Глиняный сосудСергей Докучаев
«Глиняный сосуд»
И отвечал сатана Господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; Но простри руку Твою и коснись всего, что у него, благословит ли он Тебя?
Иов. 1: 911
Часть 1. Максим
Глава первая.
Лето в городе подходило к концу, но с каждым оторванным листком календаря за окном становилось все жарче, словно солнце заболело.
Максим, таблетки пора пить, сказала мама, раздвинув плотные черные шторы.
За ночь улица не успевала остыть. Вместе с комарами в окно ворвался поток горячего, как кисель, воздуха. Он разметал листы пожелтевшей бумаги, оставшейся со времен печатных машинок, а в комнате появился отчетливый душок торфяной гари.
Ты хоть спишь? Так можно и нервное истощение заработать.
Сын разлепил глаза и пошарил рукой в поисках листов. Ноздри уловили запах жареной докторской колбасы.
Я тебе на завтрак сделала яичницу, заявила мама, собирая листы в кучу. Если хочешь, могу овсяной каши сварить. Вчерашние две ложки отец доел.
Яичница сгодится, сказал сын и повернулся на бок. Спасибо.
Было приятно ощущать ногами прохладу простыни.
Иди, умывайся, пока вода в кране есть. Через час перекроют до вечера на ремонт. Трубу будут варить.
Максим, зевая, прошлепал босыми ногами в ванную комнату. С небрежностью ребенка почистил зубы ржавой водой с пастой. Оттянул левое веко, чтобы как следует разглядеть зрачок. Проделал то же самое с правым. Высунул покрытый белесым налетом язык. Потом взял расческу и причесал коротко стриженые волосы.
Постоял с минуту, разглядывая в зеркале неровный шрам от шеи до пупка. Еще раз сполоснул лицо водой и вернулся в комнату. Листы рукописи уже лежали аккуратной стопкой под книгой «Комментарии к Евангелию от Матфея».
Максим, опять глину с кладбища принес? послышался недовольный голос мамы из прихожей. Хоть бы отряхивал кроссовки.
На электронной почте висело сообщение от Алены:
«Максим, пожалуйста, подумайте еще раз. Давайте, встретимся сегодня и поговорим. Мой номер: 896».
Видимо, придется, встретится, иначе не отстанет.
Он записал номер Алены в блокнот и пошел на кухню. Усевшись за стол без единого острого угла, Максим сделал глоток чая и тут же обжег нёбо.
Может, уже пора ее забыть? посоветовала мать, поставив перед сыном тарелку с жареной колбасой, скованной яйцом. Не стоит она того. Тебе и священник в Склифе то же самое говорил. Как его звали, забыла? Макарий?
«Поймешь, Максим, не переживай, вспомнил Максим слова отца Михаила перед выпиской из склифа. Молись, чтобы Господь открыл тебе видение грехов своих. С этого начнется твой путь к спасению. Этот дар выше всех даров. Даже выше дара воскрешать мертвых».
В храме никакой девушки не присмотрел? проверяя на свежесть тушеную печень, вкрадчиво поинтересовалась мама.
Я в храм не для того хожу. И давай эту тему, наконец, закроем, насупившись, ответил Максим.
А зачем ты вообще туда ходишь? Ты же никого не убивал, не грабил, жене не изменял. Если Бог есть, то что-то он несправедлив к нашей семье.
Целуйте мою туфлю.
По данным городских измерительных станций вчера температура достигла исторического максимума: сорок четыре градуса в тени, произнес диктор новостей. С конца весны в городе не было дождей. В Подмосковье с новой силой горят торфяники. Судоходство в Москве-реке приостановлено из-за всплывшей мертвой рыбы. Жителей просят по возможности не выходить на улицу.
Вода в магазинах скоро будет стоить дороже вина, констатировала мама, выбрасывая яичную скорлупу.
Она сняла фартук. Максим покрутил вилкой в тарелке, как бы выводя буквы, потом встал из-за стола, и, взяв практически не тронутую яичницу, вывалил все в ведро. Сполоснув тарелку, сходил в комнату, открыл шкафчик и насобирал из разных баночек горсть таблеток.
Ладно, я пошла. Проверяй газовый вентиль, если куда соберешься. Отцу скажешь, макароны с котлетами в холодильнике. Да, и сходи, пожалуйста, на рынок. Купи хлеба.
В замке захрустел ключ. Максим выпил таблетки, пошел обратно в комнату и сел за стол. Затошнило. Он вновь посмотрел на ладони рук и согнул несколько раз пальцы. Машинально полез в карман рубашки за пачкой сигарет, но вспомнил, что бросил курить. Включил жужжащий вентилятор.
Утренний звон колокола местного храма вновь напоминал о необходимости покаяния. Максим сидел, молча глядя в открытое окно. Вентилятор не спасал. Сердце несколько раз сбилось с ритма. Дрожащими пальцами он набрал номер отделения пересадки сердца. Прошла целая вечность, прежде чем на том конце соизволили подойти к телефону.
Здравствуйте, а можно позвать Елену Николаевну?
Она ходит по палатам. Перезвоните минут через десять.
Хорошо.
Максим сходил на кухню и налил стакан некрепкого чая. Вернулся в комнату. На улице закричали. У кого-то сломалась машина размером с однокомнатную квартиру. Полусонные рабочие, отмахиваясь от насекомых, пытались затолкать черный джип на горб эвакуатора, но, как только они доходили до верха, автомобиль скатывался назад и, матерясь то ли на судьбу, то ли на сломанную лебедку, они начинали работу заново. Максим глотнул чая, и вода мгновенно проступила на болезненном белом лбу.
«Надо на рынок сходить до обеда».
Теперь его обгоняли и малыши, и старики с тростью, и бабушки с тележками. Он стеснялся себя и пытался изо всех сил делать вид, будто хромает. Перейдя по зебре через дорогу, Максим оказался на стороне, где не было ни деревьев, ни тени. Рынок был весь на солнце. Только у кирпичного здания виднелся островок горячей тени. Вся трава вокруг высохла и побурела без дождей и полива. Внутри, как ни странно, царила относительная прохлада.
Максим?!
Он с нарастающей тревогой повернулся.
Какой же вы жестокий. Бросить жену. Сейчас молодежь уже не та, что прежде. услышал Максим зычный женский голос.
Некоторые стоящие в очереди повернули сонные головы. Максим фибрами души почувствовал, как по воздушным проводам между ним и теткой пробежала, словно электричество, человеческая ненависть.
Молодой человек, что Вам? спросила уморенная от зноя продавщица, обмахиваясь пластмассовым веером.
Максим, не поворачивая головы, скомкано ответил:
Пакет кефира, пожалуйста.
Проще сбежать от трудностей. Понимаю.
Кефир не завезли. Машина в дороге сломалась.
А что случилось, Клав? донесся до Максима еще один женский голос.
Жену бросил, представляешь.
Кто?
Да вот, ответила Клава, демонстративно указывая на парня пальцем-кабачком.
«Нужно бежать», пронеслась шальная мысль в голове Максима.
Я Катеньку знаю с малых лет!
Он, что было мочи, направился к выходу, боясь даже оглянуться на растущую великаншу в очках с редкими волосками на подбородке. А великанша брюзжала на весь рынок, закручивая вокруг себя вихрь.
«А ведь каждое воскресенье эту бывшую комсомолку я вижу в храме», пронеслась в голове печальная мысль.
Только около подъезда он сбавил шаг и стал дышать спокойней, боясь, чтобы не вылетели скобы в грудине. Где-то рядом меняли асфальт. Подобно болотному оводу жужжал дизельный компрессор, отравляя и без того загазованный московский воздух. Пронеслась, ставшая уже привычной, карета скорой помощи.
Еще из-за двери он услышал трезвон, но, пока доставал ключи и открывал замки, трубку повесили. Максим аккуратно снял кроссовки, все еще осторожничая со швом, вымыл руки, и пошел на кухню. Оторвал кусок лепешки, макнул в соль и засунул в рот. Приступ тошноты не заставил долго ждать. Пришлось сесть на стул, выплюнув частично пережеванный хлеб в ладонь.
«Тут как бы не пришлось еще что-нибудь менять из органов» подумал он.
Зайдя в комнату, Максим открыл шкаф, вынул из блистера четыре капсулы, напоминающие личинки майского жука, и вернулся на кухню. Налил в стакан прохладной воды, выдавил туда несколько капель лимонного сока, глубоко вздохнул, будто собирался нырнуть под воду и положил первую капсулу в рот. Оставив на небе налет химии, капсула только с третьего раза провалилась в пищевод и покатилась валиком прямиком в желудок. Максим мог почувствовать, как она приминает одну за другой ворсинки эпителия.
«Какая же гадость, морщась, подумал Максим. Кто только придумал такие большие таблетки?»
С трудом проглотив оставшиеся пилюли, он взял в руки телефон и набрал номер ординаторской. После несколько длинных гудков трубку сняли:
Пересадка.
Елена Николаевна?
Да.
Это Максим Еременко. Здравствуйте.
А, Максим, здравствуй. Ну как твои дела?
Елена Николаевна, последнее время ощущаю перебои в сердце. Как дернет, так сразу в пот бросает и слабость в ногах. Что это может быть?
Она немного помолчала в трубку и потом вдумчиво ответила:
Нужно через год попробовать отключить кардиостимулятор. Может свой ритм появится. А сколько раз в день стул?
Раз или два. Последнее время, правда, с ним не все гладко.
В общем, в понедельник приезжай на кровь. Возьмем анализы и посмотрим что к чему.
Хорошо, Елена Николаевна.
До понедельника, пациент, сказала врач и повесила трубку.
До понедельника, пробубнил пациент, и его взгляд, гуляя по комнате, остановился на черно-белых семейных фотографиях.
Положив трубку, он подошел к фотографиям ближе. Поблекшие, исцарапанные вдоль и поперек, с замятыми уголками фотокарточки родни. На одной из них мама стояла рядом с бабушкой и дедушкой. Маме было лет десять. На другой фотографии праздновали ее шестидесятилетие. Сложно было представить, что эти девочка и женщина один и тот же человек.
«Как мало у человека времени» пронеслась мысль в голове.
Максим дотянулся до телефона, нашел номер Алены и начал писать сообщение:
«Хорошо, Алена. Давайте встретимся в кафе Босфор вечером. Оно одно в городе».
Клик. Сообщение ушло. Через минуту пришел ответ. Клик:
«Очень рада, Максим, что вы все-таки согласились. Буду вовремя. До встречи».
Через десять минут дверь захлопнулась. На столе, под стаканом с недопитым чаем, лежала записка:
«Пап, котлеты в холодильнике. Ушел гулять. Буду скорей всего поздно. Мам, не названивай. Таблетки взял».
Заводское кладбище было чуть ли не единственным местом в районе, где под раскидистыми ветвями старых, но еще крепких деревьев люди укрывались от палящего солнца. Поскольку вся зелень поблизости превратилась в асфальт и бетон, именно кладбище стало для Максима отдушиной. Здесь он гулял между могилами, каждая из которых хранила свою тайну, читал на лавочках, размышлял. Мертвецы ему не мешали, и он им не мешал. Они были одинаково бесчувственны как к советскому памятнику из мрамора, увенчанному пятиконечной звездой, так и к простому деревянному кресту. Они никуда больше не спешили, как и сам Максим.
Как-то он прочитал эпитафии на двух могилах, находящихся на противоположных концах погоста. В старой части кладбища, на плите молодой девушки, не дожившей пару лет до полета Гагарина, были высечены такие слова: «Ничего дальше нет. Ничего мне теперь не нужно, ни твоей любви, ни тебя».
На плите другого человека, судя по годам, родившегося еще при жизни Льва Толстого, а умершего, когда советская власть разрешила печатать Андрея Платонова: «Прошу жалеть и любить друг друга, помогать взаимно в материальной и духовной нужде. Где мир и любовь там Бог, там радость и спасение. Слава Богу за все». Могила была вся заставлена корзиночками с живыми цветами.
Эпитафии наводили на размышления о скоротечности жизни. Максиму становилось не по себе от мысли, что и он уже мог стать жертвой тления на этом кладбище. Проходя мимо его могилы, люди думали бы: «Что это был за человек? Добрый или злой?»
И единственное логичное объяснение, почему сердце в груди (пускай и донорское) еще бьется, вытекало из любви Бога к человеку, а уж точно не из справедливости. Жизнь продлена для понимания чего-то важного. В этом он теперь не сомневался.
Максим кинул мякиш хлеба воронам, вечным обитателям кладбища, потом открыл комментарии к Евангелию от Матфея, отложил закладку в сторону и стал по обыкновению читать:
«19:21. Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною.
Господу понравился юноша, который жил по заповедям закона Моисеева. Но этот закон, по слову апостола, никогда не мог сделать совершенными приходящих (Евр. 10: 1). Ветхозаветный закон хотя и открывал возможность праведной жизни, но не исцелял от страстей. Ибо есть два уровня духовной жизни. Один достижение спасения, другой духовного совершенства и уже на земле переживания благ Царства Божия, скрытого внутри человека (Лк. 17: 21).
Первый уровень заключается в исполнении заповедей, в покаянии, в борьбе с похотью плоти, похотью очей и гордостью житейской (1 Ин. 2: 16). Ибо «страсти, как говорит святой Исаак Сирин, служат преградою сокровенным добродетелям души» (Слова подвижнические. Слово 72). Правильное прохождение этого пути приводит христианина к познанию поврежденности человеческой природы, своей греховности и неспособности искоренить страсти без помощи Божией. Преподобный Петр Дамаскин при этом указывает, что первым признаком начинающегося здравия души является видение грехов своих бесчисленных, как песок морской. Как писал преподобный Симеон Новый Богослов: «строгое же соблюдение заповедей научает людей сознавать собственную немощь»; На этом пути верующим приобретается главное в духовной жизни смирение.
Второй уровень духовное совершенство невозможен без прохождения первого. Ибо каждая добродетель есть матерь следующей добродетели. Поэтому если оставишь матерь, рождающую добродетели, и пойдешь искать дочерей прежде, нежели отыщешь матерь их, то оные добродетели оказываются для души ехиднами.
Примечание: 1) Преподобный Антоний, величайший подвижник, основатель пустынножительства и отец монашества, получивший от Святой Церкви наименование Великий, родился в Египте, в селении Кома, близ Фиваидской пустыни, в 251 году. Святому Антонию было около двадцати лет, когда он лишился родителей, и на его попечении осталась малолетняя сестра. Услышав в церкви Евангельские слова Христа, обращенные к богатому юноше, Антоний воспринял их как сказанные лично ему. Он продал имение, оставшееся ему после смерти родителей, роздал деньги нищим, оставил сестру на попечении благочестивых христианок, покинул родительский дом и, поселившись недалеко от своего селения в бедной хижине, начал подвижническую жизнь.
2) В романе «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского, юный Алеша Карамазов слышит те же самые слова Христа в храме при чтении Евангелия и решает посвятить себя служению Богу».
Максим посмотрел на часы.
«Пора выдвигаться к метро», подумал он и кинул последний кусочек хлеба двум воронам, сидящим под еловой веткой на мраморе. Вороны стали драться друг с другом.
Даже одна станция это очень много, если твоя вселенная сузилась до комнаты, туалета и кухни. Свободного места не нашлось, а кричать на весь вагон, что в двадцать пять лет ты инвалид, как-то не хотелось. Ему и так все время казалось, что люди его осуждают. Как та женщина с рынка. Хотя он не понимал, за что.
Наконец, открылись двери, и Максим поспешил из вагона к лестнице, и ему казалось, что осуждение людей следовало за ним, держась на небольшом расстоянии то удаляясь немного, то сокращая разрыв, будто между ними была прицеплена невидимая пружина. Он открыл стеклянную дверь и увидел привычную гряду многоэтажных унылых коробок и множество припаркованных четырехколесных игрушек у торгового центра. Медицинская маска полетела с лица в мусорный бак.
Мам, а ведь этот рай не настоящий! услышал Максим детский голос.
Что, Федор?
Я говорю, там внутри этой игрушки обычный человек. Нас обманывают, мама!
Федор, пошли уже. Хватит приставать к дяде.
Кругом обман, мама! крикнул маленький мальчик.
Несносный ребенок! Зачем я только тебя родила?
Максим проводил взглядом Федора и его нервную маму, а потом присмотрелся к промоутеру, одетому в костюм желтого солнца, который неустанно повторял одну и ту же фразу:
Столичная фирма «Рай»! В рай за полцены! Только этим летом! Можно в кредит! Вы достойны этого! Приходите скорее!