пошла с приятельницей поужинать в «Европейскую»у нее там знакомый официант. И вдругобмерла! Вижув цветных сполохах прожекторов Санек мой скачет с какими-то мулатками, как козел! Увидел, радостно помахал. «Ну что... И не стесняешься абсолютно?»подозвав, спрашиваю его. «Вообще,всерьез так задумался,немножко стеснительности я от молодости оставил себено исключительно уже для нахальных своих целей!» Совсем уж замаявшись в соревновании с ним, я пыталасьна такую уж глупость пошла!общественной пассивностью его попрекать: «Вон как люди в наши дни выступаюта ты, видимо, трусоват!»«Нет, я, пожалуй, не трусоват,тоже серьезно подумав, ответил он.Если надо, я пойду до концано только по своей дорожке, а не по чужой!»
Точно! И эту свою дорожку он видел безошибочно, как никто.
Да, пожалуй, так. Все свои действия абсолютно гениальными считал. Восхищался непрерывно! И даже уверенно надвигающуюся импотенцию считал колоссально хитрой своей уловкой,улыбнулась она. Я посмотрел на нее... и судя по тому, как резко отвел взгляд,начал влюбляться. Вообщето и дело ловил на ней мои взгляды.
В последнее время еще проблема возникла,заговорила она.Павлов меня увиделслучайно как-то встретились. И все! «Отдавай,говорит,бабу, а то с работы с треском выгонюты же меня знаешь, прописки лишу!»«Разберемся!»беззаботно Саня говорит. И вотв самый последний, как оказалось, разабсолютно счастливый ворвался ко мне. «В жизни нет ничего радостнее,говорит,чем встреча с талантом, пусть даже со своим!» Сказал, что колоссальную статью написал и завтра на ученом совете будет докладывать ее. «Ну и что,подкалываю его,все равно же твою статью Павлов, и никто иной, в Нью-Йорке будет читать!»«Павлов не будет,мимоходом так говорит.Он уже больше не директор у нас!»«Какне директор! Почему?»«А почему и всегда,небрежно так говорит.Сноване удержался, помочился на Литейном возле самого Большого дома на трубу!»«Ну, колоссально!воскликнула я.Значит, не выдержал! Кто же, интересно, его напоил?»«Как «кто же»? Я, разумеется!»он говорит. «Ну все: чайкуи к станку!»уже в нетерпении был, к работе рвался. «У тебя пальцы все в чернилах!»смеюсь. «И это главное мое оправдание перед Богом!»важно так говорит. Все это время подростки под лестницей на гитарах бренчали, Саня слушал, слушал, потом распахнул вдруг дверь на лестницу и запел.
Ну... а потом?не сводя с нее глаз, спросил я.
Ну а потом... мы с ним придумывать разное стали... Мы с ним часто так вдвоем веселилисьпридумывали всякую чушь: как он назавтра, в белом фраке с гвоздикой, делает доклад. Павлов сидит тут же, мрачный, уже не директор, горестно думая о том, что кастрюлю с лица по утрам все труднее срывать,плюс сухость во рту: трясет графин, оттуда вываливается лишь дохлая муха. И тут раздается треньканье балалаек, врываются присядкой два ухаря, с васильками в кепках, а за ними вплываю я, этакой подраненной лебедушкой, мелко ступая, плыву по комнатев монисте, в кокошнике, а на расписном коромысле у меня два ведрышка с ключевой водой. Подплываю к Сане, говорю нежным голосом: «Испей, добрый молодец, водицы». Он так, жадно прильнув, со всхлипами пьет. Отрывается, утирается. «И мне, красавица»,Павлов хрипит. Балалаечники приплясывают, а я, вильнув этак бедром, проплываю мимо, плеща на пол, и уплываю совсем! «Так,думает Павлов, утирая пот.Имеются случаи оплыва красавицами, а также обноса водой... Тревожащий признак!»
Ну... а потом?придвигаясь к хозяйке, произнес я.
Суп с котом!ответила она.
Я должен знать о друге все!
Мечтать не вредно!
Что за разговоры?я вспылил.
...Очень охота мнешило на мыло...уже оправдывалась она.
Надеюсья шило?
Похожи шутки у вас...
Ну тем более...прошептал я.
И глаза похожи...
Говори, говори...
И руки...
Медальон в виде сердца на цепочке ритмично колотил ее в грудь, она, оскалившись, поймала его зубами, чтобы не возникал...
Ну, все! Я помчался! Скоро зайду!
На лестнице подростки бренчали на гитарахи я вдруг, как Саня, тоже запел.
Отличное вышло отпевание!
Я выскочил на улицу. Еще ходили автобусы (или уже?). Впрочем, это не имело значениявот уже насыпь, в двух шагах, перескочим за пять минут!
Я уже приближался к насыпи, огибая железные гаражи, как вдруг медленно наехал грузовой поезд, с убегающим лязганьем буферов тяжело остановился, как железный занавес, закрыв небо.
Ах, так вот?Я моментально оказался наверху.
Так... ну что тут у вас? Слева от меня был железный ребристый вагон с надписью «Ждановтяжмаш». Справачерная цистерна: «Опасно улучшенная серная кислота. С горок не спускать».
Испугали! Я поставил ногу на сцепку. Словно почувствовав меня, поезд громыхнул. Я отдернул ногу. Потом снова поставил... Испугали!
Как я мог усомниться в друге, хотя бы на минуту? Не в отчаянии, а в ликовании летел он сюда! Так и погиб. Но это ж совсем другое дело!
БОЖЬЯ ПОМОЩЬ
Несчастен человек, не получающий от бога подарков! Бог вовсе не задабривает нас, он просто скромно показывает, что он есть.
Когда мы, благодаря своей злобе и нерадению, падаем со стула на пол и удар по всем законам физики должен быть жесткимбог обязательно подстелет матрасик. Нужно совсем не любить себя, и ничего вообще, чтобы не заметить матрасика и грохнуться мимо, на голый бетонный пол. А между тем есть немало людей, что не замечаюти не хотят замечать руки помощи, простирающейся к нему. И пожалуй, что именно по этому признаку люди и делятся на счастливых и несчастных. Одни учатся понимать помощь, которая приходит к ним в отчаянные моменты непонятно откуда, другие всю эту «иррациональность» злобно отметают, и если уж грохаются, то в кровь: не по законам добрано уж зато по законам физики!
А ведь нужно лишь не быть заряженным злобой и неверием, уметь чувствовать «веяния воздуха»и помощь почувствуется очень скоро. Я давно уже замечаю, что нечто всегда поддерживает, почти в самом низу: обнаружится пятачок в кармане, в который ты многократно и безуспешно заглядывал, и на этот пятачок ты доедешь в то единственное место, где тебе могут помочь,другое дело, что ты уж будь любезен подумать, куда тебе нужно на этот пятачок поехать... если ж ты придумаешь лишь поехать в пивную, украсть бутылку и потом подраться... ну что жесам дурак, и не говори потом, что тебе никогда не было в жизни никакой поддержки!
Думаю, что при всей своей бесконечной милости бог тоже имеет самолюбие, и охотнее делает подарки тем, кто их любит и ждет, а не тем, кто их использует во зло или не замечает.
С детства я как-то плохо воспринимал банальности, разговоры о неминучих суровостях жизни, о неизбежных и жестоких законахбольше мой взгляд был направлен куда-то туда... в туманность, неопределенность... законы я понял сразу, но ждал чего-то и сверх. И почувствовал почти сразу ветерок оттуда. И самые тяжелые периоды моей жизникогда я под ударами реальности забывал про тот ветерок, не ждал его и поэтому не ощущал. Надо уметь выбираться из-под обломков, выйти в чистое поле, радостно открыть душу и ждать!
Пожалуй, первая поддержка, почувствованная мной... ниоткуда, была связана еще со школой. Вспомните свою жизньвозьмем жизнь обычную, не обремененную тюрьмами, но и не богатую особыми внешними событиями... что есть тяжелей школы? Потом ты хотя бы выбираешь место, где тебе бытьа тут жестко сказано: будь только здесь! Сиди и слушай, что тебе говорят, и повторяй слово в словокак бы ты ни был с этим не согласен! И всегда чувствуй за спиной взвинченного, больного Гену Астапова, который в любой момент может опрокинуть тебе на голову чернильницуносиди и не смей поворачиваться! И, держа все это в душекаждый день, тем не менее, поднимайся в предрассветную фиолетовую рань, прощайся с последним своим сонным теплом под холодным краном... но это еще ничего, это все еще дома, среди своихно вот выходить на ледяную улицу и на своих собственных ногах нести себя навстречу мукам, которыеможешь быть уверенждут тебя в классе!.. Что бывает тяжелей?! Ясно, что выход из теплого дома под всяческими предлогами затягивался до последнего возможного пределаи, с чувством запретной сладостиза возможный предел.
Наконец я выходил, поворачивая тяжелую дверь парадной, на холодный, звонкий Саперный переулок, медленно шел к широкой Маяковскойздесь обязательно ударял порыв ветра с мокрым снегом или дождем, выбивающим слезы. Тусклый свет фонарей усиливал отчаяние... неужели же так будет всю жизнь?!
И опаздывая, точно опаздываявышел на пять минут после предельного срока!я не мог заставить себя идти быстрочто же может заставить тебябыстро идти навстречу мукам?
Я сворачивал на узкую, темную между высокими домами улицу Рылеевачасов у меня не было, но я знал, что опаздываю... а это значило, что к издевательствам, идущим с парт, прибавятся издевательства сверху, с учительского пьедестала... учителя тех лет находили простую и надежную платформу для контактов со школьными бандитамивместе с нимикак бы в воспитательных целяхиздевались над слабыми. Это объединяло их сильнее всего, позволяло им найти общий язык. Объединенная экзекуция была намного страшнее раздельнойно, тем не менее, я не мог себя заставить ускорить шаги! Впереди, во мгле, начинала проступать белая гора Спасо-Преображенского собора, и вот я уже шел мимо ограды из свисающих тяжелых цепей и черных, морозных стволов пушек. Ограда вела меня по плавному полукругу. Шаги учащались, сердце начинало биться в радостном предчувствии чуда. И вот я выходил к фасаду церквии нетерпеливо поднимал голову вверх, к белой массивной колокольне, где наверху, под нежнозеленым куполом, летел на фоне светлых облаков белый циферблат с черными цифрами и стрелками. Всегда в это время спереди, со стороны улицы Пестеля через Литейный шел радостный утренний свети всегда на торжественном циферблате было начертано мое спасение: стрелки всегда показывали на пять минут меньше, чем должно быть! Я успевал!хотя никак, по реальным законам, успеть не мог! Ликуя, я перебегал дорогу, вбегал в школу... и к этому моему состоянию, ясное дело, гораздо хуже липли издевательства и несчастьятак постепенно, с божьей помощью, они и отлипли! Откуда вдруг у меня при входе в класс вдруг прорезалась улыбка, загадочное веселье в лице, озадачивающее врагов... ясно откудаот того циферблата! я и встал на ноги, благодаря ему! И разумеется (как это ни пытались вдолбить атеисты тех лет)бог никогда не опускался до мелкого, утешительного обманамол, на циферблате покажу тебе, утешу,а в школе вдарит по тебе настоящее, московское время! Разумеется, время и было настоящимя успевал войти, весело сопя, вытереть ноги, не спеша раздеться в гардеробе, неторопливо подняться в утренний класс, уютно усесться, разложитьсяи лишь тогда ударял звонок.