Вот эти помощники делили луга, на клетки по числу дворов и нумеровали их, а потом устраивали жеребьевку. Все было просто: тащишь из атаманской шапки номерок, показываешь представителю власти, писарь тут же ищет тебя в списке и против имени ставит номер участка. И можно идти косить, хоть тотчас же.
Но конечно покос это было дело не легкое, и собирались на него как на серьезную работу. Тяжелее была только уборка зерновых. Под траву возы наращивали штакетинами, чтобы расширить нижнюю часть, увеличить площадь основания будущей скирды, а заодно и укрепить низ, чтобы сено не расползлось по дороге на ухабах. Готовили веревки с каменными грузами на конце, чтобы придавить сено и скирда не потеряла форму при перевозке.
Простые казаки и иногородние косили свою траву сами.
Косу, сделанную из пластичного и относительно мягкого «железа» не точили, а отбивали, на узкой стальной полоске, именовавшемся бито. Бито периодически тоже оправляли напильником. Бито делали с другой стороны с заостренным концом, примерно, как у напильника, которое часто и было сделано из старого напильника. Острую часть забивали в большой крепкий чурбак, который мог стоять на земле во время работы. В комплект часто входила маленькая деревянная скамеечка.
Лезвие клали на бито, и маленьким молотком отбивали самую кромку, миллиметров пять шириной. Это было почти искусство: ударив сильно да не в то место можно и полотно порвать. Кромка становилась темной и такой острой, что порезавшись об нее человек поначалу не чувствовал боли и ничего не замечал. Только после того как начинали работать мышцы в месте пореза появлялась боль. Вот этакой громадной бритвой и косили траву. Когда лезвие «садилось», то есть тупилось - отбивали еще раз.
Коса изогнута таким образом, что когда держишься за косьё, то она идет по дуге, а так как силы человека не безмерны, то отводя носик косы от себя, косарь увеличивал ширину захвата косы, а подведя трошки ближеуменьшал ширину захвата, а заодно и ширину скашиваемой за один взмах полоски травы. Таким образом, регулировалось усилие, с которым приходилось протаскивать косу.
Пятка косы вместе с косьём продевалась в стальное кольцо, и расклинивалось, зажималось деревянным клином. Перевернув косу, верхний конец косья упирали в землю и, держа косу в правильном положении, вставляли клин, который тут же забивали молотком. После этого можно косить. Эта операция проделывалась каждый раз после того как лезвие отбивали.
Косу тянули справа налево, разворачиваясь всем корпусом, усилие при этом идет от правой ноги, а левая служит как бы осью, этакой ножкой циркуля. Чем длиннее косьё тем шире захват и тем тяжелее тянуть косу. При этом коса не рубила, а брила траву, а выступ на пяточке косы стягивал ее в валок, который оставался лежать слева. Таким образом, косарь не топтал скошенную траву.
Здесь я объясняю только азы, но не тонкости, которым можно научиться только на практике. Дед научил меня косить, и получалось вполне пристойно, без огрехов, с низкой стерней в один два сантиметра высотой. Но коса у меня была маленького, пятого номера, а чем меньше размер полотна, тем легче косить. Мужики же косили девяткой-десяткой, а кто и двенадцатым номером по шесть часов кряду на солнцепеке. Для этого нужна и сноровка, и сила, и недюжинная выносливость. Знаю по себе, что поработав час, хочется все бросить и посидеть в тенечке.
Когда травяные участки были поделены, их спешили скорее скосить, высушить и вывезти домой на хранение. Сушкой занимались бабы и девки, которые граблями и вилами ворошили и переворачивали траву, которая по мере высыхания становилась сеном. Мужики первую половину дня косили, затем все обедали часа два-три, в самую жару, а потом начиналась укладка сена в возы. Укладывали только сухое сено, от сырого пойдет гниль внутри стога и пропадет много корма.
Готовое сено стягивали в одно или несколько мест граблями и подгоняли воз, запряженный, как, правило, быками. Кто-то из опытных мужиков забирался в воз, едва только сено превышало метр в толщину, и вилами, с коротким держаком, раскладывал его, особо уделяя внимание углам, стараясь, поднять их выше остальной поверхности, укладывая их с легким завалом внутрь телеги. Тогда копна получалась сужающейся кверху и очень устойчивой. А остальные брали сено с земли на громадные деревянные вилы с длинными и толстыми держаками и забрасывали ему на верх. Нередко копна превышала три с половиной метра, когда ее укладывал мастер.
После этого закидывали наверх веревки с грузами, так чтобы веревка проходила через самый верх, а грузы оказывались висящими внизу. В таком виде возы и отправлялись в станицу. Не везде дороги были хорошие, так что нередко возы с сеном опрокидывались, и приходилось передавать весть своим на луг о происшедшей катастрофе.
После, дома, протряхивали сено еще раз, и когда его набиралось семь-восемь скирд - сметывали все в стожок. Стога - это те же скирды, но размером поболее, и высотой метров до пяти. Когда стог заканчивали, то расчесывали его граблями и обирали все травины, которые не располагались вертикально, это что бы вода стекала хорошо. Как правило, стога не накрывали, а утягивали их веревками с камнями. Один такой стог являлся зимним запасом корма для одной коровы. На коня требовалось вдвое больше, хотя коней зимой кормили скуднее, кроме тех на которых продолжали ездить.
Валет
С сенокосами связано несколько разных историй.
Обычно, даже незнакомые люди старались помочь ближнему в беде: будь то на поле, или в дороге. Но случалось и иное.
Однажды, когда Илье было лет шестнадцать, остался он на сенокосе один, бабы работали дома, досушивали подмоченное дождем сено, а отец с Тиханом повезли на быках здоровую копну сена домой. А это означало, что вернулись бы они ближе к вечеру.
Прошло немного времени и вот видит Илья, незнакомые мужики с соседнего участка заходют в их траву и начинают ее косить как свою, а их бабы тянут ту траву к себе и раскладывают. Закричал им Илья:
- Дядько, дядько, почто нашу траву крадете!
Реакция, последовавшая за этим была совершенно не типична для того времени. Мужики, а как выяснилось потомдва брата, были много старше и сильнее Ильи, кинулись к нему. Один из них схватил вилы, а другой артельный чайник литров на десять-двенадцать, предварительно закинув в него камень. Вооруженные таким образом они бежали к Илье с ругательствами и угрозами. Илья приготовился и тоже взялся за вилы. Он вполне сознавал, что если все пойдет так и дальше, то эти мужики его убьют.
Когда оставалось метров двадцать или тридцать, вынырнул на крики из нескошенного травостоя Валет, полуторагодовалый пес, которого Илья сам вырастил. Был Валет среднего размера, но лютый и Илью очень любил. Конечно, ни о какой дрессуре в Темнолесской понятия не имели, но глупых псов не держали. Валет сразу понял, что к чему. И кинулся вдогонку нападавшим. Первым попробовал его зубов тот из братьев, что бежал с вилами, он упал с разорванными икроножными мышцами и больше не смог встать. Пес бросил его и кинулся догонять второго, и достал его почти в последний момент.
Так до драки дело и не дошло. Валет выпрыгнул тому мужику почти на плечи и оторвал, как срезал, ему правое ухо. Тот обронил чайник, а Валет норовил достать его за горло. Мужик некоторое время отбивался руками, но получив несколько покусов, кинулся бежать к своим, быкам и бабам.
А Валет гнал его, и каждый раз рвал на нем одёжу, или полосовал клыками. Илья стоял как вкопанный, он уже приготовился умереть и никак не мог прийти в себя. Тут до него стала доходить мысль, что его враг не добежит до своего лагеря - Валет его раньше порвет до смерти.
- Валет, назад! Валет сюда, - очнувшись, начал кричать Илья.
Пес в запале, далеко не сразу послушался, но, в конце концов, бросил свою жертву, которая уже не бежала, а шла неровными шагами.
Женщины, жены и мать тех «злыдней», засуетились, добежали до того, который был к ним ближе, повели к своему лагерю. А Илья с вилами и с вернувшимся Валетом подошел к первому пострадавшему. Тот было решил, что его хотят добить, но мой дед отбросил его вилы подальше, а свои воткнул в стороне и под охраной Валета, от присутствия которого нападавшего трусило, перевязал ему тряпицей разорванную ногу, что бы, не ровён час, не помер от потери крови.
Дело это разбирал атаман.
Донес ему о происшествии Тихан. Как вернулись они с отцом, сел он охлюпкой на единственного в лагере коня и ускакал. Атаман приехал со своими людьми и начался разбор происшествия. Противная сторона указывала на Илью, что во всем он виноват. Но раненый Валетом все еще лежал на их сенокосе, там же были его вилы и чайник с камнем. Все улики показывали против обвинителей. Не выдержав их лжи, атаман осерчал, и сразу перестал быть приятным и всем знакомым станичником: теперь он был Полковник Войска Донского, а власти у Полковника было немало. Повысил голос атаман и спросил:
- А что вы делали на чужом сенокосе, почему тут лежит ваш чайник, да еще и с камнем внутри, почему если пес напал, то раненый лежит не на вашем участке, и зачем он пришел сюда с вилами? Что вы из меня дурака делаете, я не такие дела распутывал, а тут все ясно. Эти казаки известные дебоширы, а парень молодец я его знаю хорошо. Не стал бы он на людей пса науськивать, да зачинать драться против двоих сильных взрослых. У него голова на плечах, а не дурра, как у этих горлопанов.
- Пиши, приказал он писарю, который был его заместителем и числился войсковым старшиной, сего дня я рассмотрел дело и присудил с таких-то штраф в сто рублей в пользу общества и воз сена за неправый покос, в пользу Осыченкова Дениса.
А потом обратился к виноватым:
- Надо бы вас на неделю в холодную посадить, да вы и так увечья получили, так что сажать я вас не стану.
Решение атамана вызвало явное неудовольствие. Но атаман пресек все на корню:
- Так вы еще и недовольны, тогда можете к мировому судье идти, но сразу скажу, чем дело кончится: за покушение на убийство и за кражу вы общественными работами не отделаетесь! Светит вам года по два каторги.
Общественные деньги шли на разные нужды: на те же мосты или дамбы, которыми перегораживали балки, то есть овраги, для запруживания весенних вод. Ведь естественные водоемы были не везде.
Работники
К людям на сенокос нанимались только когда заканчивали со своим сеном. Хотя были и профессиональные косари, которые своим хозяйством не занимались. По сути они были сельскохозяйственными рабочими.
Нанимали те, кто имел землю в собственности, или брал в обработку много больше положенных казаку бесплатно десяти десятин. Не считая помещика, таковых было около десятка. В основном это были производители молока и сыров. Сыры пользовались спросом и долго хранились. Некоторые из этих людей владели собственными сыродельнями, и собственными молочными стадами. Кстати говоря, по молодости, Тихан и работал у такого человека, который держал сначала шестьдесят коров, а после до ста пятидесяти.
Помещик людей из станицы нанимал редко, были у него свои работники. А когда нанималплатил на пять-десять копеек в день больше чем в округе, и шли к нему охотно. В станице же лучшим косарям платили рубль в день, а кто не имел славы, так работал за восемьдесят-девяносто копеек.
Многие собирались в артели по нескольку человек, и договаривался за всех один старший.
Так сидит такая артель из семи самых известных косарей и в ожидании старшего, байки травят:
- Приходит казак с поля и говорит жинке: «а что у нас на ужин»?
- Так вареники я налепила.
- Так свари мне тридцать девять вареников.
- А почто не сорокив?
- Боюсь сорокив трошки не осилю.
- Это байка старая. А слыхали, - говорит другой, - трактирщика, Фому Сергееча надысь какой-то проезжий объел.
- Как-то?отозвался его сосед.
- Зашел в трактир, спросил вареников со сметаной и ценой поинтересовался. Глянул на него Фома: маленький тощий, решил, что такой много не съест. Вот и запросил с него втрое, мол, двадцать пять копеек: вот банка и ешь сколько съешь.
- А что проезжий?
- А проезжий слопал всю банку: а в банке пятьдесят штук! Теперь Фома Сергеич не в настроении, прогадал, проезжий, по уговору, заплатил двадцать пять копеек, а съел почитай на руб!
- Кого, кого, а трактирщика не жалко, он жадюга известный
Тут появляется их старший. И байка после, которой все посмеялись, приобретает иной смысл.
- Есть два предложенияот Сидоровича и от Никитича. Оба цену дают нашу. К кому пойдем косить?
- Знаешь, старшой, Иван Сидорович кормит в обед как-то слабоватоотзывается один из артельщиков.
- А Иван Никитич и сам помягче будет, в шею не гонит, и бабы его на обед вареники с творогом лепят на всех, ешь от пузаотозвался другой.
- Так идем к Никитичу, мужики?
- К нему, да!раздались дружные возгласы артельщиков.
Артели косили уступом. Это когда ты сам по себе, то где стал там и косишь, где повернулвсе хорошо и ладно. А когда набирается двадцать или тридцать человек, то порядок нужен.
Первым, на самый левый край ставят самого лучшего, быстрого косца. Он идет и делает первый прокос. Потом ставили следующего по рангу, и он берет покос правее и с таким расчетом, что бы его валок оставался на уже скошенном пространстве.
За огрехи хозяин после высказывал нелицеприятно, а докосы огрехов требовали дополнительного времени и тормозили позади идущих. Так как коса второго при каждой протяжке заходила на полосу, по которой шел первый косарь, то второй шел на четыре-пять шагов позади, что бы ноги первому не порезать.
Так же уступом, чуть позже вступал третий и так далее.
Иногда разгорались жаркие споры - кто быстрее косит. Тогда спорщики брали косу одного номера, что бы значит на равных косить, и зачинщика спора, как, правило, молодого хлопца, который хотел себя показать, ставили первым номером, второго спорщика пускали следом. Если первый из спорщиков прихвастнул, то скоро второй ему начинал наступать на пятки. Коса начинала вжикать у того прямо позади ног. В таком случае хвастунишку загоняли, он не выдерживал темпа и просил поменяться местами, и под хохот и шутки остальных мужиков и баб уступал оппоненту свое место.
Но бывало, что молодой парень не только выдерживал темп косьбы, но и начинал уходить все дальше вперед. Тогда слава лучшего переходила к нему. Это был единственный способ попасть в ту категорию, которой платили рубль, а то и рубль двадцать в день. Илья довольно скоро попал в самую оплачиваемую категорию косарей.
На сушку и укладку сена тоже нанимали баб и мужиков. Бабам и девкам за просушку платили шестьдесят-семьдесят копеек, а хорошим скирдовщикам до девяноста копеек. Работали они столько же, сколько и косари, а когда сено вывозили в станицу, там нанимали людей стога метать. Одними из мастеров укладки стогов были братья Шевченко. Сметывали они стога выше пяти метров, пользуясь своей недюжинной силой. Все пятеро были высокого роста и хорошо сложены. Особенно силен был старшийДмитрий.
Бывало, если хозяйка затягивала с обедом, он начинал выкрикивать, что, мол, обедать пора. Через некоторое время снова, мол, хозяйка, как там у нас с обедом. Кричал раз, два, три. Если хозяйка не звала к обеду, то набирал громадный пук сена на деревянные вилы, а потом, потряхивая им вроде как, пытаясь закинуть сено на вершину стожка, так резко трусил вилы, что держак в руку толщиною ломался как спичка.
- Все, вилки сломались, теперь точно обедать пора, - говорил он после этого, под шутки, а то и хохот остальных работников.
Выпасы
Кроме общественной отары, было еще общественное стадо. Пастухи и чабаны брали плату за голову, но и отвечали, и за головы, и за потравы. Отаре и стаду были определены выпасы, а если пастух недоглядел, и вломилось стадо в чужую кукурузу или ячмень, то тут уж пастуху приходилось ответ держать. А скотина была всякая, они как людиразные. Иные покладистые, а иные вредные. Был в стаде племенной бык Борька, местной породы, но очень норовистый, с тяжелым нравом, а хитрый до невозможности.
Пасутся коровы на отведенном под пастбище месте - жуют себе, а он не ест: трава ему не по вкусу, ему подавай деликатес. Вот стадо наелось, и легло, жвачку жевать. Тут и пастух с помощниками, двумя тремя подростками присядет перекусить, воды попить, да жару переждать. А Борька дождется, как их всех духота сморит, встает, подходит к коровам и бычкам и по очереди всех рогом под заднее место. Вставайте мол, пора лакомиться настоящей пищей!