Готовимся, мам. Готовимся с неохотой кивал Бэкхем, стараясь как можно быстрее втиснуться в кроссовки, дабы избежать расспроса о подробностях.
Может, проведешь? А то дорого.
Конечно, мам. Конечно
Бэкхем не любил врать. Шёл по утопающим в молодом осеннем золоте улицам и ощущал эту нелюбовь всем трепещущим молодостью нутром. Московский театр Готовимся Конечно Очередная ложь уныло поскуливала где-то в набитом гречей желудке. Поскрёбывала, ворочалась Но не так, чтобы слишком уж беспокойно. Свыклась с постоянным обиталищем, а Бэкхем свыкся с ней. Не любил, но терпел. Всё как в большинстве российских семей
Снежный ком безобидной, но неприятной лжи начал скатываться год назад. Случайно проговорился родителям, что получил первую зарплату. Точнее долю, как напарник Барбера, от ремонта одной из квартир. Когда те начали допытываться куда же устроился их сын, он не нашёл ничего лучшего, чем сказать: «В театр». Видя, как родители непонимающе переглядываются, добавил, что, конечно же, не лицедеем, а помощником художника сцены. По сути, выдуманная деятельность мало чем отличалась от реальной. Тот же декор, только там, где живут реальные люди, а не персонажи нафталиновых пьес.
Сейчас Бэкхем понимал, что скажи он правду, никто бы не осудил. Но в тот момент непонятной растерянности, показалось, что отцу-доценту и матери-врачу станет стыдно, что их чадо выросло в обычного шабая. Тогда перед глазами даже встала комичная картинка, как он стоит у рынка с табличкой на груди, с перечислением скромных умений по наведению ремонтного марафета, а родители проходят мимо отводя умные интеллигентные глаза. Конечно, такого не могло быть даже в теориивсе заказы находил Барбер, но тогда отчего-то стало стыдно. А теперь было стыдно из-за глупости годовалой давности. Хотя, родителям было приятно. Они не без гордости рассказывали знакомым, что сын работает в театре, иногда даже опуская слово «помощник», оставляя лишь «художник сцены».
С чуть стыдливыми мыслями пролетело и расстояние: четыре относительно тихие улицы, два зудящих водительским нетерпением перекрёстка, небольшой пустынный сквер. Бэкхем уже раздумчиво втянулся в серость подъезда и поднимался по лестнице, как мимо него, бочком, чуть коснувшись крепкой грудью, просочилась девица. Парень на секунду завис, опомнился, крикнул в след: «Оксан, ты?» Ответа не последовало, и он, чуть озадаченно пожав плечами, двинулся дальше.
Слушай, ты с женой пришёл, что ли? едва переступив порог массивной стальной двери, вопросил Бэкхем, кивая на скучную серость подъезда.
Чего? не понял Барбер, лениво поправляя перекрученные подтяжки рабочего синего комбинезона. Она с малым уже в Абхазии греется.
Да? удивлённо приоткрыл рот Бэкхем. А там
Он не закончил. Глупостью коровьих глаз глянул в подъезд, чуть дёрнул плечом, словно сгоняя шкодливого чертёнка, наведшего дурноту миража.
Ну, что? Бэкхем, наконец, на силу отогнал от себя пустоту бесплотной раздумчивости. Сегодня обои дерём и ванную крушим?
Не крушим, а аккуратненько, стамесочкой Барбер назидательно поднял вверх указательный палец, а после изобразил, как этой самой стамесочкой следует подковыривать дорогую плитку. Я нашёл кому потом наш «лом» загнать. Надо будет только Шарика ангажировать, с его «бобиком»
* * *
Шарик деловито всматривался в незлобные пасти крошечных вышитых крокодильчиков. Усевшиеся на груди фирмовых поло пресмыкающиеся блаженно щурились и даже, казалось, кокетливо подмигивали. Шарик трепетно погладил одного, умастившегося на почти крахмальной белизне. Другого, вцепившегося лапками в праздничную бордовость.
Так и будешь с ними в гляделки играть? хмыкнул Лидс, кивая чуть заострившимся от нетерпеливости подбородком на распластавшиеся на длинном пассажирском сидении шмотки.
Я любуюсь, как всегда, откровенно пояснил Шарик. У меня настоящих «La Coste» никогда не было.
Ну, теперь будут! Налюбуешься ещё Меряй давай! сварливо торопил Лидс.
Ты что, спешишь?
Блядь, Вова, с почти детской непосредственностью заглянул Лидс в спокойные и благостные глаза товарища, в мире есть гораздо более увлекательные занятия, чем смотреть, как ты майкам глазки строишь! Я тебе больше скажулюбое занятие кажется увлекательнее!
Лидс и впрямь вовсе не спешил. Однако, его искренне раздражала блаженная неторопливость товарища и желание делать сакральные лишь для него одного моменты невыносимо тягучими. В эти мгновения совершенно явственно чувствовалась разность самого чувства жизни. Лицом к лицу вставали стремительность и размеренная неторопливость.
Это даже в драке чувствовалось. Лидс всегда был резок. Мог, то замедлять ритм, то вновь взвинчивать, ломать темп и интенсивность. Шарик же являл собой саму последовательность. Набор оборотов, разгон и удержание напора, до тех пор, пока силы позволяют биться с тем же, одновременно пылким и холодным чувством знания дела. Такая манера давала противникам Шарика преимущество, ведь оппонент казался предсказуем. Но воспользоваться получалось не у многих. Точнее, Лидс не помнил никого, кто бы сумел. Ибо природа наградила Шарика столь щедро, что изъяны тактики казались мелкими помарками на гениальном холсте честного боя.
Ладно сдался под напором нетерпеливого негодования Шарик, стянул уже несколько износившуюся футболку и резво напялил красное поло.
Мелкий рельеф ткани вздымался и оседал вместе с широкой бугристой грудью, а оторочки рукавчиков влюблённо обвивали мясистость округлости бицепсов.
Ну, как? с младенческой требовательностью вопросил Шарик, крутанувшись на месте.
Как бог войны! небеспафосно заявил Лидс, оттопыривая большой палец. Ну, и ещё на Первомайв самый раз, сразу снизил он градус эпичности.
А эта? немедля поинтересовался Шарик, как только бережно выскользнул из красного и нырнул в белое.
Круто, искренней бесхитростностью тявкнул Лидс. Тебе белое идёт.
Белому человеку белое всегда к лицу ухмыльнулся Шарик, тем самым безбашенным детиной, из совсем недавнего радикально правого прошлого. Ну, беру, конечно бесхитростно вложил в ладонь Лидса свёрнутые трубочкой чуть помятые купюры. Тот небрежно распрямил «свиток» из двух бумажек. Одну сунул в карман, другую протянул обратно.
Тебе за «рубль», коротко пояснил он.
Да, ладно тебе попытался отстранится Шарик, но Лидс лишь скривился.
Вова, не трахай мозги! Сказал: «За рубль». Значит, за рубль!
Ну, спасибо, брат, накрыл Шарик своими лапищами плечи товарища.
Кушай, не обляпайся!
Ну, ладно, ещё раз приобнял Шарик Лидса. Я поеду, наверное словно отпрашиваясь, даже с какой-то виноватостью в голосе, кивнул здоровяк на микроавтобус.
На все четыре стороны, бросил Лидс с деланной безучастностью и, лишь отойдя несколько шагов прочь, словно между прочим, вопросил через плечо. Горючку назавтра взял?
Всё хорошо, уверил Шарик, поглаживая уютно выделяющегося на общем текстильном ландшафте вышитого крокодильчика. Всё тип-топ
Зелёный зверёк так и остался на груди. Изношенность старой майки затерялась где-то задних сидениях, постыдной недостойностью серых, смеющихся женской хитрецой, глаз. Они распахнулись, впуская сильное, пахнущее молодостью Нежные пальцы скользнули под белое, прошлись почти пошлой алостью ноготков по волнующей коже. Губы сладостно приоткрылись.
Он уже успел в них почти влюбится Хватило всего двух раз, чтобы понятьвесь мир может расплыться малозначительной невнятицей, стоит вкусить их мягкость, почувствовать желанную сладость, отдаться безропотному упоению моментам единения.
Ей не нужен был дорогой, хорошо обставленный гостиничный номер. Она не нуждалась в погибающей жизни цветов и мёртвой красоте драгоценных побрякушек. Ей нужен был лишь онВолодя Перевалов. Тот, кто уже давно привык к крепко прицепившемуся прозвищу Шарик. Но для неё он был Володя. А когда страсть накатывала волнами, в такт прибою вырывалось краткое Вова. А когда гребень самой большой волны уже готов был накрыть сладкими судорогамиВовочка, нетерпеливым и громким шёпотом.
Вот и сейчас, когда округлые белые бёдра ритмично вдавливали Шарика в кожзам сидения, а алость коготков сладко вгрызалась в шею, из губ, что он так любил, снова лилось чуть посвистывающее: «Вовочка»
Белизна «La Coste» скомкалась и валялась на сидении ненужной дрянью. Даже крокодильчик казался обиженнымобычно резво задранный хвост как-то разосанился
Мне пора с чуть печальной обыденностью проговорили, столь недавно жарко дышащие, губы. Подвези в центр, а там я сама.
Конечно, мягкой улыбчивостью согласился Шарик. Подай рубашку, пронеслось вдогонку ровно такое же, нежно-улыбчивое.
Страстные кусачие коготки легко и изящно подцепили трикотаж. Непринуждённо, воздушно, почти волшебно. Шарику на секунду почудилось, что даже крокодильчик беззубо по-стариковски заулыбался. И не было ему никакого дела до золота обручального кольца, что так вульгарно поблёскивало на почти аристократической белизне женской цепкой ручки.
Глава 6. Это всё?
Провонявшиеся дымом пальцы снова сжимали обёрнутый в бумагу сор, что сейчас по инерции именуется табаком. Губы сухо обхватывали фильтр, коротко затягивались, под осудительные взгляды мамашек, вполглаза поглядывающих за своими спиногрызами, что пищали в квадрате детской площадки. Лидс давно заметил лицемерное просветление тех, кто ещё недавно видел во всех возможных пороках невинное развлечение и, по воле случая, давших этому миру новую жизнь. Казалось, ещё вчера эти же квохчущие девицы возвращались домой под утро, едва стоя на разъезжающихся ногах и своим гоготом будоражили спящий соседский гнев. Теперь они же глядят с осуждением, как куцый дым сигареты якобы летит в сторону их сосунков и, конечно же, приведёт ко всем возможным хворям, о которых без устали предупреждает минздрав.
Лидс поёжился. Несмотря на ласково растекающиеся по земле лучи вовсе не старого осеннего солнца, по коже то и дело пробегал слегка липкий холодок. Словно отгоняя свежие скорбные мысли, возвратные движения незримого веера приняли северный ветер из загоризонтного далёка.
Оля опоздала. Обещала спуститься минут через десять, но показалась из подъезда, забавно переваливаясь с ноги на ногу, только спустя полчаса. Руки оттягивали две спортивные сумки с упругими от натуги лямками. Сестра что-то нашёптывала под свой, обсыпанный уже почти выцветшими конопушками, носик. Её тоненькая миниатюрная фигурка смотрелась со столь габаритной ношей весьма причудливо. Словно это не хрупкое создание тащит громоздкие тюки, а они, чудесным образом паря в воздухе, служат ей костылями, помогая переставлять плохо гнущиеся ноги.
Это ад какой-то! грузно свалила она сумки под ноги брату. Такое ощущение, что там не тряпки, а кирпичи! А ты чего сидел, смотрел?! толкнула она Лидса. Не мог на встречу выйти, помочь?! Твой, между прочим, хлам!
Это твоя расплата за жилплощадь! отшутился брат, поднял скарб на лавочку. Как мать?
Нормально. Вчера нализалась, как скотина
Бывает
Да пошла она! фыркнула Оля, опускаясь на скамейку, рядом с братом. Что за шмот? кивнула сумки. На продажу?
На продажу.
А откуда?
Мариуполь.
Фабрика какая? Дай глянуть потянулась сестра к замку, но брат хлёстко стукнул по ладошке.
Фабрика «Сэконд».
«Сэконд»? На фига это через границу тянуть? У нас этого дерьма на каждом шагу!
Вот-вот согласился Лидс. Именно дерьма. А там есть точки, где нормальный буржуйский шмот.
Нормальный, это какой?
Ну, «Fred Perry», «Ben Sherman», «Henry Lloyd», «StoneIsland»
Ясно Ваше, фанатское У нас пацаны многие по этой теме прутся. Хотят на васидиотов, похожими быть
Ну, если хотят, пусть покупают. У меня недорого Не то, что в магазинах. Мало того что, по семь кусков за поло просят, так ещё и фейком барыжат.
Сестре бы хоть какую тряпочку подарил, хоть когда, хмыкнула Оля, деловито прищурившись.
Ладно бесцветно пожал Лидс плечами, не спеша расстегнул одну из сумок, чуть порылся и извлёк клетчатую бейсболку. На, держи криво нацепил он на девичью голову подарок. «Burberry»! Между прочим, не те подделки с рынка, что малолетки на бошки напяливают. Теперь можешь шарф на шею нацепить и на стадион, к остальному пижонью.
Слушай, сняла она кепку и принялась осматривать ровненькие швы, водить пальцами по мелкой ребристости фирменной ткани, а зачем вы это делаете?
Что делаем? искренне не понял вопроса Лидс.
Ну, выслеживаете друг друга после матчей, по лесам стенка на стенку дерётесь На бокс бы, что ли записались, да выступали. И то толку было бы больше.
А от бокса есть толк?
Да, ты понял, о чём я. Просто, мне это непонятно. Или это у вас просто, как клуб садистов?
Знаешь, внезапно, даже для самого себя, очень серьёзно глянул на сестру Лидс, ты ведь ни во что не веришь Ни в Бога, ни в государство Даже в светлое будущее не веришь. Я это знаю, ты ведь девочка умная. Светлое будущее оно для других, для тех, кто родился в другое время или в другом месте. Для нас написано вот что, махнул он в сторону морщащих носы мамашек. Плодить рабочую силу и пытаться найти в этом особый смысл.
А ты нашёл какой-то другой?
Я его придумал. Я и такие же, как я. Нас много. В каждом городе, где есть мало-мальски приличная футбольная команда, живут те, кто придумал себе этот смысл. Я не верю в то, что где-то там на небесах сидит мужик и наблюдает за всеми нами. Смотрит, кто грешен, кто свят. Но любит всех, каким бы подонком кто ни был. И при этом, не наставит тебя на путь истинный, а уже постфактум обречёт на вечные мучения. Справедливо? Я так не думаю. А, значит, мне не по пути с таким Богом. Да и остальных, сколько их там по миру, мне искать как-то не с руки.
Лидс достал сигарету, прикурил, нарочно выпустил дымок в сторону детской площадки. Улыбнулся возмущенно заклокотавшим мамашам.
Есть ещё один Бог, которого я знаю, продолжил Лидс. Нас приучают молиться ему каждый день и час. С девяти утра, до шести вечера. Каждый будний день, в обязательном порядке. Но и потом он не выходит у нас из головы. Мы посвящаем ему жизнь, для того, чтобы обрести мнимую свободу, но всё плотнее обматываем запястья его сраными цепями. Каждый вынужден молиться на деньги, так или иначе Но в них не обязательно верить. Можно выбрать свою веру, и она будет ни чем не хуже всего того, что нам втирают как истину. В бизнес школе В церкви Всё одно и то же.
А у тебя, значит, вера в футбол? искренне усмехнулась Оля, вынула сигарету и братских пальцев, глубоко затянулась и вернула обратно.
Вера в символ, спокойно проигнорировал Лидс усмешку, увязнув в спонтанном глубокомыслии. Я верю, что есть за что бороться. Верю в то, что есть враг и есть друзья. Этот мир не дал мне ничего лучшего. Я не хочу быть за или против тех или иных политиков, потому что мне сложно понять, кто из них врёт больше, а кто меньше. Не хочу бороться с системой, потому как не знаю, что предложить взамен. А те, кто говорит, что знаетвполне могут оказаться лжецами. Я хочу видеть в своей жизни простые вещи, в которых не приходится сомневаться. Есть я, есть враг. И враг думает точно так же. И в этом мы единомышленники. А, значит, даже врага можно уважать. Уважать гораздо больше, чем всю эту лживую кодлу, что направо и налево раздаёт путеводители в счастливую жизнь и к царствию небесному. Человеку нужно во что-то верить На мой взгляд, лучше верить в то, в чём не возникает сомнений.
Думаешь, Лёша тоже этого хотел? нежданно вспомнила Оля о покойном.
Не знаю Может, ты была права, и мне следовало об этом хотя бы спросить. Как, впрочем, и о многом другом Ну, ладно, резко поднялся брат, вновь нацепил сестре на голову бейсболку, обременил тяжестью сумок жилистые руки, пойду я. Звони, если что
И ты звони прошептала Оля, уже в удаляющуюся спину единственного оставшегося в живых мужчины её корявой семьи.
Лидс шёл, не оглядываясь, прекрасно понимая, что цепляясь за воспоминания, лишь глубже увязнет в том мороке, что когда-то назывался нормальной жизнью. Не своей, нет Такой же придуманной. Ведь, если оглянуться на то, что осело в прошлом сухим остатком, ностальгировать казалось совсем не по чем. Так что, лучше не оглядываться, даже на собственные фантазии.