Лори были одной из старинных семей Миннеаполиса, после войны несколько оскудевшей и измельчавшей. Миссис Лори, ровесница Тома, не удивилась, когда он послал и матери, и дочери орхидеи и угостил их в своей квартире роскошным ужином со свежей икрой, перепелами и шампанским. Энни различала его смутно (так юность обычно взирает на старость), ему, по ее понятиям, не хватало жизненной силы; однако чувствовала его интерес и старательно выполняла перед ним древний ритуал юной красавицы улыбки, вежливое внимание, широко раскрытые глаза, профиль, старательно демонстрируемый в таком и этаком освещении. Он дважды танцевал с ней на балах, и хотя ее за это подняли на смех, самой ей льстило, что этакий светский лев она теперь мысленно называла его так, а не просто стариком выбрал именно ее. На следующей неделе она приняла его приглашение на симфонический концерт, полагая, что отказать будет невоспитанно.
Воспоследовало несколько подобных «милых приглашений». Сидя с ним рядом, она подремывала в теплой тени Брамса и думала о Рэнди Кэмбелле и прочих романтических туманностях, которые еще могут возникнуть завтра. Однажды днем, ненадолго размякнув, она спровоцировала Тома на поцелуй по дороге домой, однако, когда он взял ее руки в свои и горячо произнес, что, похоже, влюбляется, ей захотелось рассмеяться.
Но как такое может быть? запротестовала она. Право же, не нужно говорить такие глупости. Я тогда больше никуда с вами не буду ходить, и вы еще об этом пожалеете.
Через несколько дней мать обратилась к ней Том ждал снаружи в своей машине:
Кто это, Энни?
Мистер Сквайрс.
Прикрой-ка дверь. Ты часто с ним видишься.
И что?
А то, дорогая, что ему пятьдесят лет.
Мамочка, но все остальные-то разъехались.
Ты, главное, не увлекайся всякими глупыми мыслями.
Не волнуйся. Если честно, мне с ним почти все время до смерти скучно. И тут она внезапно приняла решение: Больше я не буду с ним видеться. Просто сегодня совсем неудобно было отказаться.
И в тот же вечер, когда она стояла у своей двери талию ее обвивала рука Рэнди Кэмбелла, Том и его единственный поцелуй для нее не существовали вовсе.
Я так тебя люблю! прошептал Рэнди. Поцелуй меня еще раз.
Их холодные щеки и теплые губы встретились в морозной мгле, и, глядя на льдистую луну над его плечом, Энни поняла, что обязательно будет принадлежать ему; нагнув к себе его голову, она поцеловала его снова, трепеща.
Когда же ты выйдешь за меня замуж? шепнул он.
А когда ты мы сможем себе это позволить?
Почему бы тебе не объявить о нашей помолвке? Знала бы ты, как я страдаю, когда ты встречаешься с другими и они за тобой ухаживают!
Ну, Рэнди, ты слишком многого хочешь!
Так ужасно расставаться с тобой. Можно, я войду на минутку?
Да.
Сидя бок о бок, словно в трансе, перед гаснущим трепетным пламенем, они понятия не имели, что пятидесятилетний человек, лежащий в горячей ванне всего в нескольких кварталах, хладнокровно решает их общую судьбу.
II
То, как подчеркнуто любезно и отстраненно Энни вела себя в тот день, показало Тому Сквайрсу, что он не сумел ее заинтересовать. Он еще раньше пообещал себе, что при таком развитии событий бросит это дело, однако сейчас настроение его переменилось; он не хотел брать ее в жены; он просто хотел встречаться с ней, побыть с ней немного; до того самого ласково-небрежного, полустрастного, но лишенного пылкости чувств поцелуя он с легкостью бы отказался от нее, ибо давно вышел из романтического возраста; а вот после поцелуя одна мысль о ней заставляла его сердце подскочить на несколько дюймов в груди, после чего оно билось уже в новом месте, размеренно и учащенно.
«Однако кончать с этим надо прямо сейчас, сказал он самому себе. Я старше; я не имею права вторгаться в ее жизнь».
Он вытерся, причесал перед зеркалом волосы и, положив расческу, решительно произнес: «Все кончено». Почитал часок, щелкнул выключателем лампы и повторил вслух: «Все кончено».
Иными словами, совсем ничего не было кончено; материальный щелчок не положил конец Энни Лори, ведь она не была деловым вопросом, который можно разрешить, постучав карандашом по столу.
«Попытаюсь еще немного», сказал он себе примерно в половине пятого, а придя к этому решению, повернулся на бок и погрузился в сон.
К утру она слегка отступила на задний план, однако к четырем часам дня уже снова была повсюду: телефон существовал лишь для того, чтобы позвонить ей, женские шаги за дверью его кабинета были ее шагами, снег за окном, возможно, в этот момент летел прямо ей в разрумянившееся лицо.
«На крайний случай всегда есть план, который я вчера придумал, сказал он себе. Через десять лет мне стукнет шестьдесят, и тогда не видать мне уже ни юности, ни красоты».
Поддавшись своего рода панике, он взял листок писчей бумаги и сочинил крайне выдержанное письмо к матери Энни, испрашивая разрешения ухаживать за ее дочерью. Вышел в вестибюль, но у самой щели почтового ящика разорвал послание и выбросил обрывки в плевательницу.
«Не к лицу мне подобные фокусы, сказал он себе. В моем-то возрасте».
Впрочем, рано он себя поздравлял, потому что еще до того, как уйти с работы, написал письмо заново и отправил.
На следующий день пришел ожидаемый ответ он заранее знал, что в нем будет, до последнего слова: краткий возмущенный отказ.
Заканчивалось послание так:
Полагаю, будет благоразумнее, если Вы перестанете встречаться с моей дочерью.
Искренне Ваша,
«А теперь, хладнокровно рассудил Том, посмотрим, что на это скажет сама девушка».
Он написал Энни записку. В ней говорилось, что письмо ее матери стало для него сюрпризом, однако, учитывая то, как к этому относится миссис Лори, им, пожалуй, действительно лучше больше не встречаться.
Следующая почта принесла ему возмущенный отклик Энни: «У нас тут не средневековье. С кем хочу, с тем и встречаюсь». Она назначила ему свидание на следующий день. Недальновидность матери подарила ему именно то, чего он не смог добиться впрямую: Энни уже, можно сказать, решила с ним порвать, но теперь даже и не помышляла ни о чем подобном. Необходимость соблюдать тайну, дабы не вызвать неудовольствия домашних, придала их отношениям изюминку, которой им до этого не хватало. Февраль отвердел, отлитый в форме глубокой, торжественной бесконечной зимы, и теперь она виделась с ним часто, да и в ином ключе. Иногда они ездили в Сент-Пол сходить в кино или поужинать; иногда останавливались в его двухместке на каком-нибудь дальнем бульваре и изморозь постепенно покрывала непрозрачным слоем лобовое стекло и опушала горностаем уличные фонари. Он частенько приносил с собой какую-нибудь особенную выпивку достаточно, чтобы поднять ей настроение, но всегда аккуратно соблюдая меру, ибо к прочим его чувствам примешивалась отеческая тревога.
Настал момент, когда он выложил карты на стол и рассказал, как именно ее мать, сама того не осознавая, подтолкнула ее к нему, но Энни лишь рассмеялась его двуличию.
С ним ей было веселее, чем с кем-либо из ее знакомых. Молодым людям свойственна была эгоистичная требовательность, он же относился к ней с неизменной учтивостью. Ну и что, если глаза его поблекли, щеки слегка обвисли и покрылись сосудистой сеточкой, зато воля его была сильной и по-настоящему мужской. Более того, его жизненный опыт стал для нее окном, через которое она смотрела на новый мир, обширнее и богаче прежнего; на следующий день, оказавшись рядом с Рэнди Кэмбеллом, она чувствовала, что тут о ней меньше заботятся, меньше ценят, меньше сознают ее уникальность.
Зато Том начал испытывать смутное неудовольствие. Он получил то, чего добивался: юность ее была с ним рядом, и теперь чувствовал, что заходить дальше будет ошибкой. Свобода была ему дорога, а кроме того, он мог предложить ей всего лишь десяток лет потом он станет слишком стар; при этом она сделалась так ему дорога, что он чувствовал: тянуть дальше нечестно. А потом, в конце февраля, все вдруг сразу решилось.
Они возвращались из Сент-Пола и решили заехать в Студенческий клуб выпить чаю; вдвоем пробились через сугробы, наметенные на дорожке и громоздившиеся перед дверью. Дверь была вращающаяся; из нее как раз вышел молодой человек, и, шагнув на его место, они почувствовали запах лука и виски. Когда они вошли, дверь крутанулась еще раз, и молодой человек вновь оказался внутри, лицом к ним. Это был Рэнди Кэмбелл; лицо у него было красное, глаза тусклые и суровые.
Привет, красотка, сказал он, подходя к Энни.
Держись подальше, одернула она его без нажима. От тебя луком пахнет.
Ишь какие мы вдруг стали разборчивые.
Не вдруг. Я всегда была разборчивой. Энни сделала крошечный шажок в сторону Тома.
Не всегда, неприятным голосом заявил Рэнди. И повторил еще более подчеркнуто, кинув короткий взгляд на Тома: Не всегда. Произнеся эту фразу, он будто бы слился с неприветливым внешним миром. И скажу тебе еще одну вещь, продолжал он. Там, внутри, твоя матушка.
Ревнивое бурчание представителя иного поколения едва доходило до ушей Тома, будто то были детские капризы, а вот от этого нахального предупреждения загривок у него встал дыбом.
Идем, Энни, кратко скомандовал он. Войдем внутрь.
С трудом оторвав взгляд от Рэнди, Энни вошла вслед за Томом в залу.
Там было довольно безлюдно; возле камина сидели три пожилые дамы. Энни отпрянула было, но потом зашагала к ним.
Здравствуй, мама миссис Трамбл тетя Кэролайн.
Две последние дамы откликнулись; миссис Трамбл даже слегка кивнула Тому. Зато мать Энни без единого слова поднялась в глазах лед, губы сжаты. Один миг постояла, в упор глядя на дочь, потом резко развернулась и вышла.
Том и Энни сели за столик на другом конце залы.
Ужасно, правда? сказала Энни, громко дыша.
Он ничего не ответил.
Она уже три дня со мной не разговаривает. Тут ее вдруг прорвало: Какие же люди бывают противные! Я должна была петь главную партию на концерте Младшей лиги, а вчера кузина Мэри Бетс, президент лиги, подошла ко мне и сказала, что петь я не буду.
Почему?
Потому что девушка, которая не слушается своей матери, не имеет права представлять лигу. Можно подумать, я какой-то расшалившийся ребенок!
Том уставился на чашки, выстроившиеся в ряд на каминной полке, на двух-трех было написано его имя.
Возможно, она права, внезапно произнес он. Я начал мешать тебе жить, а значит, пора все это прекращать.
Ты это о чем?
В голосе ее прозвучало такое потрясение, что в тело его хлынула из сердца какая-то теплая жидкость, однако ответил он сдержанно:
Помнишь, я говорил тебе, что собираюсь на юг? Так вот, я уезжаю завтра.
Воспоследовал спор, однако он остался неколебим. На следующий вечер на вокзале она плакала и цеплялась за него.
Спасибо за самый счастливый месяц за очень многие годы, сказал он.
Но ты же вернешься, Том.
Я проведу в Мексике два месяца; потом на несколько недель поеду на Восточное побережье.
Он пытался говорить так, будто полон приятных предвкушений, и все же ему казалось, что покидает он не замерзший город, а город в цвету. Ее ледяное дыхание распускалось в воздухе точно бутон, и сердце его упало, когда он понял, что снаружи дожидается некий молодой человек, который отвезет ее домой в машине, увешанной цветами.
До свидания, Энни. До свидания, милая!
Два дня спустя, в Хьюстоне, он провел утро с Хэлом Мейгсом, своим однокашником по Йелю.
Повезло тебе, старикан, сказал Мейгс за обедом, я сейчас представлю тебе такую симпатичную спутницу, какая тебе и не снилась; а едет она до самого Мехико.
Упомянутая барышня откровенно обрадовалась, когда выяснила на вокзале, что возвращаться будет не одна. Они с Томом поужинали вместе в поезде, а потом целый час играли в «пьяницу»; однако когда, в десять часов вечера, она внезапно обернулась к нему от дверей его номера люкс с определенного рода взглядом, откровенным и недвусмысленным, и долгий миг стояла там, задержав на нем этот взгляд, на Тома Сквайрса внезапно нахлынуло совсем не то чувство, которое от него ожидалось. Ему отчаянно захотелось увидеть Энни, позвонить ей на минутку, а потом уснуть, зная, что она юна и чиста, как звездочка, и мирно спит в своей постели.
Спокойной ночи, сказал он, стараясь тоном не выдать отвращения.
А!.. Спокойной ночи.
На следующий день он прибыл в Эль-Пасо, пересек на автомобиле границу и добрался до Хуареса. День был солнечный и жаркий; оставив чемоданы на вокзале, он зашел в бар выпить чего-нибудь со льдом; пока он потягивал напиток, из-за столика за его спиной раздался тягучий девичий голос:
Вы м-мериканец?
Он, еще входя, заметил, как она сидит, навалившись на стол; теперь он обернулся перед ним была девица лет семнадцати, откровенно пьяная, однако явно из благовоспитанных, судя по речи, пусть запинающейся и невнятной. Бармен-американец доверительно наклонился к нему.
Прямо не знаю, что с ней делать, поведал он. Явилась сюда часа в три с двумя юнцами один, похоже, ее мил-дружок. Они поругались, юнцы удалились, а она с тех пор так тут и сидит.
Тома передернуло от отвращения какие же все-таки у этого поколения отвратительные, низменные нравы. Девушка-американка сидит пьяная, брошенная в сомнительном иностранном городке, если подобное возможно, такое может произойти и с Энни. Он посмотрел на часы, поколебался.
Счет она оплатила? спросил он.
Должна за пять порций джина. А если ее дружки вернутся?
Скажете, что она в отеле «Рузвельт» в Эль-Пасо.
Он подошел, положил руку ей на плечо. Она подняла глаза.
Вы похожи на Санта-Клауса, произнесла она отрешенно. Но вы ведь не Санта-Клаус, да?
Я отвезу вас в Эль-Пасо.
Ну Она призадумалась. С виду вы безобидный.
Она была совсем юной розочка, промокшая насквозь. Ее дремучая неосведомленность о древних фактах и древних угрозах бытия чуть не довела его до слез. Размахивает нетвердым копьем на пустом ристалище, а соперников-то давно нет. Такси слишком медленно продвигалось сквозь ночь, внезапно наполнившуюся ядом.
Объяснив, что к чему, недовольному ночному портье, он вышел из гостиницы и отыскал телеграф.
«Отказался от поездки по Мексике, отстучал он. Уезжаю завтра. Пожалуйста встречай поезд на вокзале в Сент-Поле в три часа и поезжай со мной до Миннеаполиса, не могу без тебя больше ни минуты. С любовью».
Так он, по крайней мере, сможет присматривать за ней, давать ей советы, следить, как она распорядится своей жизнью. Ах, как же глупа ее мать!
В поезде, пока пролетали мимо спекшиеся тропические пейзажи и зеленые луга, а Север подступал все ближе сперва островки снега, а потом целые поля, порывы ледяного ветра в тамбуре, темные, впавшие в спячку фермы, не в силах усидеть на месте, он бродил по коридорам. Когда поезд подошел к вокзалу Сент-Пола, он соскочил с подножки, будто юнец, и принялся рыскать взглядом по платформе однако найти ее не мог. А он так рассчитывал на эти несколько минут между двумя городами; они уже успели стать символом ее верности их дружбе, и когда поезд тронулся вновь, он принялся обыскивать его, от первого вагона до последнего. Однако отыскать ее не удалось, ему же стало ясно, что он сходит по ней с ума; от мысли, что она вняла его совету и начала крутить романы с другими, его одолела обморочная слабость.
Когда поезд подошел к Миннеаполису, пальцы у него дрожали так, что пришлось подозвать носильщика и попросить его затянуть ремень на чемодане. А потом было бесконечное ожидание в коридоре, пока багаж выгружали, а он стоял, притиснутый к какой-то девушке в отороченном беличием мехом пальто.
Том!
Господи, неужели
Она обвила руками его шею.
Том, да я же тут, в вагоне, от самого Сент-Пола!
Трость его упала на пол, он очень нежно притянул ее к себе, и губы их слились, точно изголодавшиеся сердца.
III
Новая близость, следствие официальной помолвки, наградила Тома чувством молодого счастья. Зимними утрами он просыпался с ощущением, что комната заполнена некой незаслуженной радостью; встречаясь с молодыми людьми, он пытался сравняться с ними телесной и умственной доблестью. Жизнь внезапно обрела смысл и фон; он ощущал полноту и гармонию бытия. В мартовские послеобеденные часы, когда она привычным шагом входила в его квартиру, к нему возвращались неизменные спутники юности: восторженность и острота чувств, бесконечно трагическое противоречие между смертным и вечным; с некоторым удивлением он ловил себя на том, что самый лексикон молодых романтических порывов вызывает у него восторг. Впрочем, он был куда рассудительнее молодого поклонника; Энни казалось, что он «все обо всем знает», что он стоит, распахнув перед ней ворота, ведущие в подлинно золотой мир.