О том чего уж больше нет - Виктор Владимирович Шипунов 3 стр.


- Ложимся и катимся боком под уклон огорода, как накатишь на огурец так в наволочку!отвечал Сашка. 

Ну и дело пошло. Набрали они огурцов не меряно, устали очень, и разбрелись с добычей по домам. Мальчишки даже не подозревали, что их ждет дома. 

А, к примеру, Илья дома получил очень конкретную нахлобучку от матери: и за краденые огурцы («все равно, что вас там не поймаликрасть нехорошо»), и за измазанную одёжу («мне ты работы прибавил, как эту грязь и зелень теперь отстирать? Хоть бы трошки своей головой петрил»), и за шляние по ночам. Пришел отец и тоже пожурил, а потом остановил разошедшуюся жену, хватит мол, шут с ними с огурцами. 

Шут у Дениса было самое страшное ругательное слово. Он, строго говоря, вообще не ругался. Когда кто его сильно доставал или оскорблял, он говорил: 

- А пошел ты к Шуту, - вставал и уходил в сторону. 

Много позже узнал Илья, что Шут, одно из прозвищ старого бога Велеса, бога скотьего, как принято было считать. Это не соответствовало истине: нет, был он и скотьим богом, в том числе, а величали его Хозяином жизни и смерти, подателем благ земных. Именно на суд Велеса отсылал Денис своих обидчиков. 

На следующий день от владельца огуречного огорода в канцелярию поступила жалоба. Атамановы люди искали виновных, да так и не нашли. А тот казак долго жаловался и дома, и в трактире, что, мол, не люди были на его огороде. Мол, люди бы взяли, сколько надо, а эти весь огород потоптали. Не иначе черти полосатые плясали! 

Водовоз

Был на станице свой водовоз. Мужик одинокий, пожилой и никчемный, так как пил запойно, бесконечно и беспробудно. Надоело атаману жалобы на него выслушивать: вечно он приставал то к одному, то к другому посетителю трактира, выпрашивая по гривенничку, да по копеечке на шкалик. А попрошайничество в то время не приветствовалось. Позвал его атаман к себе и говорит:

- Дед, Неждан, есть у меня для тебя работа: воду возить. Работа не тяжелая, зато будешь ты при деле, и, опять же, восемь рублёв жалования кажен месяц. Хата у тебя имеется, на остальное хватит. Не будешь больше попрошайничать копейки. 

Почесал Неждан макушку и согласился. Но выторговал себе условие:

- Не пить я не могу, так что если в пьяном виде буду возить, так ты, атаман, не пеняй.

- Можешь и в пьяном. Но возить будешь от Поповой караулки. Там в лесу самый чистый родник и вкус приятный. Но если не оттуда станешь возить, или попадется в бочке лягушка, то и ты, Неждан, не пеняй тогда на меня: не миновать тебе плетки. 

- А на чем я возить то буду? 

- Дадим, и телегу с бочкой, и цибарку воду черпать, и кобылу самую смирную, на ней старый водовоз ездил, так что она тебя даже пьяного довезет до места: дорогу знает. 

Уж такой уговор у них вышел. 

Вот однажды сидели Санька Беседин со товарищами на завалинке, в излюбленном месте: на повороте улицы. С той завалинки дорога в обе стороны от поворота просматривалась замечательно. И вдруг видит Санька телегу с бочкой, а в той телеге дед Неждан, как обычно пьяный спит. Сколько раз Санька видел пьяного водовоза и это его не цепляло. Но в этот раз осенила его блестящая идея. Наверное, это произошло от великой скучищи, жаркого дня, безделья и вечного Санькиного желания всюду быть первым. А будущих зрителей хватало: рядом с ним и его ближними приятелями скучали, греясь на солнце, еще десяток подростков.

Когда лошадь поравнялась с Санькой, он вскочил и перехватил ее поводья. Стараясь не шуметь, остановил кобылу и позвал Гришку с Ильей: 

- Так, хлопцы, - громким шепотом командовал он, - распрягайте кобылу. 

- Это еще зачем?поинтересовался Григорий. 

- Счас увидишь!улыбаясь в предвкушении, отвечал Санька. 

Выпряженную кобылу он отвел в сторону, позвал остальных пацанов, и с их помощью развернул телегу поперек улицы. 

- Илья, Гришка! Беритесь каждый за оглоблю и направляйте их так, чтобы просунуть вон сквозь тот плетень! А вы все навались на телегу, толкаем ее к плетню до упора.

Подростки совершенно не догадывались, что задумал Санька, но доверяли его репутации и исполнили все, как он сказал. Когда концы оглоблей оказались на той стороне плетня, Санька завел кобылу во двор, как всегда не запертый, и снова запряг ее. Тут до остальных стал доходить смысл происходящего и все, мало по малу, заулыбались в предвкушении предстоящей забавы.

Дед Неждан еще какое-то время спал сидя в телеге. Постепенно он начал понимать, что привычное покачивание и поскрипывание прекратилось, а это, говорило его пьяному мозгу о том, что происходит нечто не правильное, требующее его личного участия. Тут-то Неждан почти и проснулся, определил, что он стоит и вмазал кнутом, изо всех сил, по плетню: 

- Но, старая, опять спишь на ходу! 

Кобыла дернулась вперед, хотя кнут ее не достал, но не тут-то было. Кнут взлетел еще раза три и выкрики стали такими, что повторять их вовсе не обязательно. Каждый удар кнута, дерганье кобылы, мимика и ругательства вызывали приступы бурного смеха у компании подростков, которая со своей завалинки наблюдала за делом рук своих. 

Наконец Неждан проснулся окончательно. Приподнявшись, он оглядел всю ситуацию: 

- Ну, старая, не иначе черти тебя занесли. 

Слез с телеги, протер глаза, попробовал рукой плетень на прочность

- Нет, тут и черти такое впервой видятвыдал Неждан последний опус. 

Кулачки 1

Кулачный бой в станице был запрещен строго настрого. Нынешний атаман, как взял силу, так стал бороться с этим «мордобоем», часто заканчивавшимся «калеченьем» людей и нередко приводивший к серьёзной вражде.

- Только смертоубийств мне тут не хватает, - заявил он станишникам, - вы меня поставили на должность блюсти интересы всего общества, так я вам говорю, что кулачки никак не способствуют улучшению нравов, это занятие негожее для христианина. А кто не верит, пусть спросит отца Серафима, лично я спросил, прежде чем принять такое решение. Потому с завтрашнего утра любители кулачков могут биться там, где их никто не видит, но не на той земле, за которую я отвечаю. 

- Куда же нам податься?спросил Григорий Соколов, известный кулачный боец, уже в летах. 

- Мне все равно, хоть под Татарку идите, - в сердцах ответил атаман. 

Самое смешное, что по слову атамана они и поступили. Стали просачиваться слухи, что именно за татарским мостом на старой заброшенной дороге и стали собираться кулачные бойцы. Да не только Темнолесские, а с целого десятка населенных пунктов. Через пару лет там собиралось до четырехсот человек, два раза в месяц по субботам. 

На эти состязания даже высылали полицейский наряд из Ставрополя, но полиция не вмешивалась, а только наблюдала. Туда же приходили желающие посмотреть, хотя зрелище это было не для слабонервных. 

Судя по рассказам, бойцы там были не хуже, чем в азиатских боевиках. Там был казак, с виду обыкновенный, и даже худощавый, который осерчав на быка, мог так ударить его кулаком под лопатку, что бык часа два отлеживался прямо в борозде. 

В отличие от бытующего ныне мнения, что это была варварская и бессмысленная драка, могу сказать одно: все шло по старому обычаю, по правилам и по понятиям. И тот, кто понятия не разделял и нарушал, бывал там же на месте и наказан. Нет, никто никого не судил, не отводил в сторону, не говорил разговоры

Обычно две ватаги каждая из определенного населенного пункта или из двух, если из одного не набиралось примерно равного числа бойцов, стояли напротив и словесно задирали друг друга, вход шли намеки, байки про тот или иной населенный пункт и его жителей. Когда бойцы, заводились, как следует, один из признанных авторитетных кулачников давал команду и бой начинался. 

Шли стенка на стенку, но нельзя было бить вдвоем одного, только один на один, следовало искать себе «ровню», а малыши пусть с малышами дерутся. Иной сорокалетний боец проходил десятки метров в дерущейся толпе, не делая ни одного удара, пока такой же крепкий и опытный боец не выходил ему на встречу. Не было чести в том, чтобы навалять кучу малышей. Нельзя было использовать ноги, бить лежачих, или бить со спины, а также преследовать убегающих. 

Из числа молодежи попадались любители утвердить за собой славу опасных бойцов за счет нечестной «игры». Но такие попытки не проходили незамеченными: кто-либо из «великих» бойцов, зачастую из своей станицы или деревни, выходил ему навстречу и отвешивал такому парню пару таких «приварков», что тот, после, должен был лечиться два-три месяца. 

Зато потом, дома, за шкаликом, проводили воспитательную работу. Учили тем самым понятиям. 

Были в Темнолесской несколько известных бойцов и двое великих, по любым меркам. Стиль их походил больше на карате (хотя имелось и определенное сходство с английским боксом, но правила были вольнее), с мощными ударами руками. Но этот стиль был ориентирован не на голого бойца, как у китайцев и не на воина в доспехах, как у японцев, а на противника в ватной фуфайке или в мягкой и толстой шубе. Ногами почти не дрались, так как стоя на льду в валенках ногами сильно не помашешь. 

А еще был в станице и потешный кулачный боец Ефим. Бойцом он был весьма средним, зато любил прихвастнуть. Часто приходил с кулачков, с подбитой физиономией или расквашенным носом, но не потому, что нарушал не писанные правила. Объяснял он это примерно так: 

- Смотрю я, ихние наших одолевать стали. Тогда пошел я в самую середку и ну направо и налево ихних кагаёв валять! Вокруг меня свободно стало: кто встать не может, а кто испужался и раздался в стороны. Тут смотрю, прет на меня такой здоровый кагай, я ему как дал под дых

- А кто юшкой красной умывался?нежданно перебивает его один из слушателей. - Я там был и все сам видал, так что ты, Ефимка, хорош брехать. 

Смысл кулачков, да и таких игр, как чиж или лапта, был однозначным: оттачивания умений владения телом и саблей, то есть это были игры с ярко выраженным военным уклоном, совершенно необходимы в войске казачьем. А это было войско, которое с детства обучалось верховой езде, рубке, стрельбе, джигитовке, фехтованию, рукопашному бою. 

Каждая станица, каждый хутор рассматривался как военное подразделение: три хуторадесяток, станицасотня или три-пять сотен, большая станица полк. И атаман, которого миром выбирали, имел соответствующий ранг: где он был есаулом, а где полковником. 

Игры

Играли в прятки и догонялки, а также в догонялки с правилом: «высота-домик». Играли в чижа и в лапту. Чиж был простой игрой: заостренную с двух сторон толстую чурочку, длиной в ладонь, ставили на конместо, помеченное кругом, примерно полуметра в диаметре, и битой - палкой длиной сантиметров пятьдесят-шестьдесят, наносили удар по самому кончику. Чиж взвивался в воздух, и пока он не упал было необходимо попасть по нему битой, так, чтобы он улетел как можно дальше. 

Следующий в очереди игрок должен был забросить чиж обратно в кон, иногда метров с двадцати. За промахи начисляли штрафы, которые измеряли числом ступней, недолета до границы кона, а попадание в кон списывали заранее условленные очки со штрафа. Играли, обычно, до ста очков, набиравший их, считался проигравшим. 

Лапта, прообраз нынешнего американского бейсбола, требовала больших навыков. Один из игроков рукой подбрасывал в воздух чижа, а второй должен был попасть по нему. Далее все весьма похоже на бейсбол. 

Вот однажды два брата Черных попали в такую историю. Старший, все поучал младшего как надо играть. И вот случилось так, что ему выпало подбрасывать чижа, а младшему бить. Удар не заладился, и чиж, вертясь, улетел в сторону по высокой дуге. 

Старший брат прикинул высоту удара, поправил брату биту на уровень носа, и строго сказал: 

- Не бить поверху, а бить по носу, - желая понятнее объяснить уровень горизонтального удара. 

Тут бросает он чижа, а братец замахивается и раз ему по носу со всего размаху. Чиж упал у их ног, а старший брат свалился как подкошенный. Все решили, что он убит. Некоторые, зная крутой нрав своих отцов, кинулись бежать. Кто-то позвал взрослых. Парня отвезли к фельдшеру в соседнюю станицу и едва спасли. А нос остался горбатым на всю жизнь, так как фельдшер сложил переломанные кости, как умел, а было это выше его квалификации. 

Были у фельдшера и другие недостатки кроме не высокой квалификации: он пил и сквернословил так, что батюшка, слыша это, всегда морщился, но замечаний не делал, так как давно перепробовал на нем все виды увещеваний. Впрочем, его, такого, как он есть, очень уважали в округе, как попа. Нет, даже больше чем попа. Ведь попы были в каждой деревне, а фельдшер один на несколько. А доктора были только в городе и представляли собой фигуры, скорее мифического рода, чем лиц из реальной жизни. 

Играли в мяч, который сами скатывали из шерсти, заделывая в середину кусок глины, для веса. Популярен был «выбивной». Две команды становились напротив друг друга, так два или три человека в каждой, а остальные между ними. Команды бросали мяч друг другу, стараясь при этом попасть, выбить, одного из стоявших посередине. Выбитый уходил с площадки. Если мяч ловил игрок из серединных, то он менялся с выбивающим, или, по желанию, заводил выбитого обратно.

Очень популярны были городки. В эту, известную до сих пор игру, сражались даже взрослые. 

Зимой играли в снежки, лепили снежных баб, катались на санках, благо горки там были не шуточные, длина их ближней горки была саженей триста, то есть около четырехсот метров. Сани у всех были самодельные, а у кого не имелось саней, те катались на рогожах. 

Время от времени желание прокатиться появлялось у более старших. Тогда двадцати, а иногда и тридцатилетние выкатывали настоящие большие сани, с какого-либо двора, подвязывали вверх оглобли, прыгали туда ватагой в пятнадцать-двадцать парней и девок и, предварительно прокричав берегись, скатывались с тяжелым гулом под гору. Тяжелые сани приходилось толкать в гору на себе. Все это проделывалось с шутками или припевками. 

На речке катались на коньках. Эту забаву завез к ним сын помещика, который слыл богатеем у казаков. Коньки у помещичьего сына были немецкие, со специальными застежками к специальным ботинкам. Но «голь на выдувки хитра»: многие стали делать деревянное подобие этих коньков, а вместо полоза к коньку приделывали заточенную стальную полоску. Такие коньки прикручивали к валенкам тонкой бечевой, утягивая веревку палочкой-закруткой. 

* * *

Зимы в то время были снежными. 

Ехали как-то зимой Тихан с Денисом по дрова. А суток четверо мела метель. А дорога шла мимо одного из маленьких хуторов, так домов пять или шесть. Хутор тот стоял в низине. Доехали вроде до него, ан нет хутора, да и низины нет. Присмотрелся Денис: в одном месте какой-то квадратный сугроб над снегом возвышается. И тут стало доходить до них, что все дома выше крыши снегом замело. А сугроб это заметенная дымовая труба. Вернулись они и доложили атаману. Два дня сотня людей откапывала хутор. А хозяева уже было, задыхаться начали, когда к ним до крыши докопались и разобрали ее. После проломили потолок и спустили лестницу. К остальным постройкам, по указке хозяина хутора подснежные тоннели пробивали

Мост

- Илья! Вставай половодье! 

Илья, как и остальные, ожидал этого зрелища. Наскоро одевшись, он с братьями бросился к речному обрыву. Их по очереди перебудила мать, рано встававшая топить громадную русскую печь, как и положено с лежанкой. Лежанка занимала половину печи, а печь - половину горницы. Надо сказать, что русская печь была уникальной конструкцией, чтобы в доме было тепло всю ночь, нужно было сжечь не больше десятка поленьев. 

Кроме трех-четырех дней половодья, речушка, над которой стоял их деревянный дом, была мелкой и тихой. Но когда начиналось половодье, речка изменялась до неузнаваемости. Поток становился мутный, вода, между обрывистых берегов, поднималась на два-два с половиной метра и неслась со скоростью бешеной лошади. 

И несла эта вода всякий хлам, деревянный по большей части. В этом году она принесла множество вымытого где-то в верховьях кустарника, длинные обрубленные с больших деревьев ветви. 

- Смотри, смотри, какие большие, наверное, порубщики деревья срубили, а ветки бросили, чтобы не попасться объездчикам, - предположил Петр. 

- Что вы тут стоите!раздался голос Гришки, - наши там, возле моста, и тятька мой с братьями там, да что тамвся улица там! Мост вот-вот снесет! 

Все, включая взрослых, кинулись смотреть. Еще бы такое зрелище! Стоял себе мост лет двадцать и пережил не одно половодье. Мост находился ниже по течению и со двора Осыченко виден не был. 

Вода под мостом ревела. Постепенно длинные ветки забили просветы между столбами, на которых стоял мост, а кусты, которые все еще неслись по реке стали забивать оставшиеся промежутки. Наконец вода вздулась и пошла верхом, переливаясь через мост. Тут-то Санька и отрядил Гришку позвать приятеля, услышав мнение Гришкиного отца, что мосту не устоять. 

Назад Дальше