Стоп, стоп, стоп. Я тут неожиданно выяснил, что молодые люди знать не знают знаменитого некогда четверостишья про «статую»! А ведь его ценность заключается не в том, что в прежние годы оно было известно каждому, а в том, что оно помогает нам зримо представить советскую эпоху, породившую однажды и навсегда художественный метод социалистического реализма.
В скульптурном творчестве этот метод воплотился в бесчисленных гипсовых фигурах: то пионера с барабаном, то физкультурницы с веслом, то колхозницы с серпом, то рабочего с лопатой. И в соответствии с принципом реализма сквозь одежду этих фигур подчас слишком явственно проступали элементы крепких трудовых тел. Стихотворение звучит так:
Стоит статуя
В лучах заката,
С таким вот хем!
В рукахлопата!
Существовали, конечно, разные детские переделки типа «А вместо лопата», но это просто от незнания сути.
Приверженцы социалистического строя скажут: «Да, с «таким вот»! Потому что раньше в стране у всего были грандиозные масштабы!» Но я бы не согласился с подобной оценкой. Размер «такого» говорит лишь о том, что «такой вот» при социализме вам и покажут, как свидетельствует другое народное стихотворение, сочинённое на тему главных советских символовскрещённых серпа и молота:
Это молот, это серп
Это наш советский герб.
Хочешь жни, а хочешь куй,
Всё равно получишь х
А теперь, когда молодое поколение приобщилось в бесценному наследию былых времён, повествование можно продолжить.
Итак, выяснилось, что скульпторы в Сбокове ваяют не только многометровые статуи, но и произведения поменьше. Хотя и надеются всё же увековечить себя в чём-нибудь по-настоящему монументальном. А тут фактически заново строящийся памятник, да ещё столь значимый, да ещё с премией! Было от чего взволноваться. Это ведь, можно сказать, путёвка в большую жизнь. Сначала «Вечный огонь», а там, глядишь, доверят слепить губернатора в полный рост.
А что? Губернатора Силыча уже увековечилив бронзе (или в меди?). Он для главного храма города выделил деньги из областного бюджета на новый колокол. И на том колоколе теперь отлито имя губернатора Силыча на грядущие, страшно подумать, века. «Пройдут годы, Киса, а они пройдут!», всё нынешнее станет тлен и прах, и только будет висеть над городом, да позвякивать себе в удовольствие своей бронзовой (или медной?) болтушкой наш Силыч. И почему это я не распоряжаюсь бюджетными деньгами? Я тоже хочу остаться в веках. У меня тоже есть чем позвякивать.
В общем, сбоковские скульпторы, обмыв, как полагается, творческое волнение, кинулись воплощать свои дремавшие до сей поры замыслы в гипс и глину. Времени до представления проектов оставалось мало, каких-нибудь пара-тройка месяцев, и художники, не щадя себя, творили дни и ночи напролёт.
И вот великий день настал! Взяв подмышку чертежи и сдунув залётные пылинки с макетов, скульпторы отправились на конкурс.
В зале, где они собрались, стало очевидным, что скульпторов в городе Сбокове не так уж и мало. И наваяли они за прошедшие месяцы тоже в достаточном количестве. Один за другим выходили мастера объёма на сцену и, недобро косясь на коллег по цеху, рассказывали, почему их, и именно их произведение только и достойно быть сооружено в городе. О деньгах не говорили, но, представляя проекты, обращались преимущественно к представителю городской администрации, сидевшему в первом ряду.
Здесь же находились и ветераны. Они слушали скульпторов внимательно, но как-то недоумённо и даже испуганно и время от времени перешёптывались между собой. Наконец с места поднялся самый главный ветеран.
Дорогие товарищи, обратился он к окружающим. Не могли бы вы объяснить нам, что здесь такое происходит?
Как что? ответили окружающие. Заслушиваем проекты нового памятника.
А с чего это вы решили, товарищи дорогие, что памятник будет новым?
После этих слов в зале можно было наблюдать интересную картину: у всех многочисленных участников конкурса одновременно начали отвисать челюсти. Так, с отвисшими челюстями, они и повернулись в сторону представителя городской администрации.
Позвольте, сказал представитель администрации главному ветерану. Ведь вы же сами объявили конкурс на реконструкцию памятника. Вот, у нас и бумага ваша имеется.
Главный ветеран прочитал бумагу.
Николай Сидорыч, обратился он к одному из ветеранов сопровождения, вы бумагу писали?
Так точно, вскочил тщедушный, но бодренький Николай Сидорыч, мы. Публично выразили, так сказать, желание ветеранских организаций сделать подарок родному городу, а именно: к празднику Великой Победы отремонтировать монумент «У Вечного огня». Подкрасить немного, подштукатурить где малость.
Но вы же здесь пишете «реконструкция», указал в тексте представитель городской администрации.
А как по-научному это называется? обернулся Николай Сидорыч к товарищам-ветеранам. Разве не «реконструкция»?
По-научному это называется «реставрация», вздохнул представитель городской администрации.
Ну, реставрация так реставрация, согласился главный ветеран. Мы в этих терминах не особо сильны. Но никаких изменений, а тем более новой постройки категорически не допустим. Штукатуритьпожалуйста.
Штукатурить?! донёсся из отпавших челюстей одновременный стон. Подкрасить? Не может этого быть! Три месяца работы!
Я требую один из проектов утвердить! крикнул срывающимся голосом какой-то юный конкурсант.
Повторяю, сурово сказал главный ветеран, по всему видно, бывший военный, никаких изменений в памятнике мы не допустим!
Ветераны поднялись с кресел и с сердитым видом покинули зал. За ними смущённо убыл представитель городской администрации.
А конкурсанты остались. Они дали волю переполнявшим их эмоциям, кому-то грозили и чего-то требовали, горячо хвалили проекты друг друга, а потом всей творческой шайкой убыли успокаивать волнение. Позже некоторые из них со страниц газет пытались взывать к чувствам земляков и чиновников. Забыв, что ещё недавно восхищались работами коллег, расхваливали теперь исключительно свои произведения. Но всё было тщетно. Старый памятник остался стоять. Немного подштукатуренным.
Вот к этому памятнику мы и направились Девятого Мая.
Мы всегда ездим туда чуть позже, ближе к обеду. Потому что с утра и до полудня доступ к памятнику закрыт: к нему чинно шествуют организованные колонны предприятий, организаций и общественных объединений.
Меня это выводит из себя. Почему я не могу запросто подойти, постоять у огня и положить несколько цветков? Чем лучше меня завод резиново-бетонных изделий, или ячейка радикальных большевиков с портретами Сталина? Нравится им ходить группамипускай ходят, но на общих основаниях: сначала мы с семьёй, потом они, потом ещё семья. Хорошо-хорошо, не надо кричать, можно наоборот: сначала они, потом мы, потом снова они. Предлагаю даже, чтобы не ссорится, пускать между нами вообще единоличных гражданони тоже имеют право на существование, хотя, конечно, и велико искушение выпихнуть их в задние ряды: куда они единоличники вперёд наших коллективов прут? В общем, договориться можно.
Но договариваться с нами никто не желает. Памятник и вся дорога к нему оцеплены рядами милиции; коридор, по которому шествуют колонны, ограждён красной лентой; для тех, кто внутри, играет духовой оркестр; те, кто снаружи, с завистью смотрят на шествующих.
Потом проходит последняя колонна, милиция снимает ленты и отбегает в сторону, потому что получившие наконец свободу неорганизованные граждане одновременно кидаются к вожделенному памятнику, и должно пройти немало времени, прежде чем появится возможность подобраться туда более-менее близко.
Поэтому мы и стараемся приехать попозже. Но, увы, к этому времени нет уже ни оркестра, ни поблёскивающих медалями фронтовиков, ни бодро марширующих пионеров (или как они сейчас называются?), то есть отсутствует значительная и яркая часть праздника. Зато нет и коридора. К тому же мы успеваем посмотреть по телевизору парад на Красной площади.
В этот раз мы также посмотрели парад и отправились к Вечному огню, заехав по дороге за цветами. Ещё за квартал до памятника стало ясно, что мероприятие идёт не по графику: нашу машину остановили задолго до обычной парковки, и мы пошли далее пешком. Всюду стояла милиция, неслись звуки маршей. Похоже, организованный праздник, который к этому времени должен быть уже завершён, всё ещё продолжался. Так оно и оказалось: из-за утреннего дождя колонны выпустили с большим опозданием.
Мы приблизились к запретному коридору. Окончание неспешной процессии вдалеке, в общем-то, угадывалось. Но ждать пока она пройдёт, затем ждать, пока схлынет волна свободного доступа! Посовещавшись, мы отошли чуть подальше, где, по нашему мнению, бдительность милиции была не так высока, и, схватив детей в охапку, нырнули под красную ленту, пристроившись в задние ряды ближайшей колонны.
И всё-таки один милиционер нас заметил. Он резко повернулся и секунду-другую оценивал ситуацию, пытаясь понять, кто мы такие и почему здесь оказались. А мы, боковым зрением видя это, ещё ближе прижались к «своему» коллективу и даже заулыбались якобы каким-то своим знакомым. Милиционер успокоился и отвернулся. Но новый коллектив отнёсся к нам в высшей степени подозрительно. А «якобы знакомые» мало того что не ответили на улыбки, так ещё и прибавили шагу, желая увеличить пространство между нами. Мы были не их, чем-то мы от них отличались, мы были чужие.
Тогда нам пришла в голову мысль пристроиться к колонне, шествующей сзади. Мы начали намеренно отставать от неприветливого хвоста, надеясь, что головная часть задних товарищей отнесётся к нам более благосклонно. Но странное дело, мы отставали и отставали, а расстояние между нами и идущими сзади ни на метр не сокращалось: медленнее шли мы и настолько же медленнее двигались они. В удивлении мы обернулись и напоролись на несколько десятков сердитых чёрных глаз, недовольных нашими хитроумными манёврами: сзади шла армянская диаспора. По всей видимости, они тоже не хотели брать нас к себе, чем-то мы и от них отличались, и, похоже, даже больше, чем от предыдущего коллектива.
Между тем звуки оркестра раздавались всё громче, всё более вокруг становилось милиционеров, и всё подозрительнее они смотрели на нас, идущих без флагов и транспарантов, этих явных признаков организованной группы. Букетики цветов в руках детей на явные признаки не тянули. «Воленс-неволенс» надо было прибиваться к одной из двух колонн. Шансы сойти за армян для нашей светловолосой семьи представлялись менее осуществимыми.
Интересно, но в идущей спереди колонне встретили нас теперь более приветливо: лица наши были им уже знакомы. И в конце концов, они ведь не знали наверняка, может, мы тоже принадлежим к их организации? Кстати, не мешало бы выяснить, к какой точно организации мы теперь принадлежим. Ответ оказался лучшим из всего, что можно было предположить: мы шли в колонне «партии власти» «Родимой России», и нас в этой колонне признали за своих!
Везёт же так в жизни! Вытянув шею, я посмотрел, кто идёт впередиа это оказалось непросто, всё-таки наше представительство было самым многочисленным на празднике! и обомлел: впереди шла вся элита Сбоковской области, политическая, чиновничья и деловая, все эти солидные дядьки и тётьки, такие простые и демократичные сегодня. И мы, обычная сбоковская семья, находились среди них (ну, пусть хотя бы сзади них) и ощущали их плечо (нет, когда сзади, то, вроде, не плечо) ощущали переполнявшую нас радость.
Да что говорить! Я видел по телевизору, как юные тридцатипятилетние активисты молодёжного крыла «Родимой России» собираются на свои слёты, как они, счастливые, обнявшись друг с другом, прыгают и смеются. Мне раньше их счастье казалось показным. А теперь я сам испытал нечто подобное. Вот, честное слово, так бы кого-нибудь схватил, обнял и запрыгал, смеясь. Какую-нибудь активистку из молодёжного крыла! Но и без прыжков было хорошо. Без сомнения, нам достался сегодня счастливый билет. И я подумал, что с этой партией, возможно, буду теперь навсегда.
Мы шли и смотрели по сторонам. По левую руку стоял и махал нам рукой мэр города Виноградов: высокий, крепкий (у него в кабинете стоит пара гирь), в длинном чёрном плаще, широкополой шляпе и сигаретой в зубахну, чисто шериф с Дикого Запада, такой импозантный у нас мэр. Мы помахали ему в ответ. По правую руку, отгороженный красной лентой, толпился и глазел на нас народ, ожидая своей нескорой очереди. Мы помахали и народу. А очередь наша неспешно и солидно приближалась. Вот уже показался памятник и почётный караул. Я посоветовал детям приготовить цветы.
И вдруг нас начали оттеснять в сторону какие-то парни с повязками «Родимой России». В сторону от памятника! Я хотел сказать, что это недоразумение, что мы не народ, а идём в колонне партии власти, в нашей многочисленной сплочённой колонне. Но оказалось, всё правильно. Именно из-за этой многочисленности солидные дядьки и тётьки решили, что возлагать цветы от нашего имени пойдут только они, а всем остальным дали указание памятник обогнуть и идти прямиком к месту сбора.
Мы заметались. Нам нужно было дальше! Из-за чего мы тогда рисковали, пролезая в запретную зону под страшною красною лентой, из-за чего пошли на политическую сделку со своей, ранее девственно-чистой, совестью? Нам нужно было дальше!
Мы хотели было кинуться вновь к армянам, но за время, прошедшее с нашей последней встречи, они не стали к нам благосклоннее. Хотели сами двинуться вперёд, но парни в повязках, перегородив дорогу, всё настойчивее теснили нас на тротуар.
И тогда мы толкнули своих детей и сказали: «Бегите!» Дети пригнулись, нырнули под руки парней, выскочили на открытое пространство и что есть сил побежали к памятнику воинам Великой Отечественной войны. Партийные вожди уже покинули место поминовения, армянская диаспора ещё к нему не приступила, и наши дети бежали одни по пустому открытому пространству, которое простреливалось десятками настороженных глаз, чтобы положить к серым гранитным плитам букетики весенних цветов. И они добежали, и они положили. Мы с Олей чуть не плакали, всё получилось.
Сдаём Путина и транспаранты! ходили между тем по нашим рядам парни и реквизировали всё, чем ещё пять минут назад весело махала колонна.
И к моему удивлению, забрали даже маленькие флажки, которые обычно оставляют у участников в качестве сувениров. У нас не было флажков, мы не несли Путина и потому быстро освободились и направились к близлежащему Александровскому парку. Я намеревался покормить там семью шашлыками и заодно разобраться в своих непростых теперь отношениях с «Родимой Россией».
Взяв шашлыки, мы устроились на скамеечке и, греясь в лучах весеннего солнца, наблюдали, как сидящий неподалёку женский коллектив, пройдя в одной из организованных колонн, поднимает к небу стаканчики и с чувством распевает:
Давай за них, давай за нас,
И за десант, и за спецназ
Последний раз я слышал нечто подобное в студенческом «колхозе», когда мы ехали в одном автобусе с первокурсницами-филологинями, и они по-бабьи душевно и немного грустно тянули дембельское:
Буду пить и гулять,
Буду женщин ласкать,
Буду службу свою вспомина-ать
Сидя в Александровском парке, я всё никак не мог определиться с политическим выбором. Мы ели шашлыки, слушали песню про спецназ и не знали ещё, как и все сидящие вокруг, надевшие на выход свои лучшие костюмы, что скамейки наши были выкрашены только вчера, а может быть, даже сегодня утром.
Отодрав штаны, я увёл семью из парка. А заодно покинул «Родимую Россию». И дело даже не в том, что меня в её составе не пустили к памятнику погибшим воинам. Просто я справедливо рассудил, что эта партия и без моей скромной персоны наберёт столько голосов, сколько потребуется для победы. Так оно и вышло.
Глава 25
Здравствуйте, Гена и Таня!
Поговорил с тобой, Гена, по телефону и послушал, как тебя выгнали из газеты за статью про металлургический комбинат: раньше награды давали, а не то сказали будьте любезны. Это тебя редактор сдал, за себя перепугался и сдал.
Конечно, в Магнитогорске не может быть свободы слова, как не может там быть демократии вообще. Потому что в Магнитогорске есть пуп Магнитогорска, название которомуметаллургический комбинат. Что ты, естественно, лучше меня знаешь.
Демократия это ведь не власть народа, а апелляция к народу, подобно тому, как скандалящая с пьяным мужем жена призывает в свидетели выскочивших на шум соседей:
Вы посмотрите, что он вытворяет!
В более общем смысле демократияэто существование и борьба двух и более равных сила я бы сказал, денежных мешковпри отсутствии авторитарного центра (прошу прощения, мантию поправлю).