О да. Уже помогло, заверила его я.
И покривила душой. Попрощавшись с Фрэнком, я еще долго стояла, прислонившись спиной к дереву, глядя, как очертания сторожки то тускнеют, то вновь вырисовываются на фоне неба, по мере того как луна то исчезала, то вновь возникала из-за пробегавших по небу облаков, и думала про Мэй-Рут Тибодо. Теперь, когда к ней вернулись ее имя, ее город, ее жизнь, она превратилась для меня в реального человекане то что та тень, плод нашей с Фрэнком фантазии. Когда-то она была жива. И за неполные тридцать лет ее жизни мы вполне могли встретиться с ней лицом к лицу.
В какой-то момент я вдруг ощутила, что мне давно уже полагалось обо всем догадаться, что, несмотря на разделявший нас океан, я, отрываясь от своих камешков, учебников или тетрадок, порой ощущала ее присутствие, словно кто-то окликал меня. Мэй-Рут преодолела разделявшие нас тысячи миль и даже успела примерить на себя, словно сестрино поношенное пальто, мое старое имя, как будто стрелка компаса вела ее сюда и она почти, почти дошла. Она была близко, всего в нескольких автобусных остановках. Если бы я знала, если б только я знала раньше, я бы сделала этот последний шаг и нашла ее.
Единственная тень, омрачившая нашу жизнь на той неделе, пришла из другого, внешнего мира. В пятницу вечером мы резались в покерони вообще часто играли в карты, до поздней ночи, обычно в техасский покер или «сто десять», иногда, если желающих сразиться набиралось лишь двое, в пике. Ставки делались потускневшими десятипенсовиками, коих оказалось полным-полно в огромной жестяной банке, найденной кем-то на чердаке. Впрочем, четверка относилась к игре крайне серьезно: перед первой раздачей каждый получал в свое распоряжение одинаковое количество монет, и если уж у кого-то они заканчивались, он выбывал из игры окончательно и бесповоротнои никаких вам «одолжите мне хоть сколько-то». Продулсяступай вон. Лекси, как и я, была довольно-таки приличный игрок: ее ставки не всегда бывали продуманными, но непредсказуемость частенько была ей только на руку, особенно при крупном пуле. Победитель получал право выбирать меню на следующий ужин.
В тот вечер мы слушали Луи Армстронга. Дэниел притащил из супермаркета огромный пакет «доритос» и к ним три разных соуса, чтобы никто не жаловался. Мы передавали по кругу щербатые миски, пытаясь тем самым отвлечь друг друга от игры. Лучше всего подобная тактика срабатывала в отношении Джастина: тот полностью терял концентрацию при одной лишь мысли о том, что кто-то может стянуть со стола его любимую сальсу. Я как раз обставила Рафаимея слабую карту, он неизменно тянулся за соусом, когда же ему приходила сильная комбинация, швырял чипсы в рот пригоршнями (вывод: никогда не играй в покер с детективом!) и торжествовала победу, когда запищал его сотовый. Откинувшись назад на стуле, он сгреб с книжной полки трубку.
Слушаю вас, произнес он и показал мне средний палец.
Тут его стул вернулся в начальное положение, а лицо переменилось, застыло высокомерной каменной маской, какую он обычно натягивал на себя в колледже и в кругу незнакомых людей.
Здравствуй, папа, произнес он.
Остальные тут же придвинулись ближе. Казалось, воздух в комнате сгустился, стал упругим и плотнымэто остальные плечом к плечу встали за его спиной. Я сидела рядом с Рафом и потому слышала все, что изрыгала из себя трубка: «Появилась работа начало карьеры еще не передумал?..»
Ноздри у Рафа пришли в движение, словно откуда-то потянуло неприятным запашком.
Меня это не интересует, отчетливо произнес он.
В ответ последовала длинная тирада, и он закрыл глаза. Услышанного было достаточно, чтобы понять: круглосуточное чтение каких-то там пьесокзанятие, недостойное настоящих мужчин, у некоего Брэдбери есть сын, уже заработавший свой первый миллион, а Раф лишь понапрасну коптит небо.
Он держал телефон двумя пальцами, в нескольких сантиметрах от уха.
Да брось ты трубку, я тебя умоляю! прошептал Джастин. На лице его появилась болезненная гримаса. Просто брось трубку!
Он не может, мягко сказал Дэниел. И хотел бы, но этот день еще не настал.
Эбби пожала плечами:
Что ж Пусть сам решает.
Ловким движением перекинув колоду из одной руки в другую, она начала сдавать карты на пятерых. Дэниел наградил ее улыбкой и вновь придвинул стул к столумол, я-то играть готов, а он?
Трубка трещала, не умолкая ни на секунду; слово «тупица» вылетало из нее с завидным постоянством и в самых разнообразных контекстах. Казалось, Раф противостоял порывам штормового ветраплотно сжатые губы, выпяченная вперед челюсть. Джастин дотронулся до его руки; глаза Рафа широко распахнулись, и он посмотрел на нас; лицо его было сплошь в багровых пятнах.
Все, кроме него, уже сделали свои ставки. Мне пришла сущая мелочьразномастные семерка и девятка, но я нутром чувствовала, что остальным сейчас не до игры. Они пытались вернуть себе Рафа, и тот факт, что я тоже в этом участвую, возбуждал и опьянял до боли. На какую-то долю секунды я подумала о Робекогда О'Келли задавал мне взбучку, тот всегда под столом касался меня ногой, успокаивал. Помахав картами у Рафа под носом, я, с набитым ртом, прочавкала:
Делай ставку.
Он моргнул. Приподняв бровь, я одарила его самой лучезарной улыбкой Лекси и прошептала:
Или пасуй, или я снова надеру тебе задницу.
Застывший взгляд уступил место чуть более осмысленному. Изучив свои карты, Раф осторожно положил телефон на полку рядом с собой и добавил свой десятипенсовик к нашим.
Потому что мне нравится то, чем я занимаюсь, сказал он в трубку.
Голос его звучал ровно, а вот багровый румянец злости никуда не делся.
Подбодрив Рафа легкой улыбкой, Эбби развернула веером на столе три карты и медленно их перевернула.
Лекси явно поймала стрит. Джастин подозрительно уставился на меня. Этот взгляд мне знаком.
Трубка уже угрохала на Рафа кучу денег и, судя по всему, закругляться не собиралась.
Не стрит, сказал Дэниел. Возможно, у нее что-то и есть, но только не стрит. Отвечаю.
До стрита мне было как до луны, да это в принципе никого и не волновало. Сбрасывать карты никто не собирался, гораздо больше всех интересовало, когда же Раф закончит разговор. Трубка продолжала талдычить о Настоящей Работе.
Другими словами, о работе в каком-нибудь офисе, пояснил нам Раф. Он сидел так прямо, что, казалось, у него окаменел позвоночник. Возможно, когда-нибудь в будущем Ты ведь знаешь, я командный игрок Ну если работа будет приятной и несложной, а офис с окном. Или я высоко беру? Как ты считаешь? спросил он в трубку и, повернувшись к Джастину, добавил, беззвучно шевеля губами:Удваиваю.
Трубкана том ее конце, по-видимому, почувствовали себя каким-то образом оскорбленнымивыплеснула что-то воинственное по поводу амбиций и что Рафу, мол, давно пора начать жить в реальном мире.
Ага, произнес Дэниел, отрывая взгляд от своей стопки монет. Вот концепция, которая всегда приводит меня в полный восторг: реальный мир. Лишь очень небольшая часть человечества употребляет этот термин, вы не заметили? По мне, так то, что все живут в реальном мире, совершенно очевидно: мы все дышим реальным кислородом, едим реальную пищу, земля у нас под ногами одинаково прочна для всех. Но большинство людей определенно имеют гораздо более узкое определение реальности, что лично я нахожу крайне загадочным. Более того, им свойственно прямо-таки патологическое желание привести всех остальных в полное соответствие с этим определением.
Это все зависть. Изучив свои карты, Джастин подкинул два десятипенсовика в общий котел. Как говорится, зелен виноград.
Никто, произнес Раф в трубку, жестом попросив нас помолчать. Телевизор. Я только и делаю, что смотрю мыльные оперы, сосу леденцы и строю планы по подрыву социальных устоев.
Последней пришла девятка, что по крайней мере дало мне пару.
Ну, в отдельных случаях зависть играет свою роль, продолжал Дэниел, но отец Рафа, если даже половина из сказанного им правда, может позволить себе жить какой угодно жизнью, в том числе и нашей. Чему ему завидовать? Нет, я считаю, что корни подобных умонастроений лежат в пуританской морали: упор на встроенность в жесткую иерархическую структуру, элемент ненависти к себе самому, страх перед удовольствиями, искусствомвсем тем, что не поддается жесткой регламентации. Я всегда задавался вопросом, как получается, что такая парадигма начинает противоречить нет, не добродетели, а самой реальности. Ты не мог бы включить громкую связь, Раф? Интересно послушать, что он на это скажет.
Глаза у Рафа чуть не вылезли из орбит; он замотал головой из стороны в сторону, что могло означать лишь одно: «С ума сошел, что ли?» Дэниел притворился, что не понял его знаков. Остальные из последних сил старались сдержать дурашливые смешки.
Разумеется, учтиво произнес Дэниел, если ты настаиваешь Что тут смешного, Лекси?
Придурки, закатив глаза к потолку, вполголоса произнес Раф, одной рукой указывая на трубку, а другойна Дэниела и всю нашу компанию. Наше трио зажимаю ладонями рты, чтобы не расхохотаться в голос. Со всех сторон одни ненормальные. За что мне такое наказание? Может, я в чем-то провинился в прошлой жизни?
Трубка, явно выйдя на финишную прямую, сообщила Рафу, что ему следует подумать об Образе Жизни.
Ведрами лакать шампанское в Сити, перевел нам Раф, и трахать секретаршу.
Что, черт побери, у тебя там происходит? прокричала трубка так громко, что Раф от изумления едва не упал со стула.
Джастин, не выдержав, издал что-то среднее между фырканьем и повизгиванием. Эбби откинулась на спинку стула, закусив костяшки пальцев, я же зашлась в таком приступе хохота, что была вынуждена с головой залезть под стол.
Трубка, выказывая явное неуважение к основам анатомии, обругала нас кучкой бездельников-хиппи с дерьмом вместо мозгов. К тому времени как я взяла себя в руки и немного отдышалась, Раф уже бросил на стол пару валетов, сорвав тем самым банк, и теперь потрясал в воздухе кулаком и довольно ухмылялся. И тут до меня дошло. Сотовый Рафа заорал всего в полуметре от моего уха, а я и не вздрогнула.
Знаете, что это? ни с того ни с сего сказала Эбби через несколько конов. Это удовлетворенность.
О чем ты? Я что-то пропустил? спросил Раф, жадно пожирая глазами столбики десятипенсовиков перед Дэниелом.
Я говорю о реальном мире. Перегнувшись через меня, она придвинула пепельницу поближе. Наше общество построено на неудовлетворенности: люди хотят все большего, и большего, и большего, постоянно выказывая недовольство своим жилищем, телом, внешностью, одеждойвсем. Исходя из допущения, что таков основной жизненный принцип для любого из нас, делаем вывод: абсолютное удовлетворение потребностей невозможно. Если же ты совершенно счастлив, довольствуясь немногим, ты становишься опасен. Ты ломаешь все стереотипы, подрываешь устои экономики, ставишь под вопрос принципы, на которых зиждется общество. Вот почему отец Рафа выходит из себя, когда Раф говорит, что он счастлив там, где находится. С его позиций, мы всениспровергатели основ. Предатели.
Думаю, ты во многом права, сказал Дэниел. Это не зависть, скорее страх. И ведь что примечательно. Во все исторические эпохидаже сто, пятьдесят лет назадименно недовольство считали главной угрозой обществу. В нем видели вызов естественному положению вещей, зло, которое любой ценой надлежало искоренять. Теперь его место заняла удовлетворенность. Странная инверсия.
Мы революционеры, радостно провозгласил Джастин, обмакнув «дорито» в соус; вид у него был феноменально нереволюционный. Никогда не думал, что это так легко.
Мы партизаны-подрывники, не удержавшись, добавила я.
Шимпанзе, вот ты кто. Раф бросил на середину стола три монеты.
Ага, но шимпанзе довольная, улыбнулся мне Дэниел. Ты ведь довольна жизнью?
Если Раф перестанет лопать мой чесночный соус, я буду самой довольной шимпанзе во всей Ирландии.
Отлично, кивнул в ответ Дэниел. Именно это я и хотел услышать.
Сэм любознательностью не отличался. «Как дела?»говорил он, когда я звонила ему поздно вечером, а когда отвечала: «Нормально», сразу же переключался на другую тему. Сначала выплескивал на меня целый ушат новостей о своей части расследования: как идет проверка моих старых дел, как они шерстят всех известных полиции нарушителей правопорядка, студентов и профессоров Тринити. Правда, с каждым днем он становился все более скупым на слова, что означало лишь одно: расследование заходит в тупик.
Дело кончилось тем, что Сэм, вместо того чтобы поведать мне о работе, завел разговор о посторонних вещах. Пару раз заезжал ко мне домойпроветрить комнату и чтобы соседи не подумали, что в ней никто не живет. Соседская кошка окотилась в углу сада, а ужасная миссис Молоуни с нижнего этажа разразилась гневной тирадой по поводу его машины, заявив, что ставить автомобили у дома дозволяется лишь жильцам. Черт, забыла предупредить, но та моя жизнь осталась как будто за тысячи миль отсюда, в каком-то хаотичном, давно канувшем в небытие миредаже мысль о ней утомляла донельзя. Иногда до меня не сразу доходило, о ком он говорит.
Лишь однажды, в субботу вечером, Сэм поинтересовался жизнью моих новых соседей. Я позвонила ему с моего коронного наблюдательного пункта, прислонившись спиной к живой изгороди, не спуская глаз со сторожки. Микрофон я обернула найденным в комнате Лекси толстым носком, и теперь на груди у меня возвышался соблазнительный третий холмик. Эта нехитрая операция вселяла уверенность в то, что Фрэнк и его шайка разберут в лучшем случае десятую часть нашего разговора.
И все же я старалась говорить как можно тише. Едва выйдя за ворота, я почувствовала, что кто-то идет следом. Ничего конкретного, ничего такого, что нельзя было бы объяснить порывами ветра, игрой теней и вечерними сельскими звуками, просто по шее, в том месте, где череп соединяется с позвоночником, пробежал слабый электрический разрядтакое бывает, когда спиной ощущаешь на себе чей-то взгляд. Призвав на помощь всю силу воли, я с трудом подавила желание резко обернуться: если там действительно кто-то есть, пусть не знает, что его засекли, по крайней мере до тех пор, пока я не решу, что предпринять.
А в паб вы ходите? спросил Сэм.
Он что, издевается, что ли? Уж кто-кто, а Сэм был в курсе всех моих передвижений. По словам Фрэнка, он каждое утро специально приезжал на работу к шести, чтобы прослушать пленки. Хотела сказать какую-нибудь колкость, но сдержаласьне тот момент.
Во вторник, после занятий, мы с Рафом и Джастином заезжали в «Баттери», ответила я как можно спокойнее. Припоминаешь?
Я имел в виду местный, тот, что в конце деревни, как там его «У Ригана». Они что, там вообще не бывают?
Мы проезжали мимо этого заведения по дороге в колледж и обратно: небольшой, пришедший в упадок деревенский паб, втиснутый между газетным киоском и лавкой мясника; брошенные абы как у стены велосипеды по вечерам. Никто из четверых моих соседей по дому ни разу даже не заикнулся о нем.
Не проще ли выпить дома, если уж очень хочется? сказала я. А такпришлось бы тащиться через всю деревню, к тому же все, кроме Джастина, курят.
Пабы всегда были для ирландцев основным местом общения, но с тех пор как ввели запрет на курение, многие предпочитают пить, не выходя из дома. Лично мне этот запрет был в принципе по барабану (хотя я и не понимаю, почему, придя в паб, человек не может заняться разрушением собственного здоровья), но я все-таки соблюдаю законы. Ирландцы всегда воспринимали любые правила как посягательство на личную свободу, и то, что все вдруг резко и покорно, как овечки, отказались от многовековой привычки, заставляет меня с тревогой думать о том, уж не превращаемся ли мы в представителей какой-то другой нации. Швейцарцев, что ли.
В трубке послышался смех.
Ты слишком долго жила в большом городе. Уверяю тебя, что «У Ригана» можно дымить, сколько хочешьникто и бровью не поведет. К тому же паб не более чем в километре от вас, если идти напрямик. Немного странновато, что они туда не ходят, как ты думаешь?
Я пожала плечами:
Они вообще странные. Не слишком общительные, если не заметил. А этот паб наверняка полный отстой.
Возможно. В голосе Сэма прозвучало сомнение. Когда приходит твоя очередь покупать продукты, ты ходишь в «Даннс», правильно я понимаю? А остальные где затовариваются?
Откуда мне знать? Джастин вчера ездил в «Маркс энд Спаркс»; где бывают Раф, Эбби и Дэниел, я не в курсе. Фрэнк сказал, что Лекси ходила делать покупки в «Даннс», так я туда и хожу.
Как насчет газетных киосков? Кто-нибудь из вас туда наведывается?
Об этом я думала. В один из вечеров Раф бегал за сигаретами, но выходил через заднюю калитку, от которой дорога ведет к круглосуточной автозаправке на Ратовенской дороге, а не в Гленскехи.