У тебя мягко здесь, говорит она, похлопывая меня по животу, этот жест, слишком интимный, заставляет меня отпрянуть назад. Это изменится с тренировками.
К залу постепенно начинают стекаться другие артисты, они делают растяжку и жонглируют в разных его концах.
Что случилось с предыдущей девушкой, с той, с которой вы выступали до меня?
Не спрашивай, отвечает она, сделав шаг назад и оглядев свою работу. На выступление мы найдем тебе корсет. То есть после всего этого она думает, что я могу справиться. Я тихо выдыхаю. Еще раз. Я беру перекладину и прыгаю еще раз, теперь с меньшей долей сомнения. Танцуй, используй свои мышцы, управляй ситуацией, управляй полетом, напирает она, все-то ей не нравится. Все утро мы работаем над одними и теми же движениями: выталкивание, нейтральная позиция, взмахи. Я изо всех сил пытаюсь тянуть носки, чтобы мое тело принимало точно такое же положение, как у нее. Пытаюсь копировать ее манеру, но мои движения неуклюжие и непривычные, я просто глупая шутка по сравнению с ней. Я стану лучше, думаю я. Но она меня не хвалит. Я продолжаю пробовать, больше, чем когда-либо, желая угодить ей.
Все не так уж ужасно, признает Астрид под конец. Она, кажется, почти разочарована тем, что я не потерпела полный провал. Ты училась танцевать?
Гимнастика. Даже больше, чем просто училась. Я занималась по шесть дней в неделю, иногда больше, если была такая возможность. У меня был талант от природы, и я, возможно, попала бы в национальную сборную, если бы папа не заявил, что эти амбиции бессмысленны. Хотя с моей последней тренировки прошло уже больше года, а живот ослаб после родов, мышцы рук и ног все еще сильные и быстрые.
Это почти та же гимнастика, говорит Астрид. С той лишь разницей, что твои ноги никогда не касаются земли. Впервые на ее лице появляется слабая улыбка. И тут же исчезает. Еще раз.
Проходит еще час, а мы все еще работаем.
Воды. Я задыхаюсь.
Астрид смотрит на меня с удивлением, как на животное, которое она забыла покормить.
Мы можем прерваться на короткий перекус. А затем мы начнем снова.
Мы спускаемся вниз. Я проглатываю чашку чуть теплой воды, которую Астрид наливает мне из термоса. Плюхнувшись на один из матов, она достает хлеб и сыр из маленького контейнера.
Не ешь слишком много, предупреждает она. У нас есть время только на короткий перерыв, и будет плохо, если у тебя начнутся колики.
Я откусываю хлеб, который она дала мне, оглядывая тренировочный зал, который теперь полон людей. Глаза останавливаются на грузном парне лет двадцати, стоящем в проеме. Я вспоминаю, что видела его прошлой ночью. Что тогда, что сейчас, он бесцельно стоит и, сгорбившись, смотрит на окружающих.
Держись от него подальше, произносит Астрид, понизив голос. Это сын герра Нойхоффа, Эммет. Я жду, что она продолжит, но она замолкает. Эммет унаследовал округлую фигуру своего отца, но она ему не идет. Он сутулый, штаны не сидят вплотную, болтаются в районе подтяжек. У него неприятная ухмылка.
Чувствуя беспокойство, я поворачиваюсь обратно к Астрид.
Это всегда так тяжело? Тренировка, я хочу сказать.
Она смеется.
Тяжело? Здесь, на зимовке, это отдых. Тяжелоэто когда у тебя два или три выступления подряд в дороге.
В дороге? Я представляю дорогу, длинную и пустынную, как та, которой я шла ночью, когда убежала с вокзала с Тео.
В первый вторник апреля мы уедем отсюда, объясняет она. Как у тебя с французским?
Сносно. Я учила его пару лет в школе и обнаружила, что мне неплохо даются языки, но так и не избавилась от акцента.
Хорошо. Сначала мы поедем в Овернь, в город Тьер.
Отсюда до него несколько сотен километров, думаю я, вспоминая карту на стене в школе. Эти земли находятся за пределами немецкой оккупации. До последнего года я не бывала нигде, кроме Голландии. Она продолжает называть список городов во Франции, где будет выступать цирк. Голова у меня идет кругом.
Не так уж и много на этот раз, заканчивает она. Мы ездили и дальше: Копенгаген, озеро Комо. Но во время войны это невозможно.
Я не разочарована, ничутья и не мечтала, что смогу побывать где-то, кроме Германии.
Будем ли мы выступать в Париже?
Мы? повторяет она. Я осознаю свою ошибку слишком поздно: это Астрид решать, включать ли меня в программу, а делать это самойэто явно перебор. Ты должна доказать, что достойна этого, прежде чем сможешь присоединиться к нам.
Я хотела спросить, поедет ли цирк в Париж? Я быстро исправляюсь.
Она качает головой.
Слишком сильная конкуренция с французскими цирками. И слишком дорого. Но когда я жила в Берлине
Я думала, ты выросла в Дармштадте, встреваю я.
Я родилась в цирковой семье, которая жила здесь. Но уезжала на некоторое время, когда была замужем. Она крутит золотую сережку в левом ухе. До Петра. Ее голос становится мягче.
Петр Это тот мужчина, который был с тобой вчера? Тот мрачный мужчина, который сидел в углу комнаты, курил и мало разговаривал. Его темные глаза будто горели тогда.
Да, отвечает она. Ее взгляд вдруг становится настороженным, дверь захлопывается. Ты не должна задавать так много вопросов, добавляет она, снова став резкой.
«Я спросила лишь о паре вещей», хотела сказать я в свою защиту. Но иногда один вопрос может равняться и тысячекак прошлой ночью, когда герр Нойхофф спросил меня о моем прошлом. И все же я столько всего хотела бы узнать об Астрид: куда делась ее семья, почему она выступает теперь с цирком герра Нойхоффа.
Петрклоун, говорит Астрид. Я оглядываю тренировочный зал и тех артистов, которые недавно зашли, жонглера и человека с обезьяной, но не вижу его. Я вспоминаю его крупные казачьи черты лица, усы, уходящие вниз, дряблые щеки. Он, судя по всему, грустный клоун, это так подходит нынешнему безрадостному времени.
И тут же, как по команде, в тренировочный зал входит Петр. На нем нет никакого грима, который я ожидала бы увидеть на клоуне, но он одет в мешковатые штаны и в шляпу с мягкими полями. Он встречается глазами с Астрид. Здесь много других людей, но внезапно я чувствую себя третьей лишней в пространстве, которое появляется между ними. Он не подходит ближе, но я вижу, как он к ней относится, по тому, как он исследует ее лицо. Он подходит к фортепьяно в дальнем углу зала и говорит с человеком, сидящим за ним, человек начинает играть.
Когда Астрид поворачивается ко мне, у нее снова жесткое и деловитое выражение лица.
Твой брат, говорит она, совершенно на тебя не похож.
Она застигла меня врасплох этой резкой сменой темы.
У моей матери, фантазирую я, была очень темная кожа. Я прикусываю язык, пытаясь унять свою привычку предоставлять окружающим слишком много информации. Я готовлюсь к волне новых вопросов, но Астрид, похоже, предпочла оставить меня в покое и продолжает есть в тишине.
В конце нашего театрального зала Петр репетирует свой номер, марширует вразвалочку, шагая на вытянутых ногах, изображаяс намеренным преувеличениемшаг немецкого солдата. Глядя на него, я начинаю нервничать. Я поворачиваюсь к Астрид.
Он ведь не будет делать этого во время представления?
Она не отвечает, но пристально смотрит на него, ее глаза сужаются от страха.
В зал заходит герр Нойхофф и пересекает его с такой скоростью, какой я от него не ожидала, учитывая его возраст и вес. Он несется к Петру с грозным выражением лица. Он видел его репетицию через окно, а может, кто-то рассказал ему об этом. Музыка прекращается с громким хлопком. Герр Нойхофф разговаривает с Петром. Говорит он тихо, но руками жестикулирует очень яростно. Петр категорично качает головой. Астрид обеспокоенно хмурит брови, наблюдая за двумя мужчинами.
Минуту спустя герр Нойхофф идет к нам, уже немного успокоившись, его лицо покраснело.
Ты должна поговорить с ним, грохочет он, обращаясь к Астрид. Этот новый номер, где он передразнивает немцев
Астрид с печалью поднимает ладони вверх.
Я не могу остановить его. Таков уж он как артист.
Герр Нойхофф на этом не успокаивается.
Мы вжимаем головы в плечи, стараемся держаться подальше от всеготак мне и удавалось держать этот цирк на плаву, мы стараемся защитить всех.
«От чего?»хочу спросить я. Но не решаюсь.
Скажи ему, Астрид, настаивает герр Нойхофф чуть тише. Он прислушается к тебе. Скажи емуили мне придется отстранить его от выступлений.
Тревога проносится по лицу Астрид.
Я постараюсь, обещает она.
Он действительно так сделает? Не в силах сдержаться, я все-таки задаю этот вопрос, когда герр Нойхофф покидает здание.
Она машет головой.
Петродна из главных причин, почему люди приходят в цирк, и его номера помогают цирку не развалиться. Не будет егоне будет выступлений, добавляет она. Но она все еще огорчена. Ее рука дрожит, когда она откладывает бутерброд, к которому едва притронулась. Нужно продолжить и отработать следующий кусок.
Я откусываю от своего, быстро проглатываю.
Будет еще?
Думаешь, люди заплатят, просто чтобы посмотреть, как ты висишь тут, как обезьянка? Астрид грубо смеется. Ты в самом начале. Просто качаться туда-сюдаэтого недостаточно. С этим любой справится. Мы должны танцевать в небе, делать то, что кажется невозможным. Не переживай, в твоем номере я сделаю так, что когда ты отпустишь гриф и полетишь, я буду на нужном месте и поймаю тебя.
Хлеб, который я только что съела, застревает у меня в горле, когда я вспоминаю, как она летела вниз по воздуху.
Лететь? выдавливаю я.
Да. Потому мы и называем этот номер летающей трапецией. Тывольтижер, ты будешь лететь ко мне. Я буду ловитором. Она встает и идет обратно.
Но я остаюсь на месте, точно вкопанная.
Почему я должна быть вольтижером? осмеливаюсь спросить я.
Потому что ни за что не доверю тебе ловить меня, холодно говорит она. Пойдем.
Она направляется к лестнице в противоположной стороне зала, параллельной той, на которую мы забирались ранее, но с более крепкими качелями. Я иду за ней, но она качает головой.
Иди на ту сторону с Гердой. Она указывает на другую воздушную гимнастку. Я не видела, как она зашла: она уже забирается на лестницу, по которой мы залазили наверх с Астрид. Я лезу вслед за ней. На самом верху мы с Астрид стоим друг напротив друга на платформах, между нами целый океан. Качайся так же, как и раньше. Когда я скажу, ты отпустишь гриф. Я сделаю все остальное.
А Герда? спрашиваю я, остановившись.
Она отправит гриф обратно, чтобы ты могла ухватиться за него на обратном пути, отвечает Астрид.
Я смотрю на нее, не веря своим ушам.
То есть я должна отпустить его дважды?
Да, если у тебя нет крыльев, конечно. Тебе нужно как-то вернуться обратно.
Астрид хватает перекладину напротив и прыгает, затем разворачивается так, чтобы повиснуть на ногах. Теперь ты, подсказывает она.
Я спрыгиваю, пытаясь махать ногами все выше.
Выше, выше, настаивает она, ее руки протянуты ко мне. Ты должна быть выше меня, когда я скажу отпускать гриф. Я с силой выталкиваю тело вверх, управляя стопами.
Уже лучше. По моей команде. Три, два, одинсейчас! Но мои руки остаются приклеенными к трапеции.
Дура! кричит она. Все в цирке зависит от времени, от синхронности. Ты должна слушать меня. Иначе из-за тебя погибнем мы обе.
Я возвращаюсь обратно на площадку, потом слезаю с лестницы и снова встречаюсь с Астрид на земле.
Ты ведь наверняка делала это на гимнастике, говорит она. Она явно раздражена.
Это было по-другому, отвечаю я. «На высоте десяти метров все по-другому», добавляю я про себя.
Она складывает руки.
Ни один номер не обходится без этого.
Я никак не смогу сделать этого, настаиваю я. Несколько секунд мы стоим и пристально смотрим друг на друга и молчим.
Если ты хочешь уйти, иди. Никто от тебя ничего и не ожидал.
Ее слова звучат для меня как пощечина.
Особенно ты, резко отвечаю я. Она хочет, чтобы я провалилась. Она не хочет, чтобы я была здесь.
Астрид пораженно хлопает глазами, у нее на лице что-то между гневом и удивлением.
Да как ты смеешь? спрашивает она, и я пугаюсь, что зашла слишком далеко.
Прости, говорю я быстро. Ее лицо чуть-чуть смягчается. Но это ведь так, правда? Ты не веришь, что у меня получится.
Да, я не верила, что из тебя что-то получится, когда герр Нойхофф предложил это. Она говорит это нейтрально, прагматично. И до сих пор не верю.
Она берет меня за руку, и я задерживаю дыхание, ожидая, что она скажет мне что-то ободрительное. Но вместо этого она срывает ленту с моего запястья, так что я невольно вскрикиваю, кожу дерет от ожога. Мы смотрим друг на друга тяжелым взглядом, никто из нас не моргает. Я ожидаю, что она скажет, что я должна уйти. Конечно, они отправят нас восвояси.
Приходи завтра, уступает она, и мы попробуем еще раз, в последний раз.
Спасибо, говорю я. Но Астрид Мой голос звучит умоляюще. Должно же быть что-то еще, что я могла бы делать.
Завтра, повторяет она, прежде чем уйти. Глядя на то, как она удаляется, я чувствую тяжесть в желудке. Я была благодарна второму шансу, но я знаю, что ситуация безнадежная. Что завтра, что через годя никогда не смогу отправиться в свободный полет.
Глава 6Ноа
Тео лежит у меня на груди, прижимаясь ко мне теплой щекойон любит так спать.
Тебе следовало бы уложить его. Грета, горничная, которая присматривает за Тео, когда я хожу на репетиции, не раз ругала меня за эти две недели, что я здесь. Если он не научится успокаиваться сам, он всегда будет плохо засыпать.
Мне все равно. Днем, в любое время, когда я не тренируюсь, я держу Тео, пока руки не заболят. Сплю с ним в обнимку каждую ночь, чтобы слышать биение его сердца. Как будто одна из кукол, которые были у меня в детстве, вдруг ожила. Иногда мне кажется, что без него я не смогу дышать.
Сейчас, когда я лежу в тишине женского общежития, я смотрю на то, как он поднимается и опускается, лежа на мне в этой узкой кровати. Он шевелится, поднимает головкукак раз недавно этому научился. Тео всегда следит за мной взглядом, когда я захожу в комнату. Он, кажется, всегда слушает внимательно, не пропуская ни слова, как старый мудрец. Мы встречаемся взглядами, и он улыбается широкой беззубой улыбкой, полной удовольствия. На несколько секунд в мире как будто не остается никого, кроме нас. Я обнимаю его крепче. Каждый вечер, когда Астрид отпускает меня с тренировки, прямо перед тем, как зайти в общежитие, меня переполняет радость и предчувствие того, что я увижу Тео. Какая-то часть меня боится, что он всего лишь плод моего сознания или что он исчез, потому что меня не было так долго. Потом я беру его на руки, он растекается в них, и я чувствую себя как дома. Прошло всего несколько недель, однако у меня ощущение, что Тео был моим с самого начала.
Их ведь может быть двое, напоминаю я себеесли я найду своего ребенка. Возможно ли это? Я представляю ребят вместе, в три или четыре года. Они были бы как братья, одного возраста, почти близнецы. Такие мысли опасны, раньше я себе их не позволяла.
Чуть сильнее заворачиваюсь в одеяло. Вчера ночью мне снилась моя семья: отец появился у зимней стоянки, и я побежала к нему, чтобы обнять и умолять о том, чтобы он забрал меня домой. Но потом я проснулась в холодном свете дня, просочившемся через окна. Возвращение домой было для меня мечтой, за которую я держалась на протяжении долгих месяцев изгнания. Когда мы попали в цирк, я думала, что останусь тут на пару недель, чтобы набраться сил, а затем найду нормальную работу, заработаю денег и вернусь обратно в Голландию. Однако мои родители не были готовы принять меня с моим собственным ребенком, а с Тео уж тем более не примут. Нет, я не могу поехать домой. И все же я должна как-то вытащить Тео из Германии. Мы не можем оставаться здесь.
Скрежет металла выдергивает меня из мыслей. Цирк наполнен звуками с самого раннего утра: смеются и спорят по дороге на тренировку артисты, рабочие чинят вагончики и всякую технику, животные протестующе скулят. Когда-тоесли бы я, конечно, могла задуматься о таком в прежние временая подумала бы, что работа в циркеэто весело. Но веселым кажется только представление, за тщательно выверенной хореографией стоит тяжелая работа. Даже здесь, на зимовке, куда работники цирка приезжают вроде бы отдыхать, все встают перед рассветом, чтобы помочь с уборкой и готовкой, а потом тренируются, минимум по шесть часов в день.