Он не дает развода вовсе не из-за любви ко мне, возразила Амани.
Он любит детей.
Он любит только самого себя.
Дело в том начал я.
Дело в том, что ты меня не любишь, перебила она. И, утирая слезы, добавила:Любовь давным-давно покинула этот мир. Ни разу ты не сказал мне, что любишь. Но я тебя не упрекаю
Ты достойна огромной любви, просто я уже не способен на сильные чувства, пробормотал я, словно оправдываясь.
Слова, слова, слова
Твой долгвернуться в семью.
Я ушел от нее с ощущением вновь обретенной свободы, испытывая в то же время некоторую неловкость. К этому чувству примешивалась и легкая грусть. Мне было жаль и старого приятеля Абдо Басьюни, и жену его Амани Мухаммед. Я ждал, что Абдо вновь появится у меня, но он не давал о себе знать. Я хотел было связаться с Амани, спросить, чем она занимается, да только случая для этого так и не представилось. Позднее я несколько раз при разных обстоятельствах встречался с Абдо Басьюни и по тому, как он держался, мне стало ясно, что он успешно продвигается к своей цели.
Оказавшись как-то в 1968 или 1969 году на улице Рамзеса, я увидел идущую от здания телефонной станции навстречу мне Амани. Я машинально протянул ей руку, и она в замешательстве пожала ее. Почувствовав, что сделал что-то не так, я смущенно пробормотал:
Надеюсь, у тебя все в порядке.
Слава аллаху, ответила она, не останавливаясь.
Она показалась мне чрезмерно располневшей, а замешательство ее убедило меня в том, что она оберегает свою репутацию и не склонна на улице здороваться за руку с «незнакомым» мужчиной.
Анвар аль-Хульвани
Это имя воскрешает в памяти целый мир. Маленькая площадь Бейт аль-Кади, зажатая между кварталами Гамалийя, Хан-Гаафар и Наххасии. Деревья, отягощенные птичьими гнездами. Старое здание полицейского участка Гамалийи. Фонтан посреди площадиместо водопоя для мулов. Общественная водоразборная колонка. Тут прошли мое детство и отрочество.
Не помню дня, чтобы я не провожал внимательным, долгим взглядом Анвара Хульвани, когда тот выходил из соседнего дома или возвращался обратно. Это был незаурядный юноша, и его, студента Школы прав, считали одним из первых образованных людей в нашем квартале. Меня приводили в восхищение его высоченный тарбуш, густые усы и элегантный костюм. Несмотря на молодость, ходил он размеренной походкой степенного человека, и мне страшно нравилось ее копировать. Я хорошо помню, как по случаю успешной сдачи Анваром экзаменов на степень бакалавра меня угощала шербетом его мать, простая деревенская женщина. Ее манеру говорить я тоже с удовольствием копировал.
И вот пока я, ничего не ведая, беззаботно играл в тени деревьев, на нас тем временем надвинулись грозные события. Однажды рано утром меня разбудили громкие голоса, доносившиеся из дома соседей. У нас тоже царило смятение. Причиной его было известие, что наш молодой сосед Анвар аль-Хульвани убит во время демонстрации пулей английского солдата. Мне впервые довелось услышать слово «убийство» не в сказке, а в жизни и узнать о таком детище цивилизации, как пуля. Новым для моего слуха было и слово «демонстрация». Не приходилось мне еще слышать и о представителе человеческого рода, именуемом «англичанин». Потом в разговорах у нас дома и в квартале эти слова часто повторялись вместе с другими: «революция», «народ», «Саад Заглул». Они обрушились на меня, словно поток, породив множество вопросов, которые я настойчиво задавал взрослым. Убийство что такое убийство? Куда делся Анвар? Что ожидает его в том, другом мире? Кто такой «англичанин»? И почему он его убил? Что значит революция? Народ? Кто такой Саад Заглул? И все в том же духе.
Между тем события с головокружительной быстротой вторглись на самую площадь. Спрятавшись за деревянной решеткой окна, я во все глаза смотрел на густую толпу людей в костюмах, джуббах, кафтанах, галабеях. На повозках и в машинах сидели женщины, они размахивали флагами и что-то выкрикивали. И тут я услышал, как свистят пули, услышал первый раз в жизни. Стреляли сверхуиз грузовиков и с лошадей. Увидел я и англичан в высоких шлемах, с пышными усами на странных, чужих лицах. На площади повсюду лежали трупы. Кровь заливала землю, в крови была одежда людей. «Да здравствует родина!», «Умрем за Саада!»громко выкрикивали голоса.
Бадр аз-Заяди
Он был моим одноклассником в средней школе. Веселый толстяк, Бадр любил хорошо поесть, любил девушек. И был настоящим патриотом. Отец его работал классным надзирателем в нашей школе. Мы учились при отце Бадра лишь два года, а потом его, не помню уж, при каких обстоятельствах, обвинили в оскорблении личности короля и отдали под суд. Суд приговорил его к шести месяцам тюремного заключения условно. С должности его сняли. Бадр страшно гордился смелостью отца и его патриотизмом. Мы разделяли эти чувствав те времена оскорбление личности короля воспринималось как своего рода подвиг, и совершивший его мог претендовать на почетное место в ряду героев-патриотов. В классе Бадр считался средним и довольно ленивым учеником, но на школьном дворе популярность его была велика. Он как магнит притягивал к себе ребят из нашего и других классов. А когда оказывался в центре внимания, то необыкновенно оживлялся и был неистощим на выдумки. Декламировал патриотические стихи, рассказывал забавные анекдоты, отпускал соленые шуточки. Однажды он спросил нас, какое место больше всего годится для любви. Каждый отвечал, что на ум приходило. Но Бадр лишь насмешливо качал головой; когда же наше воображение иссякло, сказал:
Кладбище!
Удивленные, мы засмеялись, а он пояснил:
В праздники много народу остается ночевать возле могил своих родственников, и женщин бывает в несколько раз больше, чем мужчин. А в темноте иной раз такое случается!..
Не очень-то подходящее место для любви, возразил кто-то.
Любовь сладка в любом месте! убежденно заявил Бадр.
И рассказал нам, как он подмял служанку в пустой комнате, а в соседнейлежало уже облаченное в саван тело его тетки, и во дворе рыдали плакальщицы. У него было в запасе множество историй такого рода. Но подлинной ареной его славы было футбольное поле. Он был центром нападения в школьной команде и, несмотря на полноту, отличался быстротой и легкостью движений. Резвость Бадра, столь неожиданная при его весе, всегда вызывала взрывы смеха на стадионе. Он умел к тому же необычайно искусно обводить игроков противника и подолгу держать мяч, словно тот был приклеен к его ногам. Проделки Бадра выводили соперников из себя, а от его ловких подножек они валились наземь. Удар его был необычайно силен. Бадр готовился играть за какой-нибудь спортивный клуб и мечтал об участии в Олимпийских играх. Мистер Симпсон, главный тренер при министерстве просвещения, восторгался им и однажды после школьных соревнований посоветовал ему чуточку сбросить вес. В ответ на это Бадр во время чаепития, которое устраивалось обычно после соревнований, один съел весь торт, не считая несметного числа бутербродов и пирожков.
Однажды утром Бадр аз-Заяди вышел вместе с другими на демонстрацию в защиту конституции 1923 года и против диктатуры.
Король Фуад уволил в отставку Мустафу Наххаса и назначил премьер-министром Мухаммеда Махмуда, который объявил о приостановке действия конституции на три года с правом продления этого срока. Все школы, в том числе и наша, объявили забастовку. Были присланы полицейские, они окружили школу, преградив выход ученикам на улицу. С целью самозащиты мы вооружились палками, ими служили стволы вырванных во дворе деревцев, выломанные рамы и доски дверей, запаслись в столовой тарелками, кастрюлями, черпаками, вилками и ножами. Наши воинственные крики неслись по всей округе, достигая стен королевского дворца. Однако полицейские атаковали внезапно, сразу из всех дверей, и обрушили на нас свои длинные дубинки, в то время как унтер-офицеры, англичане, стреляли для устрашения в воздух. Бой был неравным. Ни один из нас не избежал ударов, многие были ранены, двоеубиты, один из них сторож. Убит был Бадр аз-Зиядиудар дубинкой пришелся ему по затылку. Мы решили на следующий день устроить ему торжественные похороны, но полиция окружила госпиталь Каср аль-Айни, куда доставили трупы погибших учащихся из разных школ. Из госпиталя их под охраной полиции перевезли на кладбище. Мы по одному пробирались в дом нашего старого классного надзирателя, чтобы выразить ему свои чувства скорби и участия. Он жив и по сей день. Ему, наверное, около семидесяти пяти. Иногда, когда мне случается быть в Аббасии, я вижу его сидящим в маленькой кофейне неподалеку от дома. Старость и невзгоды сделали свое дело. Трудно узнать в этом изможденном старике человека передовых взглядов, смело глядевшего когда-то в лицо жизни и поплатившегося за это потерей должности и гибелью сына. Из окна кофейни наблюдает он за проносящимися мимо машинами, в которых, развалясь, горделиво восседают преуспевшие в жизни люди, не принесшие себя в жертву высоким идеалам. О чем думает он? А может, возраст и время стерли в его памяти былое, и он живет лишь нынешней минутой?..
А Бадр запечатлен на фотографии нашей школьной футбольной команды. Стоит посредине, у ног его мяч, и веселым, уверенным взглядом смотрит в объектив,
Биляль Абдо аль-Басьюни
Встретился я с ним случайно на вилле Гадда Абуль Аля в начале 1970 года. Хотя встреча эта была единственной, она оставила след в моей душе и заслуживает упоминания. Придя на виллу в тот вечер, я застал в гостиной хозяина дома и моего старого приятеля Абдо аль-Басьюни. С ними был красивый молодой человек, очень похожий на Абдо, которого тот сразу мне представил:
Мой сын, доктор Биляль.
Я тут же вспомнил историю сына и дочери, о которых шла речь во время тех памятных разговоров между мной и Абдо, а потом между мной и Амани Мухаммед лет пять назад. Старое чувство вины всколыхнулось во мне, мешая сосредоточиться на беседе, что велась в гостиной.
Доктор собирается эмигрировать! сказал вдруг Абдо Басьюни, указывая на сына.
Меня это заинтересовало, и я с любопытством взглянул на молодого человека. Слово «эмиграция»новинка в нашей лексике и непривычно для моего поколения. А тут я оказался в обществе одного из поборников эмиграции, и этим случаем следовало воспользоваться. Абдо тем временем продолжал:
Его посылают учиться в Соединенные Штаты на небольшой срок, но он намерен остаться там совсем.
А ты сам что об этом думаешь? спросил Гадд Абуль Аля.
Что значат мое мнение и мои желания со смехом ответил Абдо.
И все же?
Я этого не одобряю.
А госпожа Амани?
При упоминании этого имени я пришел в еще большее смятение, но теперь по крайней мере знал, что Амани вернулась в семью. Меня даже удивило, с какой симпатией говорит о ней Гадд Абуль Аля.
Она в восторге от этой идеи, ответил Абдо, и воображает, что сможет ездить в Америку, когда ей вздумается.
Наш хозяин засмеялся и, обращаясь к юноше, сказал:
Помни, только на родине тебя ждет блестящее будущее.
Я должен работать среди настоящих ученых, возразил Биляль.
Билялю вскружил голову отъезд его друга, некоего доктора Юсри, сказал его отец. Но мне он кажется странной и недостойной подражания личностью. Преуспевающий врач, работал в клинике и имел частную практику, но вечно всем был недоволен, постоянно брюзжал и был просто одержим ненавистью к своей стране и соотечественникам. Поехал в США для повышения квалификации, воспользовался случаем да так Там и остался
И добился потрясающих успехов и в работе, и в научных исследованиях, перебил его Биляль.
Но он и здесь преуспевал. Зачем же было эмигрировать?!
Ты понимаешь, отец, что значит научная среда? Возьми, например, помощника заведующего отделением в больнице, где я работаю. Он блестяще защитил докторскую диссертацию и ждал, что это оценят, но так и не дождался. То и дело устраивали всякие каверзы, чтобы помешать ему занять в науке достойное его место. Ему ничего другого не оставалось, как эмигрировать. А когда он опубликовал результаты своих научных исследований в США, то получил уйму приглашений на работу из университетов и клиник
Резкость в его словах граничила с гневом. Я счел нужным вмешаться:
Конечно, не все у нас обстоит благополучно, но это не оправдывает эмиграцию специалистов.
У нас все обстоит из рук вон скверно! заявил он с той же резкостью.
Хорошо, что вас это так трогает, но кто, кроме вас, молодых, может помочь исправить положение?
Меня подобные перспективы не вдохновляют.
Однако родину нельзя отвергнуть или игнорировать.
Моя родинанаука! спокойно ответил молодой человек. Он помолчал, как бы взвешивая свои слова, потом с расстановкой проговорил:Родина социализм арабская нация что сказать на это? Не думайте, что мне все безразлично, нет. Но что осталось у нас после 5 июня?!
Опыт прошедших лет, заметил я, уже позволяет воспринимать поражение не как трагедию, а как урок.
Все твои слова впустую, сказал, обращаясь ко мне, Абдо Басьюни, эта молодежь верит только в собственные идеи.
Пусть себе верит, вмешался Абуль Аля, но нельзя забывать родину.
Нас ничто не спасет, кроме науки, возразил доктор Биляль. Не национализм и не социализм, а одна лишь наука в состоянии решить насущные проблемы человечества. Что же до национализма, социализма, капитализма, то присущие им ограниченность и уверенность в собственном превосходстве только порождают каждый день все новые проблемы, а предлагаемые ими рецепты в конечном счете лишь увеличивают число неразрешимых проблем.
Но что мешает вам заниматься наукой и научными исследованиями на родине? спросил я.
Препятствий не счесть. Здесь и примитивность научно-исследовательской базы, и атмосфера, которая душит творческую мысль, и отсутствие справедливости и надлежащей оценки научного труда. Вот почему я собираюсь эмигрировать. В Америке я принесу неизмеримо больше пользы родине, чем если бы остался здесь. Наука служит всему человечеству, за исключением, конечно, той, что служит войне и разрушению
А что думает его сестра? спросил Абдо аль-Басьюни Абуль Аля.
В этом году она оканчивает фармацевтический факультет и мечтает тоже уехать, как только получит диплом.
Она ни по ком не вздыхает? рассмеялся Абуль Аля. Или эта проблема ее еще не волнует?
То, что для нас проблема, для нихигра.
Да, вздохнул Абуль Аля, жаль, что наше искусство еще не отобразило этот новый тип молодежи. Как бы мне хотелось быть первым, кто сделает это!
Этот новый тип уже облекся в плоть и кровь и вышел на авансцену нашей неустроенной жизни, сказал я.
Взглянув на сына, Абдо Басьюни заметил:
Они мечтают о просторах, кораблях и бурях.
Я понимал, что в глубине души Абдо не осуждает сына. Он не мог скрыть своего восхищения им. Доктор Биляль пренебрежительно пожал плечами, а я подумал, что он олицетворяет собой тип нового человека с его новым пониманием патриотизма, этой старой ценности, которая тяжким грузом давила на плечи нашего поколения. Со смехом, напомнившим мне смех его матери, Биляль сказал:
Я и впрямь мечтаю, чтобы миром для его же блага управляла организация ученых.
А как быть с духовными ценностями? Разве наука не имеет с ними дела, а человек не нуждается в них не меньше, чем в научных истинах? спросил я.
Он взглянул на меня с некоторой растерянностью.
Прискорбно, если это отчаянное и бесполезное цепляние за устаревшие ценности означает лишь страх перед поисками новых, ответил он. Наука не имеет дела с духовными ценностями, но она дает прекрасный пример мужества: когда классический детерминизм рухнул, наука смело ступила на почву теории относительности и, не оглядываясь, двинулась вперед
Бесполезно спорить с людьми, с которыми у тебя нет общего языка, вмешался Абуль Аля.
Но я уже распалился.
Вы предпочитаете искать культуру за океаном вместо того, чтобы создавать ее здесь, на своей земле, резко сказал я Билялю.
Человек по природе своейскиталец, запальчиво возразил он, и родина там, где ты счастлив и процветаешь. Поэтому эмигрируют лучшие люди, а отсталые и замолчал, не решаясь закончить фразу.
А от отсталых лучше избавиться, подсказал я.
Доктор Биляль засмеялся и уже без прежней резкости продолжал:
Если население будет и дальше расти сегодняшними темпами и продовольственная проблема встанет во весь рост, то, быть может, интересы всего человечества потребуют ликвидации целых народов!
Что ты болтаешь? воскликнул его отец.
То-то вы окажете услугу Израилю! заметил Абуль Аля.
Голос юноши снова зазвучал резко:
Израиль не принес нам столько вреда, сколько принесли мы себе сами!
И ночью мне не давал покоя происшедший у нас разговор с доктором Билялем. На ум приходили сказанные им слова, я размышлял над ними и в конце концов пришел к выводу, что единственный путь к спасению людейэто уничтожение эксплуатации, использующей высшие достижения мысли человека для его порабощения, с одной стороны, и искусственного разжигания серьезных конфликтов, несущих гибель лучшему, что есть на земле, с другой. Это было бы первым шагом к объединению человечества во имя всеобщего блага на основе разума и науки. Человека станут тогда воспитывать как члена единого мирового сообщества. Ему самому будет обеспечена безопасность, а его творческим силамбезграничное развитие, возможность создавать новые ценности и смело продвигаться вперед к подлинному познанию нашего прекрасного и полного тайн мира. От этих мыслей о будущем во мне пробудилось чувство признательности судьбе за то, что я принадлежу к поколению, путь которогоуже близящийся к концупролегает через удивительную, исполненную борением добра со злом, грозную, как кратер вулкана, эпоху.