Богатсво лексикона моего собеседника впечатляет. И я ему верю. Спускаться внизте же самые острые ощущения, что и те, которые испытываешь, взмывая на астроплане. Значит, дело в знаке, вопрошаю я. Просто плюс меняется на минус. Не в бытовом плане, что, мол, минусэто плохо, а плюсхорошо. В плане чисто научном. Физика. Да, говорит моряк. Я мыслю. Задаюсь в холодном прокуренном тамбуре вопросом: а зачем здесь я. Пять станций проехали. Мы уже в ЛО, последние границы пройдены и, похоже, демаркированы. Рубикон позади. Куда я еду? Неправильная, видимо, формулировка задачи (опять?): не куда, а зачем. Чтобы побазарить с этим усатым дядькой? Он не ответит никогда на мой вопрос, да ведь я и не претендую на это. Или: приехать на конечную, выйти из вагона, наблюдая, как усталые жители захолустного городка торопливо выпрыгивают из электрички, имея в голове пару-тройку мыслей, вроде того, что: купить масло и хлеб в круглосуточном привокзальном магазинчике, измерить у ребенка температуру, ах да, что это я, ведь он спит; и что-то еще, ведь есть еще что-тоно раз я запамятовал, обстоятельства завтра сами напомнят об этом, так? Я буду там? Мне становится смешно и противно. Она уже давно забыла меня. Вот мелодрама, блин. К черту эти воспоминания. Лучше я вернусь мысленно на берег моря. Чайки куда-то улетелижаль. Летом они атакуют: стоит перейти какую-то незримую границу, и тебе ясно дают понять, что ты тут лишний. Тебе невдомек, почему ты так им неприятен. Идешь без фиги в кармане, напротив, руки у тебя открыты, видны всемвсем, но не птицам. Глупые пернатые не понимают твоего языка. Они воображают, что ты посланец, несущий некоторому их врагу важное сообщение, мо́гущее, так или иначе, как-то ущемить их права. Воевать с птицами? Вот это идея. Очень скоро приходится отбросить сию мысльна самом деле, конечно, война с птицами не имеет никакого смысла, ты это понимаешь. Мертвые чайки не летают, а трупы не потеют. Так зачем я здесь? Здесь и сейчас.
Я любуюсь полузамороженным изделием; по краям лужицы за ночь образовалась очень красивая хрустальная кайма. Еще часи она исчезнет. Я пытаюсь сообразить, стоило ли выходить вообще из дома. Работа, да. Ларисочка. И бешеный А. Н.
* * *
Знаете, еще была такая вот история. Я любил одну барышню. Придется вам рассказать, хоть и очень уж задолбал; похоже, всех. Я ее любил. Мы решили встретиться в метро в половине какого-топервого, второго, двенадцатого или не помню уж какого ещедня, естественно; и она пришла. Ее звали Ева. Было весенне и весело. Я сделал ей предложение выйти за меня замуж. Я ее любил. Настолько любил, что хотел на ней жениться! Она сказала, что подумает. Потом спятила. Очень быстро. И оказалась в дурке.
В дурдоме она была уже не в первый раз. Поначалу меня это не напугало. Мало ли нас перебывало в этой конторе. Да что-то я тороплюсь, как всегда, и рассказываю не о том. Блин, как кайфово любить весной и как это пошло. Хуже только поехать на какой-нибудь курорт и лишиться там девственности. Нет, не понимаю я вас, баб.
Мы заблудились. Я воображал, плохо зная топографию: мы на правом берегу. Однако находились на левом. Ломанулся почти наугад, крепко держа Еву за руку, в какой-то таинственный психоделический двор, что-то говоря ей о любви; она в это верила. Тоже. Уже двадцать лет, как минимум, меня преследуют в снах эти дворы, дворы серые в пятиэтажках, освещенные горящей холодной ртутью на подвесах. Мне казалось, что Ева поможет мне избавиться от этих снов. Беседа была интересна, но только поначалу; я попытался рассказать ей о том, как написал первое в своей жизни стихотворение. Какой-то был разговор о прощении, хотя я был трезв, как стекло. У меня совершенно съехала крыша. В конце концов мы, естественно, вышли в тот же самый дворик, с которого, собственно, и начался разговор. Ева спросила меня, готов ли я. Я сказал: да. Мы пошли дальше. Человек, начал занудствовать я, устроен по принципу и подобию космического корабля. Первичен человек, утверждает материализм; нет, возражает идеализм, первичен Бог. Ничего подобного, вам говорю: первичен звездолет. Более девяти десятых его массы занимает топливная смесь, а если сравнить его массу с массой серого вещества пилота, то получается полный фарс. Некорректно, заметила Ева. Да я тебе не о том хотел сказать. Года два назад я выстроил эту теорию, про подобие человека звездолету, и сколько раз убеждался в ее правильности. А суть вот в чем: горючее и окислитель
Мы остановилисьсначала резко остановился я, затем Ева. Этот двор был слишком похож на мой сон.
Я вспомнил другой сон. Тот, который приснился после того, как я писал. Кирпичи, грязно-зеленые скамейки. Пройдя под аркой, мы оказались в странном месте; казалось, мы никогда и не выходили оттуда. Короткое замыкание пространства. Серые блоки, седалища, остатки черно-белого снега. Яйцеобразные двухсотпятидесятиваттные ртутные лампы на подвесах; стальная проволока структурирует размеренность низкого пасмурного неба. Серые кирпичи, скамейки, остатки. Но тот цветной сон совсем не был похож на эту черно-белую явь, в нем были розовые и золотистые тона, черное было глубоко черным, а не темно-серым, а белоеслепяще-ярким. Золотистоепонятно, а вот розового не ожидала от тебя. Да все просто. Под теплым сентябрьским дождем (бывает ведь такое) впереди меня шла барышня, фонари торжественно сияли, улица выглядела бесконечной, а влаги становилось все больше. Вода спорила со светом; в то же время они находились в какой-то непостижимой гармонии: усиливаясь, дождь словно пытался заслонить яркий электрический свет, рассеивая его и пытаясь выключить шумом. Звук этот был самой сладчайшей музыкой, которую я когда-либо слышал. Он успокаивал нервы и баюкал, словно говоря: ты почти уже дома. Совершив массу относительно важных дел, ты идешь домой, где тебя ждут. Сейчас ты повернешь направо. Теперь уже видны окна в твоей блочной высотке: вот они. Свет. Седьмой. Бледно-пурпурный ночник в детской, яркий свет люстры в гостиной, тепло-желтое бра на кухне с голубоватой примесью старого черно-белого телевизора «Юность». Ждут. Нет; ты идешь дальше, пропуская мимо пародийную квадратную рощицу слегка-черно-много-белых берез. Проспект. Гордо носящий имя Славы. Славы чего?
Шла, держа кисти рук горизонтальнотыльной стороной вниз, ладони ловили дождь. Кольцо. Стадо ЛиАЗов воняло солярным выхлопом; иные делали круг-другой, как трамваи. Радиусом десять метровокружность. Какая удивительная тишь. Ведь в каждой из этих машин есть двухваттник-эллипсоид, прикрученный к потолку или там куда-нибудь еще. Он умеет орать. Тишина относительная: больное урчание дизеля способно кое-кому напомнить, что зуб таки придется удалить, досадно, ну да черт с ними со всеми, черную (лучше темно-фиолетовую, так приятней!) штору глухо задернуть, да и пошли вы все на. (Так причем тут розовое? Слушай дальше. Сказка не просто сказывается!) Мы дошли до площади. До малой, Победной. Ты знаешь, на самом деле это псевдоплощадь, на ней, представь себе, нет знака «Круговое движение», и он там даже не подразумевается. А потом были опять бульвары, перекрестки, фонари, закрытые магазины, мигающие светофоры, ларьки без пива, Х. В. и, казалось бы, улица должна была вывести на вокзал, но нет, она нырнула вбок, прикинувшись тротуаром, но я не потерял из виду барышню в розовом платье. Так она была в розовом платье? Ну да. По́шло, Марк. Ну что поделаешь, платье было розового цвета. И после этого зрелища я стал писать стихи. Тяжелый случай, Марк. Тяжелый случай, Маркуша. А знаешь что? Я ее прощаю. За то, что ты написал хотя бы одну строку. Да у меня их несколько Я представляю, как застенчиво ковыряю песок детской площадки носком шуза. Ангелок. Горючее и окислитель, говорит Ева, мягко беря меня за руку. Мур-р, я тебя люблю.
Я таю.
Люблю?
Розовое. В фэнтези принято одевать барышень, обдолбаных принцесс, в лазоревое. По мне так это просто хуйня. Со мной рядом была Онаточнее, две: Ева и Та Самая. О-о, мужик, тебя развезло. Пора на электричку. Оглянулся: ни той, ни другой. Глюк.
Мы нырнули в метро.
Я любил ее.
* * *
В метро я не целуюсь. Мой принцип. Считаю это пошлятиной. Когда вижу подобную парочку, меня передергивает и, выйдя из андерграуанда, воленс-ноленс приходится пить пиво. Но я любил ее. Мы целовались на эскалаторе. Каким-то третьим (или шестым) глазом я контролировал, как грохочущая машина уносит нас вниз. Контролировать было необходимо, ибо в противном случае мы бы просто упали на спуске. Считается, что дрянные сцены жизни субъективно растягиваются, а кайф, напротив, мимолетен. Фигня. Я никогда в жизни так хорошо себя не чувствовал, а эскалатор вез нас часа четыре. Ну, три с половиной, может быть. Вот это секс. А потом она оказалась в дурдоме. Что? Вы, конечно, хотите спросить, как я вел себя и что делал, как обычный любящий мужчина? Ничего. Почему? Потому: то, что она оказалась в дуркене факт, а моя гипотеза. Она исчезла. Рассеялась в атмосфере. Нет Евы, и все. Очень нетипичный фантом. Химера. Как и большинство, впрочем. Среди мужиков не очень сложно найти конкретную личность. Грубо говоря, выйди на улицу и ткни в прохожего пальцем. А вот женщиныматерия иная. То и дело у меня возникает соблазн кого-нибудь из них ударить. Дать в лоб. Это я еще литературно выражаюсь. Хочется ну да ладно.
Все они какие-то фиговые. Ненастоящие. Да, у меня явные признаки паранойи. Их, женщин, просто нет! Доказано. В далеком пятьдесят девятом году один известный поляк написал произведение, которое снесло кое-кому башню. Сей роман вошел в анналы фантастики; это признают даже тупоголовые псевдоинтеллигенты. Так вот в чем фишка: никакая это не фантастика, а реальная жизнь. Дело в том, что текст зашифрован. Причем так, что сам автор не смог его расшифровать до конца своей жизни. Инсайт! Я расколол этот орешек. Чего мне этого стоило! Почему я не спятил? До сих пор поражаюсь. Мужчинаэто океан. Женщинавсе остальное. Нет никакой фантастики! Вся фантастика (хорошая, разумеется, а не халтура) это наша жизнь, причем не такая далекая, как может показаться на первый взгляд, а очень, повертье, очень близкая. Думаете, что застрахованы от всего? Ладно. Вы идете по тротуару и на ровном месте ломаете себе ногу. Фантастика? Случай из жизни. «Если вам плохомедицина бессильна»примерно такой по содержанию лозунг висит в нашем районном травмопункте. Как-то я туда зашелне от балды, конечно, я подозревал, что у меня сломано реброотсидел пять часов, наконец меня приняли, сделали рентгеновский снимок, попросили подождать, и в конце концов сказали: у вас, видите ли, маленькая трещинка. Ну очень маленький перелом. Так что: постельный режим, и туго перевяжите грудь. Выходя из кабинета со снимком, я и наткнулся на эту надпись, висящую над дверью. Очень мудро и тактично. Ведь можно было бы повесить ее снаружи, а не внутри. Убавило бы это количество пациентов? Вряд ли.
Рентгеновский снимок ребер настолько меня приколол, что я тормознулся секунд на тридцать, рассматривая его. У меня красивые ребра! Теоретически я давно знал, что все в мироздании устроено спирально. Но такой красоты я никогда не видел! «Порядок», врачиха опустила меня на землю. «Жить буду?»попытался схохмить я. «Будете. Идите». На выходе мне как раз и довелось прочитать это воззвание.
F? Существа F?
«Нейтринная система, думал я по дороге домой и поражался, что моей башки хватает еще и на эти умозаключения. Система, это конечно, есть система. Но нейтринная!»Я схватился за грудь, потому что прирубило. Сердобольная бабушка предложила мне валидол. Нет, спасибо! Не та это боль. Не сердце болит, не ребра. Душа? А есть ли она? Не знаю. Мне плохо. У меня одна мысльдобрести до дома, где на меня наорет кот, жена промолчит, потому что ее уже нет, и дочка ничего не скажет, потому что она уже давно где-то там: мне просто нужно дойти и рухнуть на диван. «Нейтрино, продолжал я свои глубокие размышления. Неужели так было всегда? Ведь были реальные, а не виртуальные женщины в семнадцатом веке? Почему в семнадцатом? Они были и раньше, и позже. Ну, почему раньшепонятно. Так ведь в девятнадцатом, да и в двадцатом еще жили по Домострою. А классная книга! Ее ругают те, кто не читал. Сейчас никто не читает. Фальшивые шкурки. Боди, скины. Полное нейтрино».
Лифт работал. Это был царский подарок. Покруче, чем фляга воды, данная А. Македонскому. Оценил. Поднялся. Открыл. Закрыл. Упал.
Размышления продолжались. Есть ракета-носитель, думал по-дурацки я, и есть космический корабль. Есть ян и инь. Есть горючее и окислитель. Так вот, мужчина, это, конечно, горючее. Женщинаокислитель. Да, эту мысль я успел прогнать Еве перед тем, как мы расстались. А дальше было плохо. Кто-то из нас сошел с ума. Я даже не помню, кто. Ну и какая разница?
* * *
А вот теперь-то я расскажу вам о том, как Ленка получила кличку Курго. Было примерно 7.30. Выходной. Ну, кому как. Очередная любимая ушла под каким-то предлогом (покормить кота, например; эту тему я понимаю), и тут раздался звонок телефоная сдуру его не вырубил с вечера. «Марк, это ты?!»интонация была почти панической. «Я», сказал я. «Марк Не понимаю, в чем дело! Снег идет, и люди какие-то идут, а будильник показывает семь!»Переварил. После какой-то пародии на оргазм мне было попросту в лом вникать во все эти таинственные перипетии, и захотелось послать ее куда подальше. Однако Ленка, как уже стало понятно читателю, угомониться была не в состоянии. Что бы она могла! Что бы могли вы, о суфражинновые читательницы!
«Я Это Я.»замолк, слушая поток сознания. Или подсознания. «Не понимаю, утро или вечер. Темно. Как быть? Утро или вечер? Мне идти на работу или нет?»«Утро! заорал я. Я трахаюсь! И ты, сучка, сломала мне весь кайф! Твою дрянную башку я отвинчу и выкину на помойку, курица ты безмозглая, куриная твоя голова (утро сейчас или вечер, я не знаю кого любить; вранье, я знаю: любить Настю, которая пошла покормить кота). Если ты еще раз, падла, мне позвонишь, я, бля, наплюю на весь свой аристократизм и просто тебя замочу, уебище квадратное. Молчишь?»
«Время», проблеяла Ленка.
«А знаешь, что будет с твоим сыном? я вошел в садистский вкус. Мандец ему наступает явный. Ему, бедному, очень сильно не повезло с мамашей. Знаешь, как он сдохнет? Он, конечно, нас переживет. И слава богу. А твою поганую башку со всем твоим мусором я просто выкину на помойку, и сын твой будет тебя оплакивать, как в древнегреческой трагедии. Эта Как ее, похоронила ли она своего брата?.. А, Антигона. Да шла б ты Меня интересует Любовь. Любовь с большой буквы».
Лена колготилась. Бедный сын. Он мог бы быть персонажем. У меня как-то был с ним разговор. Мальчик пялился в гнилой телевизор, монитор его был не менее гнилым. На экране не было ничего. То есть какая-то информация была, титры, например. Возмутился: как ты можешь это читать, ведь ни хера не понятно! Все понятно, дядя Марк. Читаю. Вопринимаю. Сынок Курго не видел разницы между ящиком из-под картошки и системным блоком. Я не чувствую себя старым. Но с такой-то мамой приличной трагедии не сделаешь. Мне хотелось трахаться, и объект был. Не Ленка, конечно.
Когда Настя вернулась, Лена позвонила вновь. Я впал в бешенствосовсем не такое, какое я описывал в рассказе о посещении Эрмитажа с другом-интеллигентом. Какая, на хрен, интеллигенция, и что это такое, собственно говоря. Ленка визжала по телефону, как недорезанная свинья. А Настенька ходила домой вовсе не для того, чтобы покормить кота, а чтобы втайне от меня опохмелиться. Ее мысль была прозрачной, как стеклянные изделия Главспирттреста. Подруга упала на кровать, а я продолжал ругаться по телефону с Ленкой. Гадскость бытия закручивала меня в душный штопор; Ленка бубнила о том, как ей нехорошо, Настя молчала. Гадскость, думал я, ловя в речи сумасшедшей миллисекундные паузы, чтобы вставить какую-то робкую реплику, ведь это карма. Все хорошо, прекрасная маркиза. Кармаэто карма, ей плевать на то, что ты о ней думаешь. Она есть. Просто есть. Но мы пытаемся ее как-то корректировать, читая умные книги или ведя себя так, как Ленка. Это дурдом, думал я. Ее? Мой? Мне было тяжело и легко одновременно. Вот рядом некто; некто вроде женщины. Выключить. Выключить эту дурацкую машинку формирования событийтелефон. Убиться в сон.
Кажется, я сплю постоянно. Я очень хочу спать, поверьте. Но мне хочется спать не с кем попало, не с Настенькой и не с Ленкой. Я хочу спать! Спать! Спать, не видя никаких снов. Женщина, пробуждающаяся рядом с тобой, этакое ласковое весеннее утречко, как это прекрасно, и тэ дэ, но нет ведь, проснувшись, она будет пилить тебя вчерашними темами. Вот и задумываешься: стоит ли жениться? На хрен. Лучше сблюю.
Настя. О-о. Сон? Явь? Моя любовь. Я люблю ее, оказывается. Совсем не так, как она меня. Да и любит ли она вообще? Нет, не любит ни хера. Женщины по своей нейтринной сущности не способны на это по идее. Бляди. Ни одна из них не способна зажечь свет в твоей квартире, не говоря уж о прочем. Тебе никогда не откроют дверь, и уж тем более никогда не зададут вопрос: «Как дела?» Ты одинок. Навстречу выйдет лишь мяукающий кот, у которого всего пара-тройка мыслей в голове: пожрать, погадить, ну и чтобы хозяин за ухом почесал. Нейтринные бляди. Не обычные, а нейтринные. Но все равно девушки.
Не люблю мобильщиков (но этим гадостным телефоном пользуюсь. Вопрос, польза это или вред?) Как ты, несчастный, живешь без мобильника? Да вот так. И замечу, живу не хуже вас. У меня в доме есть иконы, и делать идола из пластмассовой коробки мне ни к чему. Беспонтовые какие-то эти ребята и девушки, мобильщики и мобильницы. Свет клином сошелся, что ли, на этом барахле?