4.
После поминок радость и веселье уходили из дома постепенно и безвозвратно. Этаж за этажом, комната за комнатой. Последним рубежом стал рабочий кабинет, где в тени рамок с семейными фотографиями еще можно было заметить остов былого счастья.
Но и эта радость сделала последний вздох с появлением на пороге нежданного гостя.
Кухарка с опаской постучала в дубовую дверь кабинета.
Да.
Лев Николаевич, к Вам пришли.
Кто? буркнул хозяин.
Кухарка слегка приоткрыла дверь, и из нее тут же повеяло жгучим табачным дымом.
Не знаю. Говорит, ему нужно с Вами о чем-то важном поговорить.
Скажи, что денег я не дам.
Он говорит, что это по личному вопросу.
Лев Николаевич вложил закладку на второй части V главы «Братьев Карамазовых» и жадно затянулся курительной трубкой. Потом взял в руки чашку с густым чаем кирпичного цвета, поболтал его и поставил обратно на стол.
Ладно, пусть войдет. Принеси свежего чаю и бутербродов с икрой.
Через несколько минут в дверь постучали.
Войдите.
Лев Николаевич в полутьме сначала не разглядел, кто стоял перед ним, но когда взял свечу и поднес ее к лицу незнакомца, то отшатнулся. Это был тот самый нищий в поношенном военном кителе с одной рукой.
Разрешите представиться! Капитан в отставке Рублев.
Лев Николаевич сглотнул слюну и, шаря рукой, наконец, нащупал край стола. Сел на стул и тяжело задышал. За последнее время он сильно обрюзг и растолстел, движения его стали медлительными и неуклюжими. Вдобавок, от нервного перенапряжения у него развился фурункулез.
Что Вам от меня нужно? спросил Лев Николаевич и стал делать вид, что хаотично пишет в блокноте. Денег нет. Я уже всем об этом сказал.
Он не глядя порылся рукой в вазочке и принялся грызть ставшее камнем овсяное печенье.
В деньгах я не нуждаюсь, отчеканил офицер в отставке.
Тогда зачем Вы пришли? пробубнил хозяин дома, сыпля крошками на большой дубовый стол.
Капитан Рублев посмотрел на фотографию Софьи Андреевны, висящую в золотой рамке на стене рядом с изящным портретом покойного архиерея Николая (отца Льва). Глаза капитана заблестели. Потом он пробежался взглядом по книжной полке и прочитал названия нескольких корешков: «Марк Лициний Красс», «Императрица Китая Цыси», «Генриетта Хоуленд Грин», «Джон Пол Гетти». В кабинете так же висела большая репродукция картины Василия Перова «Сельский крестный ход на Пасхе. 1861 год».
Я пришел просить прощения у Вас. Чувствую, что помру на днях. Душе не за что больше держаться. Я был у отца Михаила. Он меня исповедовал. Теперь вот пришел к Вам.
За что, позвольте спросить? приободрился хозяин дома, услышав имя священника. Мне кажется, мы с Вами чаи не гоняли.
Сейчас, сказал однорукий ветеран, доставая из-за пазухи кулек.
Он развернул его и положил на стол, к ногам маленького нефритового Наполеона. Лев Николаевич увидел помятое письмо и золотое кольцо, которое он когда-то купил жене.
Когда кольцо пропало, жена сказала, что видимо, оно слетело с пальца во время купания в озере, но сколько не искали местные мальчишки, так ничего и не нашли. Дно было илистым.
Сердце Льва Николаевича больно кольнуло.
Мы с Софьюшкой со школьной скамьи любили друг друга, но когда я пропал без вести за речкой, она обручилась с Вами. Любить и не иметь возможности быть с тем, кого любишь это мука пострашнее пыток в плену. Считаю, что кольцо должно вернуться к Вам.
Лев Николаевич не услышал, кажется, ничего, кроме одного слова Софьюшка. Даже не слово его поразило (к нему он привык за тридцать лет совместной жизни), а то, как оно было произнесено.
Как он смеет ее так называть? подумал Лев. Она же чище жены Цезаря
Повисла неловкая пауза, и чтобы разрядить обстановку капитан спросил:
Скажите, Адам был первым умершим человеком? О чем, интересно, он думал в последние минуты? Я почему спрашиваю: однажды в ущелье мы попали в засаду. Кто-то предал.
Когда я пришел в себя, в живых нашел одного рядового Петрова. Очкарик. Интеллигент. Ребенок почти. Кроме матери и бабки женщин в жизни не видел. Он так боялся умирать, что до последнего вздоха не выпускал мою единственную сохранившуюся руку. И все спрашивал: «Товарищ капитан, как там и что там?».
Капитан вытер влажные глаза оставшейся рукой и навзрыд добавил:
А я ведь не знаю что там и как, понимаете? Тут в траву лицом ляжешь и то уже в другом мире оказываешься.
Лев Николаевич выглядел так, будто сам готовился получить у Адама ответ на вопрос.
Наверное, мы потому воюем тысячи лет, что не научились любить и прощать, произнес ветеран с непритворным отчаянием. Да, про письмо совсем забыл. Оно адресовано Вам. Мне его когда-то отдала на сохранение Софьюшка. Боялась, что кто-нибудь найдет и прочтет раньше срока. Вы не подумайте, я ей запрещал уходить, так как считаю брак святыней.
Рублев еще раз посмотрел на книжные ряды от пола до потолка.
Слышал от одного из сослуживцев на Кавказе, что Пушкин перед смертью прощался со своей библиотекой. А я вот, к сожалению, мало читаю. Только «Капитанскую дочку» перечитываю.
Лев Николаевич в глубокой задумчивости держал в руках письмо.
Задержался я у Вас, констатировал капитан. Простите ради Христа.
Рублев по военному развернулся и быстрым шагом направился к двери, сбив с ног кухарку, несшую поднос с чаем.
Лев Николаевич прогнал кухарку, взял письмо, не чувствуя его веса, вскрыл специальным ножом из слоновой кости и стал медленно, как бы пробуя слова на вкус, читать:
«Письмо посылаю в дороге, чтобы ты нас не догнал. Не скажу, куда мы едем, потому что считаю и для тебя и для себя необходимым расстаться. Не думай, что я уехала потому, что не люблю тебя. Люблю и жалею, но не могу иначе. Ты знаешь мое настроение последние годы, знаешь мои истерики и попытки покончить с собой, поэтому должен понять.
Дальнейшая жизнь с тобой бессмысленна. Все это время я просто ждала, пока Алена достигнет совершеннолетия. Мы живем один раз, поэтому вернуться значит отказаться от жизни, от любви, от радости быть с тем, кого любишь. Прощай, Левушка, спасибо тебе за все. Мне ничего от тебя не нужно, я ни на какое имущество не претендую. Раздай потом все детям. Они присмотрят за тобой. Прости, если сможешь. Твоя Софья».
В эту душную, неподвижную и томительную ночь на огороде за домом Лев Николаевич с остервенением жег платья и сорочки жены. Жег наволочки, которые она шила, жег простыни, на которых они спали, жег все, что привозил ей из командировок.
Он с корнем вырвал все кусты роз (гордость их дома), уволил прислугу, оставив одну кухарку, перестал посещать литургию, бросил кафедру, отказался от всех богословских званий и наград. Про Алену и вовсе забыл, а когда вспомнил, то отдал ее на попечение своей кодированной троюродной сестре, которая в первый же день побила падчерицу.
Алена сбежала от тетки домой, но двери родного дома оказались заперты.
«Лев Николаевич уехал, велел никого не пускать», пояснила через закрытые ворота кухарка. К сказанному она не добавила ни слова, потратив весь речевой запас на гусыню и гусака.
5.
Компания сидела за столом в пределах могильной ограды. В зной, когда никто уже и не помнил, как пахнет воздух после дождя, под массивными елями было хорошо и уютно. Звон бутылок дешевого красного вина «Ц» из сельского магазина и граненых стаканов раздавался на весь погост. Закуска в виде консервов, хлебного мякиша и соленых огурцов едва успевала поступать в рты вслед за порциями алкоголя.
В перерывах между тостами и шутками компания молодых людей пыталась вспоминать песни нецензурного содержания под аккомпанемент плохо настроенной гитары. Песни в основном были про нелегкую, но веселую юность.
Старик по кличке Валет, который перед Пасхой прибирался на могиле жены, попытался было обратиться к совести молодых людей, но получил банальный, за бедностью ума, ответ: «Хочешь лечь рядом с женой, папаша?»
Каждому, кто проходил мимо и пытался сделать им замечание, компания предлагала прилечь рядом с родственниками. Наконец, из храма (в сопровождении Валета) пришел священник, иерей Михаил.
Хоть Вы их образумьте, батюшка, просипел Валет. Точно стадо свиней! Нашли место для гуляний. Мы в их возрасте целину пахали, нам гулять было некогда.
Молодые люди, побойтесь Бога, без намека на осуждение, спокойно сказал отец Михаил. Страстная пятница, Христа распинают на кресте. Уйдите хотя бы с погоста. Ваши родные ведь тоже тут лежат.
Тебе чего надо? Ступай своей дорогой и не мешай нам. Они уже мертвые, а мы еще живые.
Прошу вас, не наносите своей душе смертельных ран и не усугубляйте участь ваших умерших родственников.
Скука, сказала единственная среди них девушка и плюнула на траву рядом с холмиком.
Алена? Ты?
Алена полезла за очередной сигаретой в карман.
Вспомни, как ты плакала над гробом матери и братьев, сказал священник, обводя рукой заросшие пустоцветом могилы. Не делай им хуже.
Ты что, знаешь его? с отвращением сказал один из молодых людей.
Алена, пойдем со мной, обратился священник. Я помогу тебе.
Я не могу оставить друзей, зевая, ответила Алена. И они, в отличие от вашего Бога, не предают и не делают мне больно.
Браво! Вот проповедь так проповедь! Пошел отсюда, давай!
Один из них кинул кусок засохшей глины в священника.
Что вы, изверги, делаете? крикнул Валет.
Умолкни, папаша.
Отец Михаил не придал этому значения и вновь обратился к Алене:
Пойдем со мной. В храме тебе станет легче. Поговорим. Я помогу.
Молодые люди нашли крупные комья и замахнулись на священника, но кидать не стали.
Смотри, боится.
Они захрюкали.
Разве есть для меня после всего возможность покаяния? улыбаясь, спросила Алена, придав своему голосу максимальную надменность.
Нет греха непростительного, кроме греха нераскаянного, Алена, ответил священник. Примером тому служат благоразумный разбойник, апостол Павел, Мария Египетская, Ефрем Сирин, Моисей Мурин и многие другие.
Оставь ее, загалдели друзья, иначе тебе хуже будет.
Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай, заявила Алена дрожащим голосом. Уходи.
Проваливай, давай.
Спаси тебя господь, сказал отец Михаил.
Он больше ничего не добавил и, поддерживаемый стариком, пошел обратно к храму.
Столб густого черного дыма поднимался выше сосен. Пахло бензином. Часть стены храма была покрыта свежей сажей. Отец Михаил с прихожанами вовремя успели сбить пламя песком и водой. Народ кричал, галдел, шептался, показывал пальцем то на канистру, то на виновника поджога.
Друзья Алены, которые в этот момент шли навеселе мимо храма, остановились, чтобы посмотреть. Алена растолкала локтями людей, пробралась к паперти и увидела совершенно нагого человека с отросшими до плеч волосами и длинной бородой, покрытого фурункулами. Он ел траву и с набитым ртом что-то кричал, взывая к небу.
Когда она узнала этого человека, то рванулась, куда глядят глаза, забыв про друзей, и бежала так, пока не потеряла сознание. Очнулась только под утро, лежа на открытой веранде отцовского дома. Рядом сидел иерей Михаил.
Сам дом был уже несколько лет заколочен. Кухарке как-то пришло письмо от хозяина:
«Получи расчет у Геннадия Павловича. Гусака и гусыню, а так же собаку и кошку можешь забрать себе. Дом заколоти. Внутрь никого не пускать. Лев Николаевич брат Ницше, Сартра и Камю».
Когда священник увидел, что Алена проснулась, он дал ей выпить таблетку аспирина. Потом рассказал, что за несколько мгновений до народной расправы отца увезли в смирительной рубашке в Москву. Тогда, по предложению Валета, разгневанная толпа кинулась выпускать пар на «ведьме и блуднице».
Семен отвлек их, сказав, что ты побежала в сторону леса. Мне удалось найти тебя у реки без сознания.
Я разве просила мне помогать? огрызнулась сквозь жуткую головную боль Алена.
Тебе сегодня же нужно уезжать в Москву, пропустив упрек, заявил священник. Семен сказал, что народ собирается ночью сжечь дом профессора, а если увидит тебя здесь, то будь уверена, что сожгут вместе с тобой.
Я-то что им сделала?
Люди ради некой справедливости готовы горы свернуть, но только не собой заняться.
Прошу, только не грузи меня сейчас проповедью. Голова раскалывается.
Пора ехать, сказал священник, посмотрев на часы.
Отец Михаил отвез Алену на автовокзал. Они протолкнулись в пропахший потом и горелым кофе буфет, встали подальше от солнца. Постояли минут тридцать, деля столик с незрячим ветераном Великой Отечественной войны. Войны, в которой, по словам писателя Даниила Гранина, невозможно было победить.
Они молча пили минеральную воду «Ессентуки», но взглядами, изменяющимися оттенками лица, мимикой, неловкими движениями рук и ног вели негласный спор. Когда покрытый пылью дизельный автобус подъехал, и люди, матерясь, стали выходить на улицу, иерей негромко сказал:
«Если кто попросит у царя немного навоза, то не только сам себя обесчестит маловажностью просьбы, но и царю нанесет оскорбление. Так поступает и тот, кто в молитвах у Бога просит земных благ, а не постоянного видения своих грехов. Ищи, Алена, прежде Царствия Божия внутри себя, а все остальное приложится».
Больше он ничего не добавил, только сунул ей в сумку небольшой бумажный кулек.
На обратной дороге священник с холма увидел пламя, озарявшее ночное Девушкино. Он остановил машину, вышел, сел на пожухлую траву и стал смотреть. Потом произнес слова из книги пророка Даниила:
«Мене исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес разделено царство твое и дано Мидянам и Персам».
Часть 4. Алена
I.
Пациентам в трехместной палате кардиологического корпуса не спалось. Повторно закипал электрический чайник.
Мир без меня. Каким он будет?
Человек что-то зачеркнул карандашом на листе бумаги.
А кто Вы по профессии? спросила Алена, закончив брить ввалившиеся щеки Максима. Это у Вас статья или книга?
Вы, девушка, имеете честь разговаривать с доктором философских наук Шаховским. Не слышали о таком?
Лоб и правда сократовский, заметила Алена, и уже вслух сказала: Нет, к сожалению, не слышала. Я раньше только с художественной литературой пересекалась по роду деятельности.
К Вашему сведению, я еще и главный специалист по мертвым языкам в нашей стране.
Человек сделал очередную пометку на листе и, не выпуская карандаша, почесал живот, обезображенный рыхлым ожирением. Потом вдруг спросил:
Скажите, Алена, а вот Вы какой след в истории собираетесь оставить?
Девушка стала вытирать щеки Максима вафельным полотенцем, а доктор философии продолжил:
Ученые подсчитали, что если пятьдесят тысяч лет до нашей эры взять за отправную точку появления человека разумного, то до сегодняшнего дня на Земле жило и умерло сто семь миллиардов человек. И вот я задаюсь логически вытекающим отсюда вопросом: а что, собственно, все эти люди оставили после себя? Зачем они жили? Кто их сейчас помнит?
Я как-то не думала об этом, ответила Алена, уже пожалев, что вообще заговорила с профессором.
Вы даже не хотите подумать. Ну, в самом деле, кто так делает?
Простите, но я, правда, не задумывалась.
Зря, а вот ваш покорный слуга научные труды собирается оставить.
Думаете, они будут кому-то нужны через сто лет? осведомилась девушка. Я читала у одного святого отца, что каждый следующий философ опровергает предыдущего. В философии нет истины.
Безусловно! вспылил Шаховский. Я не фунт изюма, и мои труды не филькина грамота. Меня цитирует мировое ученое сообщество!
Он вновь сделал пометку на линованном листе бумаги, но уже без прежней уверенности в руках.
А еще у меня есть сын, кандидат химических наук, между прочем.
Шаховский по неосторожности проткнул лист карандашом и еле сдержался, чтобы не выругаться.
Искренне за Вас рада!
Алена, а Вы не знаете, какой клапан лучше поставить? спросил третий сосед в спортивном костюме. Наш, отечественный, или импортный?