Так думала Юкино, наблюдая, как свет в саду становится всё ослепительней, а тени гуще, и ей казалось, что кто-то следит за ней и ставит ей оценки.
Иду полями нежных мурасаки,
Скрывающих пурпурный цвет в корнях,
Иду запретными полями,
И, может, стражи замечали,
Как ты мне машешь рукавом?
Песня, сложенная Нуката-но Окими (принцесса Нукада) в пятый день пятого месяца седьмого года эпохи Тэндзи (668), когда император охотился в полях Камо провинции Оми. Ответная песня сложена младшим братом императора Тэндзи, принцем Оама, и слово «ты» здесь указывает на него. Мурасаки цветущее в начале лета растение с белыми цветами, из корня которого получают пурпурную краску. Их выращивали и в Камо. На поля с мурасаки, а иначе говоря на запретные поля, заходить было запрещено. «Взмах рукавом» означает выражение любовных чувств.
Глава 6
Сигарета, выкуренная на балконе; спина девушки, заходящей в автобус; пока еще есть возможность что-то сделать.
Ты понимаешь, почему тебя вызвали? спросил я, сурово глядя на стоявшего возле моего стола Такао Акидзуки. В сложившихся обстоятельствах он держался похвально опустил глаза и коротко ответил: «Да». Я подождал, убедился, что продолжения не последует, и сказал настолько низким и сердитым голосом, насколько мог: А я вижу, что нет! Давай-ка поконкретней.
Мне кажется, потому, что в последнее время я часто опаздываю в школу.
Что-что?
А?
Тебе «кажется»?! Ты хоть знаешь, сколько раз опоздал только в этом месяце?!
Я так резко повысил голос, что сидевшая напротив учительница вздрогнула от неожиданности и посмотрела в мою сторону. Ученики потрусливей, стоило вызвать их в учительскую и громко рявкнуть, ударялись в слёзы, но на лице этого Акидзуки не дрогнул ни один мускул. Узкие глаза и коротко подстриженные волосы придавали ему умный вид, он был скуп на слова и странным образом выглядел взрослее своих лет. В общем, милым мальчиком его не назовёшь.
Я заговорил ещё грубее:
Ты в старшую школу в игрушки пришёл играть? Никто тебя тащить не станет, это уже не обязательное обучение! С таким отношением можешь не надеяться перейти в следующий класс или стать выпускником! Понял меня?
Я помолчал, ожидая хоть какого-нибудь ответа, но Акидзуки продолжал смотреть в пол. Он не извинялся, не оправдывался и не возмущался.
«С таким особенно непросто», подумал я и одновременно отметил, что в голове неотвязно вертится какая-то мысль. Мне показалось, будто я что-то про него знал, но забыл. Что-то неприятное. Но что? Я никак не мог вспомнить, и мне жутко захотелось курить.
Из динамиков вместе с затхлым воздухом полилась мелодия сигнала об окончании большой перемены.
Ладно. Иди. Но если такое продолжится вызову родителей.
Даже виду не подав, что у него отлегло на душе, Акидзуки отвесил низкий поклон и вышел из учительской. В итоге я так и не смог вспомнить это самое «что-то». Ну и пусть. Не помню значит, или какой-то пустяк, или мне вовсе почудилось.
Какой вы грозный, Ито-сэнсэй! подтрунивая надо мной, сказала сидевшая напротив учительница английского языка, пока я собирал учебные материалы, чтобы отнести их в кабинет физрука. Вы могли хотя бы спросить, почему он опаздывает.
Она была старше меня больше чем на двенадцать лет, и я мельком глянул на морщинки, собравшиеся вокруг её добрых глаз. Она всегда держалась с учениками на равных, обращалась с ними как со взрослыми, самостоятельными людьми, и неудивительно, что дети очень её любили.
«У нас с вами разные роли», пробормотал я про себя.
Конечно, его опоздания бросаются в глаза, но в остальном Акидзуки-кун обычный, прилежный мальчик, с ним нет никаких хлопот. А если вспомнить его семейные обстоятельства...
Семья неполная, живёт с матерью. Не он один такой, и опоздания это не извиняет. К тому же причина неважна. Я считаю, что в первый год школы главное вбить в голову, что правила есть правила.
Не давая ей времени возразить, я взял в руки стопку бумаг и поднялся со стула:
Простите, но у меня следующим уроком теннис.
Надо же, а дождь, оказывается, перестал, глядя в окно, сказала учительница, невесело улыбнулась и помахала мне рукой: Всего хорошего. И уж найдите время, чтобы поесть.
От её внимания не ускользнуло, что, готовя бумаги и делая втык Акидзуки, я не успел пообедать.
«Вот что значит опыт, всё подмечает», не без восхищения подумал я.
Выйдя из учительской в коридор, я чуть не рванул бегом, но удержался и пошёл быстрым шагом. До следующего урока оставалось пять минут, а мне надо было зайти в кабинет физрука отдать бумаги ответственному за учебные материалы, а оттуда добраться до теннисного корта, расположенного позади бассейна. Едва успеваю. Коридор заполнили ученики, возвращавшиеся в свои классы, но большинство из них, завидев меня и словно испугавшись, уступали дорогу. Если кто меня и окликал, так только школьная шпана:
Сэнсэй, смотрели вчера футбол?
Нет, не смотрел! А ну, живо в класс!
У этих двенадцатиклассников из профессионального потока я когда-то был классным руководителем. Отвечая им, я с раздражением подумал, что так и не выкурил ни одной сигареты.
Я закончил пятый урок теннис у десятого класса, а шестым значилась лёгкая атлетика у двенадцатого. Из-за внезапного недомогания другая учительница физкультуры сегодня не пришла, и мне одному пришлось нянчиться и с парнями, и с девушками. На общение со слабым полом я убил все десять минут перемены и потому вновь не успел покурить.
В программе значились прыжки в высоту. Я положил рядом два мата, поставил две планки, пустил парней и девушек прыгать попеременно и записывал результаты. По сравнению со стаей диких обезьян из десятого, у этих чувствовалась привычка к занятиям физкультурой и нежелание ею заниматься. Что ж, их можно понять. В выпускном классе, тем более подготовительного потока, уроки физкультуры своеобразная передышка, к тому же парни и девушки, оказавшись вместе, не могли не отвлекаться друг на друга. Несколько учеников, дожидаясь своей очереди, радостно перешёптывались, старательно понизив при этом голос. До меня долетали обрывки их разговоров:
Да ладно, ты никогда не ел блинчики?
А чем они отличаются от оладий?
Так пошли сегодня все вместе!
Южный выход, сбоку от магазина...
Я мельком вспомнил то время неизвестности, когда сам был подростком, тот особый подъём чувств, с каким я ловил всякое слово, сказанное противоположным полом, словно путеводные искры.
«С самого утра их пять уроков подряд натаскивают на сдачу экзаменов, и они считают, что на последнем, физкультуре, можно расслабиться», подумал я. И тут же, безо всякого предупреждения, что есть силы пнул стоявшее рядом со мной ведро.
Шарах!
Оно врезалось в ручной каток для разравнивания площадки, и по школьному двору разнёсся оглушительный металлический лязг. Ученики широко раскрыли глаза от удивления. Я не произнёс ни слова, они смотрели на меня, и растерянность на их лицах постепенно сменялась испугом.
Никаких личных разговоров во время занятий. Сугимура, Кита, Накасима и Кикути пять кругов по площадке, коротко сообщил я нарочито бесцветным голосом.
Четверых болтунов обоего пола я выбрал произвольно. Их было гораздо больше, но в таких случаях наказание не обязано быть справедливым. Главное, чтобы оно подействовало на всю группу.
Бегом марш! прикрикнул я на нерешительно переглядывающуюся четвёрку, и они, словно их подстегнули, бросились бежать. Я же, будто бы ничего не произошло, вернулся к записям результатов прыжков в высоту.
До конца урока никто из учеников ни разу не открыл рот.
Когда мне удалось наконец затянуться сигаретой, я сразу же вспомнил то самое «что-то» про Акидзуки. После шестого урока я всё-таки улучил время съесть поздний обед, разобрал попутно анкеты десятых классов о распорядке дня, потом два часа проводил тренировки в курируемой мною секции баскетбола, а после вернулся в учительскую и, так как приближался конец месяца, составил план проведения внешкольных занятий.
«Теперь можно и домой». Еле живой от усталости, я привалился спиной к стене у двери служебного входа и, убедившись, что меня никто не видит, сгорбился, сунул в зубы сигарету, набрал полные лёгкие дыма и с облегчением его выдохнул. Тут мне память и подсказала: «Так это его ты видел вчера во сне!»
Я глядел вверх, на узкий серп луны, напоминавший надрез на фиолетовом небе, и вспоминал тот сон. Надо сказать, довольно тягостный.
Я находился в школе после уроков, в кабинете завуча по воспитательной работе, и со мной были ещё два человека: мать Юкари и какой-то школьник. Тогда я не заметил, но сейчас, если подумать, им был Такао Акидзуки. И я отчаянно пытался объяснить женщине, которую никогда в жизни не встречал, и Акидзуки, ставшему, по-видимому, символом всех учеников разом, почему Юкари пришлось уволиться из школы.
Так у вас и правда были близкие отношения с Юкари? спросила её мать.
Значит, учителя всё время говорили нам неправду? возмутился Акидзуки.
Я склонил голову так низко, что упёрся ею в стол, и, обливаясь холодным потом, судорожно подыскивал подходящие слова:
Я бесконечно виноват перед вами, её родителями. Но у нас с ней всё было всерьёз. А заболевание Юкари-сан... По-моему, оно вызвано ещё и тем, что произошло в школе.
Заболевание? Вы хотите сказать, что Юкари больна?
То есть вы, учитель, тайком встречались с коллегой? А вам не кажется, что долг мужчины защищать свою возлюбленную?
Это что же, она заболела, и вы её бросили?
Ито-сэнсэй, вам больше никто не поверит!
Честно говоря, настоящий кошмар.
Я помотал головой, вдавил окурок в пепельницу и зашагал в сторону стоянки для учителей. Уже приготовившись надеть интегральный мотошлем, я вспомнил, что намеревался сегодня выпить. Придётся оставить мотоцикл у школы. Я вышел за ворота и направился к станции метро. Вокруг меня уже не сновали ученики, но безмолвно шествующие к станции люди, возвращавшиеся домой, и обволакивающая влага сезона дождей, наполнявшая воздух, вызывали лишь омерзение.
Во вновь набранном классе, руководителем которого я стал в апреле, Такао Акидзуки ничем особенным не выделялся. Совершенно обычный пятнадцатилетний подросток, если вычесть привычку опаздывать на утренние занятия и то, что после развода родителей он остался жить с матерью. Оценки выше среднего, школьная форма не затасканная, одноклассников не сторонится. Ни в какие секции он вроде бы не записывался. Такие любители поскорее уйти домой нередко влипают в неприятности, но из-за семейных обстоятельств Акидзуки, должно быть, пропадал на подработках. На уроках физкультуры к его готовности играть в команде также замечаний не было, учителя по другим предметам говорили разное: то он слушает, то спит, но, чтобы он болтал во время занятий, не мог припомнить никто. По общему впечатлению не самый сильный ученик. Я бы не стал брать его на заметку, и опозданий, по большому счёту, за ним пока числилось не настолько много, чтобы устраивать разнос, но, как мне показалось, спокойствия ради строгое внушение лишним не будет, поэтому сегодня я его и вызвал.
Отсюда моё недоумение, почему именно он появился во сне о Юкари. Она не преподавала в моём классе, и потому с Акидзуки её ничего не связывало.
Когда на станции Синдзюку я пересаживался на линию Собу, снова начался дождь. Оконное стекло моментально залепило каплями. Отрешённо рассматривая, как в них вселяются уличные огни, я осознал, в чём дело. Акидзуки и Юкари были чем-то похожи. Они не смешивались с окружением, как масло не смешивается с водой. Не в том смысле, что их поведение чем-то бросалось в глаза. У них были друзья, они умели смеяться, не нарушали неписаных норм. Но если приглядеться, понять можно. Наблюдая за несколькими сотнями школьников в год, ты учишься распознавать такой типаж. И у Юкари, и у Акидзуки где-то внутри существовало особое, тайное личное пространство, не предназначенное для чужаков. У одних там хранится нечто ценное, у других никому не нужный хлам. Что у этих двоих я не знал, и меня это не касалось. Но в любом случае они определённо отличались от своего окружения.
Поэтому я, по правде сказать, не понимал, как вести себя с Акидзуки. Сегодня я вновь в этом удостоверился. И ровно по той же причине я был когда-то безнадёжно очарован Юкари.
«Не потому ли они появились в моём сне вместе?» думал я, пребывая в беспросветно-пасмурном настроении и разглядывая дождь.
Соитиро, ты с каждой нашей встречей выглядишь всё неприветливей.
Мы только что чокнулись банками пива, и эти слова, к моему удивлению, меня не столько рассердили, сколько немного обидели.
Ты и без того большой и страшный. Ученики, наверное, от тебя убегают.
Я глотнул пива, подумал, как бы мне ответить, потом сказал:
Нацуми, ты с каждой нашей встречей всё неприветливей разговариваешь.
Пропустив мимо ушей мой тщательно подготовленный ответный выпад, она уставилась поверх банки прямо на меня:
Тяжело на работе, да? Уж такие существа эти старшеклассники, слово скажешь сразу на дыбы. Не стоят они того, чтобы к ним относились с душой.
Не зная, что сказать на такое откровенное проявление заботы, я отправил в рот кусок жаренной во фритюре курицы и пробурчал в ответ что-то неопределённое. Нацуми, придерживая одной рукой свои длинные, по грудь, чёрные волосы, нагнулась над столом и стала раскладывать по тарелкам салат с медузой, лежавший в пластиковом контейнере. Её белый хлопковый пуловер мягко очерчивал округлость груди, и после нескольких беглых взглядов я почувствовал себя неловко, посмотрел в потолок, а затем, притворившись, что разминаю шею, обвёл глазами комнату. Здесь я был впервые, но эта квартира во многом походила на предыдущую, какой я её помнил, и по планировке, и по атмосфере. Гостиная площадью в шесть с половиной квадратных метров, пусть и заставленная вещами, не выглядела захламлённой. Беспорядок в комнате как раз и придавал ей уют, и такое же впечатление производила сама хозяйка. Вдоль стен стояли несколько стеллажей, вперемешку набитых карманными книжками, внушительными томами в твёрдой обложке, компакт-дисками, парфюмерией, шляпками, музыкальными инструментами и многим другим. Треть из этого я раньше видел, остальные две трети нет. Среди последних попадалось и то, что, как мне всегда казалось, её не интересует: к примеру, видеоигры, манга-журналы для молодых мужчин и бутылки с рисовой водкой.
«В её жизни тоже много чего случилось», с едва заметной ревностью подумал я. Вот что значит семь лет прошло. Размышляя над этим, я отхлебнул пива, словно бы ставшего более горьким на вкус.
С Нацуми я познакомился на прошлой работе, в компании по торговле недвижимостью, и мы с ней встречались около двух лет.
Я давно мечтал преподавать физкультуру, а работа по другому профилю понадобилась лишь до поры, пока я не сдам квалификационный экзамен на учителя в Токио. Мне ни разу не удалось выполнить по-идиотски завышенные нормы продаж, но я оставался крепок душой и телом и продержался до конца, потому что, как я считаю, у меня была цель стать учителем. На самом деле в то время продажи квартир встали напрочь.
Дармоеды никчёмные! Не можете продать другим покупайте сами, бездари! каждый день шпынял нас начальник, и мои сослуживцы, сломавшись морально и физически, увольнялись один за другим.
В то же время Нацуми, чьи результаты, как и у меня, стремились к нулю, нисколько из-за этого не переживала и всегда улыбалась. Более того, её улыбка не предназначалась окружающим, а просто показывала, что у неё отличное настроение. Человек она была закрытый и несколько не от мира сего, но при убийственных порядках, царивших в нашей конторе, улыбка Нацуми казалась мне родником с чистой водой посреди пустыни. Жалуясь за выпивкой на тяжёлую трудовую жизнь, мы постепенно сдружились и вдруг обнаружили, что всерьёз встречаемся, хотя никто из нас так и не признался другому в своих чувствах. Мы оба предпочитали активный отдых на природе и в выходные выбирались на прогулки, в походы или поездки, стряхивая с себя накопившийся абсурд будних дней. Нам недавно исполнилось двадцать, от женитьбы, семьи, старости и болезней нас пока отделяли многие годы, мы жили настоящим и не стесняли себя различными обязательствами. Оглядываясь назад, я, пожалуй, могу назвать то время счастливым. Через три года я сдал квалификационный экзамен, почти одновременно Нацуми решила поехать учиться на Кубу (ей было всё равно куда, а там оказалось дешевле всего), и мы без каких-либо ссор, будто следуя естественному ходу вещей, расстались. Надежда, которую каждый из нас возлагал на новое место в жизни, оказалась гораздо сильнее чувства одиночества.