Она пробовала начинать новую жизнь с другими мужчинами. Но всякий раз, когда Сергей освобождался и возвращался из мест лишения свободы, она бросала все и бежала к своему Сереженьке своему единственному любимому. Она ничего не могла поделать с собой. Затем молодые жили до очередной посадки Сергея. Счастье было недолгим.
А потом все повторялось вновь и вновь. Какое-то неимоверное и непостижимое добровольное самопожертвование молодой женщины. Ее еще домочадцы в шутку называли «декабристкой Бестужевой». Но ей было не до шуток. Она была в плену, как бы закованной навечно наручниками своей неумирающей любви.
За два дня до похорон с работы Сергея приходил его бывший начальник. Он принес недополученную Сергеем заработную плату и деньги на похороны, которые собрали дружные работяги-товарищи, члены Серегиной бригады.
Спасибо вам, папа Анатолий и мама Наталья, за то, что вы воспитали такого хорошего сына Сергея. Мы все любим и уважаем его. Мне трудно говорить о нем в прошедшем времени. Мы доверяли ему самые сложные работы. А я доверял ему ключи от всех помещений и складов. Сергей с честью оправдывал наше доверие.
Мы скорбим по этой тяжелой утрате. Нам его будет очень сильно не хватать. Даже уличная собака, которую пригрел и подкармливал Серега на работе, каждый день ждет его. Иногда воя и скуля, она смотрит на дорогу, ожидая, что вот-вот Сергей вернется, говорил без особых ораторских изысков не очень молодой руководитель строительного подразделения. На глазах его были слезы, а голос порой невольно срывался, окрашиваясь хрипотцой, когда ком скорби подбирался к его горлу.
Похоронили Сергея 4 октября 2018 года на Радищевском кладбище Иркутска рядом с бабушкой Антониной (мамой Наташи) и дядей Станиславом (Наташиным родным братом).
Со стороны за процессом погребения присматривала стая бродячих собак. Голодные животные ждали, когда люди по своим обычаям поставят на новую могилку блюдечко со стаканчиком водки и положат колбаску с блинчиками, вроде как на закусь. Водка-то им, собакам, без надобности, а вот съестное очень даже нужно. Из хмурого неба валил мокрый снег, он укутывал землю своим влажным покрывалом. Дул холодный пронизывающий тело осенний ветер. Он своим морозным дыханием забирался под одежду, заставляя людей ежиться.
Только Сереге не было холодно, он уже не мог ощущать ни холода, ни природного тепла. Его душа, наверное, сейчас могла ощущать только тепло сердец людей, пришедших проводить его в последний путь.
Наконец, самые шустрые, а, может быть, самые голодные собаки бросились к вожделенной пище, оставленной нами на вновь возникшем Серегином погосте. Но молодой злобный кобель, сидевший неподалеку, по-видимому вожак стаи или, может быть, смотрящий за этим участком кладбищенской территории, отогнал всю собачью мелюзгу прочь.
Вступать с ним в смертельный бой никто из стаи собратьев не стал. Поэтому мы по отдельности подзывали к себе рядовых членов лохматого и хвостатого сообщества и давали им еду. При этом их главнюка мы отогнали в сторону. Мы же люди, нам хотелось чтобы каждая собачонка что-нибудь съела.
Пусть друзья человека тоже помянут нашего парня Сережу, безвременно и скоропостижно ушедшего в вечность, оставив нас страдать на этой Земле.
«Тик-так, тик-так, тик-так», жизнь продолжается. Живым надо жить дальше, помня ушедших в мир иной своих родных, близких и друзей. Потом, может быть, и о нас кто-то вспомнит.
Разные случаи бывали на улицах нашего города и не только печальные. Наверное, больше было смешных и радостных. Радуга эмоций и чувств была необыкновенной, а иногда даже незабываемой, сказочной. Мне же сейчас хочется продолжить рассказ про улицу. Про то, какой ее видел я с самого моего детства, каким она меня принимала.
Иркутские улицы понятие сложное и многогранное. О них можно слагать стихи и сочинять песни. А я привлек к своей работе мастеров изобразительного искусства одних из лучших живописцев старого Иркутска.
И помогут мне раскрыть тему нашего города иллюстрации картин замечательных иркутских художников Оксаны и Алексея Яшкиных. На протяжении всей книги они будут украшать ее содержание и знакомить читателей с картинами, отражающими разные моменты из жизни нашего любимого города.
Они дополняют литературное содержание и раскрывают тему книги глубже, используя художественные образы, написанные маслом на холсте. Кисть и мастихин это их оружие. А эти картины, как и сам текст книги, об истории родной сибирской земли, об Иркутске.
Пусть эта книга поможет широкому продвижению их искусства и прибавит новых почитателей таланта иркутских самородков замечательных и самобытных художников.
Прозрение злобного фуфлыжника
Вечерело. Солнце, по обыкновению, закатывалось за горизонт, цепляясь последними лучами за верхушки сосен. Подул холодный, знобящий ветерок. Где-то вдали заухала сова.
Это же надо, бля, твари, нет никакого покоя простому человеку. И тут какая-то долбаная птица на тебя ухает. Пошли бы вы все нах! злобно про себя шипел Петрович.
Он шел чуть сгорбившись. Жизнь переломала его, перекрутила, перемолола и выбросила на обочину дороги. Куда он идет, он и сам не знал. Выбрал направление на закат солнца и плелся себе потихоньку. С каждым днем он все больше отдалялся от родного города Иркутска и священного озера Байкал. Мимо иногда проезжали редкие машины, поднимая за собой клубы густой рыжей пыли. Из их приоткрытых окон доносились мелодии русского шансона.
Едут, е, козлы, хоть бы один гадюка, долбоеб остановился. Предложил бы уставшему человеку водички попить, перекусить маленько. Нет, прут себе, ублюдки, мимо. Баламошки гребаные, мордофили проклятые, ворчал Петрович. Пеньтюхи со своими загусками, ерпыли и захухри, почему-то на старорусском начал ругаться измотанный вконец пожилой и отвратительный своей необузданной злобностью фуфлыга.
Вдруг слева в лесополосе он видит мерседес. На лужайке, окаймленной березками, происходит действо. Автомобиль плавно раскачивается, а из приоткрытого окна доносятся сладкие женские стоны:
Милый, милый, еще, еще, ну, давай же, счастье мое. Я на седьмом небе от тебя. Ты мне даровал возможность познать высшее чувство любви. Ну, давай, еще давай, я без ума от счастья
Щас я вам устрою и седьмое небо, и высшее чувство, злорадно бубня себе под нос, Петрович поддел топориком крышку бензобака.
Крышка со скрежетом открылась.
Влюбленные, охваченные ураганом плотских чувств, ничего не замечают. Петрович достает из котомки свои старые носки и, скручивая их как фитиль, просовывает один конец в освобожденную от крышки горловину бензобака. Звуки любовной симфонии, исходящие из салона машины, его все сильнее раздражают. Подождав немного, когда ткань носка пропитается бензиновым испарением, он, сверкая воспаленными бешенством глазами, подносит пламя зажигалки к фитилю. И, устремившись через дорогу, падает в кювет.
Наступает вершина любовного акта, вместе с небесным оргазмом и изнемогающими криками удовлетворения, несущимися ввысь, звучит хлопок взрыва. От автомобиля начинают разлетаться в разные стороны брызги огня.
Ну, волочайка бессоромная, получай. И ты, недоносок, выродок, дуботолк, тоже, улыбается черт веревочный.
Петрович ликует. Чтобы до конца насладиться зрелищем, он без оглядки бежит обратно через дорогу к загоревшейся машине.
Вдруг резкий пронзительный сигнал разрывает вечерние сумерки, визг тормозов И свет погас в глазах и сознании Петровича
Мчащаяся по дороге огромная фура, как муху, превращает тело Петровича в окровавленное мокрое место
Вот он уже на небесах.
Впереди него стоит голубоглазая девушка, она прибыла сюда на несколько секунд раньше Петровича. Халатик на ней расстегнут, и еще он сильно обгорел. Ее молодое тело еще охвачено любовной страстью.
Прибывшие сюда души людей еще не успели трансформироваться в энергетическое облако и представляли собой образы тех личностей, в кого они воплощались в прошедшей жизни, и их последнее состояние перед смертью.
Все стояли в очередь за белыми тапочками у входа в небесную приемную.
А, вот ты какая, начал рассматривать полуобнаженную девушку Петрович. А курощупа твоего, мерзавца-то, не видать. Выпрыгнул, дрянь, подлюга, из горящей машины. Тебя умирать оставил одну, сволочь он поганая. Кругом одни козлы, опять начал ругаться про себя Петрович.
Девушка обернулась и посмотрела на Петровича. В ее удивительно чистых глазах, как в кристаллах аквамарина, он вдруг начал воспринимать энергию угасающей любви и добра.
Что-то удивительное произошло в душе Петровича.
Он начал ругать себя:
Какая я сволочь, дрянь, мерзавец, мразь, подонок! Не приложил ни капли усилий, чтобы познать эти чувства на Земле!
Мама, мама, мамочка
Анисья Никитична, мать Володи Сивакова, любила своего сына больше жизни. Она души в нем не чаяла. Рано осталась одна. Муж оставил ее с малолетним сыном, а сам уехал куда-то. Вовка, когда подрос, допытывался у мамы про отца. Но Анисья отбрыкивалась. Говорила, что подрастет, потом все узнает. Типа, «летчиком был твой папа». Улетел на военное задание, да так и не вернулся. Сгинул, наверное.
Только потом от бабки Володя узнал, что не было никакого летчика. А батька его просто уехал искать свое счастье в другие края и о сыне позабыл совсем. Сначала взрослеющему Вовке очень хотелось найти своего отца, чтобы набить ему рожу, но потом как-то стерпелось, да поутихла злость. И желание искать отпало.
Анисья была ладной и красивой женщиной, работала на кондитерской фабрике рабочей. Ее в шутку называли сладкой женщиной. Но жизнь-то была у нее не сладкой. Работала она иногда в две смены, чтобы сыночка своего вывести в люди. Чтобы он был не хуже других. Старалась баба изо всех сил, а о себе и не думала совсем. Годы шли, а она все была одна. Не могла забыть своего непутевого мужа Петра. Не подпускала к себе других мужиков.
Но однажды случилась и ей любовь. Приехал в Иркутск к ним на фабрику бравый солдатик Володя. Он на войне всю свою семью потерял. Мыкался по стране, не находя себе места. Жену все никак забыть не мог и двоих своих сыновей. Он и похоронить-то их не смог по-человечески. Фашистская бомба попала аккурат в их избу и разнесла все в клочья. Потом вспыхнул пожар. Сгорело все. Ничего не осталось. Ни дома, ни следов от его любимых. Бомба-то зажигательной была. Возил Володя с собой только пригоршню той землицы с пепелища. Бывает, иногда достанет платочек, положит на стол, развяжет его и сидит плачет над этой кучкой земли, перемешанной с пеплом, как над своей прошлой счастливой жизнью, как над могилой своих родных.
Не было ему душевного покоя, вот и скитался по стране. Работник он был хороший и вдобавок непьющий. Его везде принимали хорошо и отпускать не хотели. Мало таких ответственных и рукастых мужиков после войны было. Поубивало много, да искалечило. Кого, если не физически, то душу, изранило да искрутило так, что пили они шибко. Водкой горе свое заливали. А Володя нет, он, чтобы забыться, уходил весь в работу. Трудился без праздников и выходных. За что и уважало его начальство.
Однажды встретились они с Анисьей взглядами, да и громыхнуло в их сердцах. Любовь пришла нежданно и негаданно. Стали они встречаться тайком. Мало ли что люди болтать будут, парнишку, сына, обидеть могут сплетнями всякими. Расцвела Анисья, да и Володя из смурного и грустного превратился в озорного и веселого. Даже прихрамывать перестал. Осколок у него в ноге был от фашистской мины, которая взорвалась возле его танка. Ногу спасли, а осколок остался там навсегда.
Анисья, выходи за меня замуж. Дом поставим отдельный. Начальство лесом помочь обещалось. Любить я тебя буду как самое свое дорогое сокровище. Не умею я слов красивых говорить, ты уж извини меня. Но я сыну твоему отцом буду не хуже любого родного, значит. На машине его научу ездить, чинить неисправности всякие. Оно, шоферское дело, сейчас вроде как не очень престижное, больше все о космосе говорить стали. Скоро, наверное, космонавта запустят в небесные дали. А мы на земле трудиться будем. Может, еще ребеночка родим, мы ведь не сильно старые будем, однако, нежно и твердо говорил Владимир, влюбленно глядя на свою подругу.
Потом он прижал дрожащую Анисью к своей груди. Он нежно поцеловал свою любимую женщину и стал смотреть ей в глаза, ожидая с огромным нетерпением ее ответа. Пауза была недолгой.
Конечно, Володенька, я согласная. Я тебя всю жизнь ждала, такого сильного и доброго, такого крепкого и надежного. Ты мое счастье, ты мой сокол ясный. Я без тебя уже жить не могу. Даже не представляю себе, что могла бы прожить и тебя не встретить.
Она стала целовать своего спасителя от затянувшегося одиночества. Слезы ручьем бежали из ее глаз прямо на гимнастерку Владимира. Она плакала и причитала от счастья, от простого бабьего счастья, внезапно выпавшего на ее тяжелую долю. Она была по-настоящему счастлива, так сильно, может быть, в первый раз в своей жизни.
Владимир купил в фабричном магазине конфет, выбирал из самых лучших. Потом на рынке они купили овощи. А для подрастающего сына Анисьи настоящий футбольный мяч в магазине «Спорттовары», что на улице Карла Маркса.
И вот они уже в комнате Анисьи в их с сыном квартире. Обстановка торжественная. Потенциальные молодожены улыбаются друг другу и переглядываются между собой.
Вовка смотрит на мать и незнакомого ему мужчину и ничего понять не может. Чему радуются взрослые, чего они задумали? Вовка в свои двенадцать лет был уже высокого роста. У него уже начал ломаться голос, он говорил, смешно бася, подражая взрослому мужчине.
Мам, че вы тут задумали такого? Праздника вроде никакого на календаре нет, вертя и рассматривая новенький мяч, спросил Вовка.
Сыночек, понимаешь, такое дело. Мы с Владимиром Ивановичем решили пожениться. Мы полюбили друг друга. Дядя Володя сказал, что будет любить тебя тоже. Мы будем жить все вместе дружно и счастливо, мама осеклась, глядя на меняющегося в лице сына.
Вовка зашипел, как гремучая змея, злобно и визгливо выкрикивая обидные слова:
Пусть он уходит. Я никому тебя не отдам. Нам никто не нужен.
И мальчишка со всей силы пнул новенький футбольный мяч. Тот, разбив оконное стекло, вылетел на улицу и поскакал на противоположную сторону дороги. Мяч не знал, что в тихой иркутской квартире разразилось огромное и ужасное по своему масштабу человеческое горе. Ему было невдомек, что рушится, не успев сформироваться, вселенная Анисьиного счастья. Мячик подпрыгивал себе, и за ним устремилась стая бездомных собак.
У них уже закончился свадебный ритуал, и молодым кобелям захотелось порезвиться. Они подумали, что кто-то позвал их поиграть с мячом, и собаки с молодым азартом начали беситься.
Анисья горько рыдала. Слова сына прозвучали для нее как гром среди ясного неба. Находясь в сладком облаке восторженной любви, женщина не догадалась заранее подготовить сына сначала к мысли, а потом уж и к разговору о своем замужестве, о новом папе для Вовки. Поняла это она только сейчас, но было уже поздно.
Владимир Иванович попытался деликатно возразить Вовке, но тот был непреклонен. Он подошел к маме, обнял ее крепко и с твердыми нотками в голосе повторил:
Я свою маму никому не отдам. Ясно?!
Ясно, сказал Владимир Иванович и, сгорбившись, хромая, вышел прочь. Его фигура в одно мгновение осунулась. Он стал походить на старичка, который с сердечным приступом спешил на улицу, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха.
Сердце щемило, и Владимиру Ивановичу начало казаться, что он уже умер. Он присел на лавочку. Неподалеку прыгал мяч. Молодые кобели набрасывались на него и, ударяя лапами по поверхности мяча, бежали за ним вслед по его новой траектории движения. Они резвились, светясь молодой энергией.
К Владимиру Ивановичу внезапно, ковыляя и прихрамывая, подошел старый кобель из той собачьей свиты.
Самка ему не досталась, он безнадежно проиграл своим молодым конкурентам. Играть с мячом у него уже не было сил. Он присел на землю рядом с мгновенно постаревшим мужчиной, чтобы отдышаться.
Потом они пристально смотрели друг другу в глаза. Не отрывая взгляда, они как бы погрузились в свои и чужие, их общие, переживания.