Люберт улыбнулся, немного слишком самоуверенно, немного слишком фамильярно.
Да Его придумал человек, решивший отказаться от ненужного украшательства. Так, кажется, говорят?
Рэйчел никак не могла решить, как ей себя вести. Какое у нее должно быть лицо? А тон? И почему он в спецовке? И его английский Люберт говорил столь свободно, столь естественно, что ей приходилось напоминать себе: перед ней немец, она не должна вступать с ним в неформальные отношения и вообще общаться нужно только по необходимости, для получения конкретной практической информации. Но он все говорил и говорил:
Мис ван дер Роэ принадлежал к школе Баухауза. Они стремились к простоте. К функциональности. В этом была их философия.
Разве, чтобы сделать кресло удобным, нужна философия? спросила неожиданно для себя Рэйчел, хотя ей следовало короткой репликой положить конец этому никчемному разговору.
Люберт широко улыбнулся:
В том-то и дело, что нужна! За каждым предметом искусства, за каждой бытовой вещьюфилософия!
Эта беседа может стать прецедентом! Демаркационные линии, спланированные ею с такой тщательностью, нарушены еще до того, как их прочертили!
Герр Люберт протянул связку ключей:
Они должны быть у вас как у хозяйки дома. Здесь от всех комнат, всех помещений, на каждом ключе бирка.
Рэйчел взяла ключи.
Хозяйка дома
Она и не чувствовала себя таковой, и не верила, что может сыграть эту роль убедительно.
Надеюсь, вы хорошо спали, фрау Морган, добавил он.
Была ли в этой невинной банальности неуместная фамильярность или ее там не было, Рэйчел решила обозначить свою позицию:
Герр Люберт, я хочу, чтобы между нами с самого начала все было ясно. Нынешнее положение, при котором нам приходится делить дом с вами, некомфортно для меня, и я полагаю, будет правильно, если наше общение ограничится вопросами первостепенной важности. Вежливостьодно, но изображать дружелюбие думаю, это излишне. Нам нужно провести четкие демаркационные линии.
Люберт кивнул, соглашаясь, но ожидаемого эффекта речь, к изумлению Рэйчел, на него не произвела. На лице его гуляла все та же дружеская улыбка.
Я постараюсь не быть слишком дружелюбным, фрау Морган.
С этими словами герр Люберт повернулся и вышел из комнаты.
Guten Morgen, alle.
Guten Morgen, герр комендант. Guten Morgen, герр оберст.
Es ist kalt. Льюис похлопал руками в перчатках.
Все согласилисьда, действительно kalt.
С некоторых пор Льюис взял за правило здороваться с немцами у ворот комендатуры района Пиннеберг, разместившейся в здании библиотеки. Сегодня народу здесь собралось больше обычного. О приближении зимы свидетельствовал парок, вылетавший с дыханием; обычно тихая, смиренная толпа сегодня нетерпеливо бурлила: холода обострили потребность найти место в одном из лагерей для перемещенных лиц.
Льюис здоровалсякланялся женщинам, улыбался детям, козырял мужчинам. Дети хихикали, женщины приседали в книксене, мужчины тоже козыряли и взмахивали бумагами, которыми надеялись обеспечить свои семьи крышей и постелью. Льюис старался внушать людям уверенность в том, что все будет хорошо, что нормальная жизнь постепенно восстанавливается, хотя едкая вонь голода, которая так не понравилась майору Бернэму и которую Льюис научился переносить, не морщась, напоминала, что, хотя война кончилась больше года назад, многим здесь не удается удовлетворить самые элементарные нужды.
Пройдя за ограду, Льюис сделал для себя заметкуубрать наконец колючую проволоку. Кого и что она удерживала, он не понимал, но Контрольная комиссия, похоже, считала, что колючка убережет от орд изверговот Вервольфа, продолжающего партизанское сопротивление, от одичавших детей, от хищных немок, охочих до мужчин. А то и от зверья, давным-давно сбежавшего из зоопарка, но, по слухам, все еще бродившего поблизости. Колючая проволока, которой окружили себя власти, превратила самих британцев в животных, а местные жители были посетителями зоопарка, что корчат рожи чужеземным тварям из-за железной ограды.
Капитан Уилкинс уже изучал за столом какую-то книжицу.
Доброе утро, Уилкинс.
Доброе утро, сэр.
Что читаете?
Германский характер бригадира ван Катсема. Контрольная комиссия требует, чтобы мы все с ней ознакомились. Хотят, чтобы мы, прежде чем все тут налаживать, разобрались с некоторыми опасными чертами германского характера. Правильно пишет. Вот, например: Внешних проявлений ненависти может и не быть, но ненависть никуда не делась, она бурлит под поверхностью, готовая прорваться во всей своей жестокости и горечи. Помните: этот народ не знает, что он побежден.
Льюис не спешил садиться, за столом он чувствовал себя в некотором смысле бездельником.
Уилкинс, он глянул на заместителя с едва скрываемым раздражением, вы давно здесь?
Четыре месяца, сэр.
Со сколькими немцами вы разговаривали?
Нам не разрешается с ними разговаривать, сэр
Но с кем-то вам, должно быть, приходилось говорить. Вы их видели. С кем-то встречались.
С одним или двумя, сэр.
И что вы чувствуете, когда встречаетесь с ними?
Сэр?
Вы их боитесь? Ощущаете их ненависть? Смотрите на них и думаете, что от восстания этих людей отделяет всего один только выстрел? Что они только ждут сигнала, чтобы сбросить нас?
Трудно сказать, сэр.
А вы постарайтесь. Видели тех людей у ворот? Вы смотрите на этих бездомных бродяг, худых, с нездоровым цветом кожи, вонючих? Вы смотрите, как они кланяются, заискивают, выпрашивают еду и кров, и думаете: господи, да, я должен напоминать этим людям, что они проиграли?
Уилкинс молчал, но Льюис и не ждал ответа.
Я пока еще не встретил ни одного немца, который верил бы, что он не побежден. Думаю, они все с облегчением приняли этот факт. И основное различие между нами и ними в том, что их решительно и бесповоротно отымели, и они это знают. А вот мы привыкнуть к этому никак не можем.
Сэр. Уилкинс отложил брошюру. Лицо у него сделалось обиженное. Он прежде не слышал в голосе командира такой резкости.
Льюис поднял руку в извиняющемся жесте. Он не жалел о своих словах, разве что чуточку об их излишней категоричности, виной которойраздражение, копившееся в нем после приезда Рэйчел. Он плохо спал, и хотя говорил себеда и Рэйчел, что просто слишком долго довольствовался холодными постелями в реквизированных отелях, правда была в другом: их воссоединение не принесло того, на что он надеялся. Льюис рассчитывал, что жена привыкнет к новому окружению с такой же легкостью, с какой привыкла к их первому дому, мрачному и серому, в Шрайвенхеме. Когда-то Рэйчел быстро приспособилась к изменившимся обстоятельствам, но здесь все вызывало у нее неприязнь. В том числе и он. Смерть Майкла оказалась слишком тяжким бременем, и он сам только осложнил всесначала не теми словами, а потом молчанием. На работе он красноречив и убедителен, а с Рэйчел Он даже не знал, как к ней подступиться. Две недели, и ни одного момента.
Конечно, Уилкинс тут ни при чем, его это никак не касается.
Предлагаю почаще выходить на улицу. Встречаться с людьми. Это лучшее средство от всякой теоретической трескотни. Вам нужно познакомиться с реальной обстановкой, а, сидя в комендатуре, это невозможно. Советую проехаться по городу. Пообщайтесь с людьми в неформальной обстановке. Это приказ.
Сэр
В дверь постучали, в комнату просунулась круглая голова капитана Баркера. Безошибочно уловив атмосферу, он предпочел не входить.
Сэр, женщины готовы встретиться с вами.
Хорошо. Спасибо. Сколько их?
Я сократил до трех.
Как вам такое удалось?
Отобрал самых симпатичных, сэр.
Льюис скупо улыбнулся. Британская зона, возможно, и стала Меккой для неудачниковколонизаторов, не нашедших себе применения в Индии, авантюристов, незадачливых чиновников и оставшихся без дела полицейских, но и здесь попадались настоящие жемчужины. Такой жемчужиной и был Баркер, работавший не покладая рук и при этом не терявший оптимизма. Он не искал мелкой выгоды и не бежал от неудач; он приехал в Германию ради разнообразия и не выказывал самонадеянности и самоуверенности, характерных для прибывающей сюда новой офицерской поросли. Присутствие в дерьме такого брильянта обнадеживало и самого Льюиса.
На английском говорят хорошо?
Баркер оглянулся, давая понять, что женщины где-то неподалеку.
Вполне бегло. Я сократил список, попросив назвать как можно больше английских футбольных команд. Одна даже знает клуб Александра Крю.
Думаете, служба разведки использует столь же изощренные методы?
Конечно, нет, сэр. Разведка выбирает тех, что пострашнее.
Первой вошла та, что назвала клуб Александра Крю. Льюис поднялся и проводил ее к стулу напротив своего стола. Передвинул стопку папок, мешавших видеть женщину. В шляпке с полями и бархатном платье она напоминала аристократку-суфражистку. Впечатление усиливали армейские ботинки определенно большего, чем нужно, размера. Лицо широкое, угловатое, густые брови; глаза необычного желтовато-зеленого оттенка, волчьи глаза, смотрели одновременно и на Льюиса, и сквозь него. В первый момент ему даже показалось, что они уже встречались где-то, и, хотя это было не так, он покраснел, точно подумал о чем-то постыдном. Взяв себя в руки, он пробежал глазами наспех напечатанный Баркером отчет.
Урсула Паулюс. Родились 12 марта 1918-го. Висмар?
Да. Правильно.
Определить возраст переживших войну людей непросто. Потери, лишения, плохое питание состарили всех, особенно женщин. Морщинки были глубже, волосы тускнели, утрачивали блеск и цвет. В лице сидевшей перед ним немки Льюис видел мудрость и страдание, обычно неведомые в двадцать восемь лет.
Вы с острова Рюген?
Да.
Как добрались до Гамбурга?
Пешком. Она посмотрела на свои ботинки. Извините. Обувь получше я еще не раздобыла.
Я принимаю решение не на основании вашего наряда, фрау Паулюс. Где вы выучили английский?
На острове, в школе.
Вы не захотели остаться на Рюгене?
Она покачала головой.
Из-за русских? догадался Льюис.
Они не очень хорошо обращаются с немецкими женщинами.
Слабо сказано.
Это эвфемизм? спросила она, уточняя, правильно ли употребила это слово.
Он кивнул. Толковая, как говорят американцы.
Говорите по-русски?
Немного.
Это поправимо. Если Советы устроят все посвоему, мы все в конце концов заговорим по-русски. Льюис еще раз заглянул в листок Баркера: Во время войны вы служили на военно-морской базе в Ростоке. Чем занимались?
Я была по-вашему, стенографисткой.
Ваш муж? У него есть работа?
Мой муж погиб в начале войны.
Извините. Здесь сказано, что вы замужем.
Да Мы ведь не развелись.
Льюис поднял руку, извиняясь.
Ваш покойный муж служил в люфтваффе?
Покойный то есть мертвый?
Да.
Да. Он погиб во Франции. В первые недели войны.
Мне очень жаль. Льюис нетерпеливо покачал ногой. Итак, фрау Паулюс. На работу переводчика претендуют сотни немецких женщин. Почему мне следует выбрать вас?
Она кокетливо улыбнулась:
Девушке нужно как-то греться.
Ему понравился ее честный ответ. Льюис придвинул папки двух других женщин, но для себя уже все решил. Он побеседует с другими кандидатками, но это вряд ли что-то изменит. Дело не ждет, да и на кабинетную работу у него стойкая аллергия. Фрау Паулюс вполне подходит. Ему требуются люди, знающие свое место, но при этом не сетующие на судьбу. А еще его заинтересовали ее ботинкиоткуда они, по каким дорогам прошли, какой опыт несли с собой? Он уже представлял, как расспрашивает еепотом, позже, может быть, в машине, выслушивает историю ее путешествия с острова Рюген в Гамбург, историю бегства от русских.
Он пододвинул коробку с только что доставленными вопросниками, взял один и протянул ей:
Вам нужно это заполнить. Возможно, некоторые пункты покажутся вам глупымиизвините. Потом выдвинул ящик стола и достал кое-что еще: тетрадку с талонами британских вооруженных сил. Оторвал два талона и тоже протянул ей: Вот. Купите себе новые туфли.
Она взяла талоны немного нерешительно, словно засомневалась в его намеренияха вдруг это какая-то проверка?
Берите, подбодрил Льюис. Переводчица коменданта должна выглядеть соответственно положению.
И тут Урсула не выдержала: выдохнув, словно все это время просидела не дыша, она подалась вперед, сжала его руку обеими своими и заговорила, сначала по-немецки, потом, опомнившись, на английском:
Спасибо вам, полковник. Спасибо.
Томми, русские, янки, французы.
Томми, русские, янки, французы.
Каждый день отбирают наше,
Каждый день мы дышим их вонью.
Томми, русские, янки, французы.
Песенку начинали негромко, постепенно голоса набирали силу, достигая крещендо на последнем слове-плевкефранцузы!. Никакого особого вызова в пении не было, скорее они просто старались отвлечься от холода. Запал иссяк после двух куплетов.
Усевшись на чемодан, Ози бросил в огонь сборник псалмов. Книжка вспыхнула, пламя поменяло цвет с зеленого на голубой, а потом на оранжевый, и беспризорники придвинулись ближе к костру, чтобы ухватить хоть чуточку тепла. Ози задумался. Что сказать? Все устали от бродяжничества, но ничего другого им не оставалось. Заброшенная церковь служила приютом с того дня, когда они уши из зоопарка Гагенбека, где прожили три месяца в искусственной пещере под скалой. Разрушенные дома Божьи были самыми безопасными прибежищами, но и они годились не на все случаи жизни. У Кристкирхе бомба пробила дыру в крыше, и на месте алтаря зияла яма размером с автомобиль. В ней мальчишки разводили огонь, беззастенчиво используя в качестве топлива сначала деревянные скамьи, а потом книги, в том числе священные тексты. Книги хорошо горели, быстро и ярко вспыхивали, но давали мало тепла. Несколько часов назад Дитмар притащил в тачке Полное собрание сочинений Вальтера Скотта, найденное в библиотеке университета. Миллиона слов едва хватило, чтобы обогреть пятерых детей в течение всего одной ночи! Больше жечь было нечего. Последние страницы обращались в черные чешуйки и поднимались вверх к куполу. Наблюдая за ними, Ози принял решение.
Слушайте. Он хлопнул в ладоши. Завтра пойдем к Эльбшоссе. Там, вдоль реки, много домов, где живут томми, всякие шишки. Лужайки до самой реки, ванные на каждого. Томми отбирают лучшие дома, но занимают не все. Иногда вешают на дом табличку реквизировано, но дом пустует, пока туда не въедет какая-нибудь семья. Бывает так, что дом вообще не заселяется и про него просто забывают. Берти уже нашел такой и говорит, что мы можем туда перебраться.
А мне нравится в Божьем доме, сказал Отто. Здесь нас никто не трогает. И никто не указывает, что нам делать.
Здесь оставаться больше нельзя, возразил Ози. Ты сам всю ночь дрожишь и мне спать мешаешь. А там поселимся в доме какого-нибудь жирного банкира, с креслами, кроватями и золотыми кранами. У каждого будет своя ванна. Они такие большие, что можно с головой нырнуть. Не то что в Хаммерброке, где было слышно, как пердят соседи за стеной. А когда найдем дом, обработаем беженцев из Польши и Пруссии. Эти дурачки сделают все что угодно. Им всем нужны документы, работа и жрачка. С ними можно хорошо поторговаться. Станем миллионерами и купим себе особняк у реки.
А что, если мы не найдем пустой дом? спросил Отто.
Тогда будем побираться у томми. Ози нетерпеливо вздохнул. Эрнст, ты с нами?
Эрнст кивнул.
Зигфрид?
Зигфрид поднял руку.
Дитмар?
Дитмар не слушал. Пальцы его скользили по тонкой резьбе на упавшей запрестольной перегородке, изображавшей жизнь Иисуса в четырех сценках: рождение, крещение, распятие, воскрешение. Поглаживая белый гранит, он как будто пытался расшифровать историю, рассказанную в холодном камне. На Дитмаре был спасательный жилет со свистком и болтающимся фонариком, которым он и пользовался сейчас, чтобы получше рассмотреть работу. Оторванная от алтаря взрывом, перегородка упала на пол и раскололась почти пополам. Ози ждал одобрения Дитмара, который хотя и тронулся рассудком и частенько нес несуразицу, но был во многих отношениях полезен, выглядел старше остальных и хорошо ориентировался в городе.
Дит?
Дитмар никак не мог оторваться от чудесной резьбы.
Что это значит? пробормотал он, водя пальцем по фигуре Христа.