Окей! Спасибо. В понедельник обязательно придем. Уходя, мужчины помахали Манеку. Скоро увидимся.
Непременно увидимся, помахал в ответ Манек. Уловив в глазах Дины Далал немой вопрос, он рассказал о знакомстве в поезде.
Надо быть осторожнее, посоветовала женщина. Можно наткнуться и на жуликов. Городне твой поселок в горах.
Они вроде люди хорошие.
Похоже на то, сдержанно отозвалась Дина Далал и еще раз извинилась, что приняла его за портного. Ты стоял за их спинами, и я тебя толком не разгляделау меня слабые глаза. «Разве можно сравнить этого красивого юношу с каким-нибудь кривоногим портняжкой, подумала она. Как глупо с моей стороны! На вид крепкий парень. Наверное, на пользу пошли горный воздух, здоровая пища и чистая вода».
Склонив голову набок, она внимательно разглядывала юношу.
Прошло больше двадцати лет, но я вижу в твоем лице материнские черты. Ведь мы с Абан учились в одной школе.
Мне это известно. От ее пристального взгляда Манеку было не по себе. Мама писала об этом в письме. Она хотела бы, чтоб я поселился у вас со следующего месяца. Чек за аренду жилья она вышлет.
Да, да, разумеется, сказала Дина Далал, отмахиваясь от этих деталей и уносясь мыслями в прошлое. В школе мы были маленькими разбойницами. С нами дружила еще Зенобия. Нашу троицу учителя звали «Бедой» с большой буквы «Б». При этом воспоминании по лицу женщины пробежала грустная улыбка. А теперь позволь я покажу тебе мой дом и твою комнату.
Вы здесь живете?
А где же еще?
Познакомив Манека с планировкой маленькой запущенной квартиры, она спросила, что он изучает в колледже.
Рефрижерацию и кондиционирование.
Тогда надеюсь, тебе удастся что-нибудь сделать, чтобы в квартире было не так жарко.
Манек слабо улыбнулся. Убогость обстановки поразила его. «Не намного лучше, чем в студенческом общежитии, подумал он. И все жескорей бы переехать! После того, что там произошло, все сойдет». При воспоминании о случившемся его бросило в дрожь, и он поспешил переключить внимание на другое.
Комната очень уютная. Спасибо, миссис Далал.
В углу стоял уродливый, обшарпанный буфет с чемоданом на самом верху. Рядом притулился небольшой письменный стол. Здесь, как и в гостиной, потолок был грязный, побелка кое-где облупилась, краска на стенах выцвела, а в нескольких местах обвалилась штукатурка. Несколько замазанных цементом мест казались недавно залеченными ранами. Две односпальные кровати стояли под прямым углом вдоль стен. «Она чтобудет спать в той же комнате?» подумал Манек.
Одну кровать я передвину к себе.
Через приоткрытую дверь он увидел комнату еще меньше своей и вдобавок в худшем состоянии. Помимо буфета (тоже с чемоданом наверху), там теснились два стула, шаткий стол и три старых сундука, поставленные друг на друга.
Не хотелось бы стеснять вас, пробормотал Манек, на которого квартира произвела гнетущее впечатление.
Не говори глупости. Голос женщины звучал весело. Я и раньше собиралась сдавать комнату, а теперь счастливый случай помог мне заполучить в жильцы замечательного юношу-парса, сына школьной подруги.
Вы очень добры, миссис Далал.
И одна к тебе просьба. Зови меня тетя Дина.
Манек согласно кивнул.
Свои вещи можешь принести в любое время. Не понравится в общежитиимилости прошу. Ждать следующего месяца не обязательно.
Нет, что вы, но благодарю вас, миссис
Изволь поправиться.
Я хотел сказатьтетя Дина. Оба улыбнулись.
После ухода Манека она во внезапно нахлынувшем волнении, словно перед долгим путешествием, бродила по квартире. Теперь не нужно ехать к брату и выпрашивать деньги. Дина Далал глубоко вздохнула. В очередной раз ей удалось сохранить хрупкую независимость.
Завтра она привезет первую партию ткани из «Оревуар экспортс».
Глава перваяГород у моря
Дина Далал редко позволяла себе с сожалением и горечью вспоминать былые годы или задаваться вопросом, почему жизнь сложилась именно так, лишив ее того блестящего будущего, какое сулили ей в школьные годы, когда она была еще Диной Шроф. Но если она изредка и погружалась в такое состояние, то поспешно из него выбиралась. «Какой смысл ворошить давнюю историю, говорила она себе, если все равно все закончится тем же самым: какой путь ни выберешь, все равно окажешься на том же месте».
Отец Дины был врачом, терапевтом со скромной практикой, исполнявшим клятву Гиппократа с большей горячностью, чем прочие представители этой профессии. В начале карьеры сверстники, родственники и старшие товарищи приписывали его преданность работе юношескому рвению и задору. «Как бодрит этот энтузиазм молодости», говорили они с улыбкой и со знанием дела кивали головой, не сомневаясь, что со временем здоровая доля цинизма и обязанности главы семейства умерят идеалистический пыл.
Но ни брак, ни рождение сына, а спустя одиннадцать лет и дочери никак не изменили доктора Шрофа. Время только усугубило дисбаланс между горячим стремлением облегчить людские страдания и желанием заработать приличные деньги.
«Какая жалость, качали головами родные и друзья. Какие на него возлагались надежды! А он трудится, как раб на галерах, не получая никакого удовольствия от жизни. Бедная миссис Шроф! Ни развлечений, ни вечеринокбезрадостное существование!»
В пятьдесят один год, когда большинство врачей стараются перейти на неполный рабочий день, нанимая дешевого помощника, или даже продают практику, уходя пораньше на пенсию, доктор Шроф не имел ни солидного банковского счета, ни стремления его иметь. Вместо этого он добровольно возглавил кампанию по распределению выпускников медицинских колледжей во внутренние районы страны. Там, где ни наука, ни техника не вступили в единоборство с тифом и холерой и болезни косили всех подряд, доктор Шроф вознамерился остановить смертельный серп или хотя бы притупить его.
Миссис Шроф в свою очередь тоже начала кампанию, которая сводилась к тому, чтобы убедить мужа отказаться от затеи, грозившей ему, по ее разумению, неминуемой гибелью. Она пыталась убедить дочь повлиять на отца. Ведь двенадцатилетняя Дина была его любимицей. Миссис Шроф знала, что сын Нусван здесь ничем не поможет. Его вмешательство только испортит дело.
Поворотный момент в отношениях отца и сына произошел семь лет назад, в день, когда Нусвану исполнилось шестнадцать. На праздничный обед созвали тетушек и дядюшек, и кто-то из них сказал: «Ну, Нусван, скоро ты пойдешь по стопам отца и тоже станешь доктором».
Я не хочу быть доктором, отозвался Нусван. Я займусь бизнесомимпортом и экспортом.
Кое-кто из родственников понимающе кивнул. Другие отпрянули в притворном ужасе.
Это правда? Преемственности не будет? насели они на доктора Шрофа.
Конечно, правда, ответил он. Я не давлю на детей.
Однако пятилетняя Дина уловила на лице отца обиду, которую тот не успел скрыть. Она подбежала к нему и забралась на колени: «Папочка, я хочу, как ты, стать врачом, когда вырасту».
Все засмеялись и зааплодировали, говоря: какая смышленая девчонка, знает, как своего добиться, даром что маленькая. А позже перешептывались между собой: да, сын не из того теста, что отецникакой цели, многого не добьется.
Дина не утратила этого желания и в последующие годы, продолжая видеть в отце своего рода божество, которое дает людям здоровье, побеждает болезни, а иногда даже спасает от смерти. Доктор Шроф был в восторге от своей умненькой дочки. Директор и учителя монастырской школы всегда превозносили ее на родительских собраниях. Доктор Шроф не сомневался: дочь добьется успеха, если захочет.
Миссис Шроф тоже была уверена: только дочь может помешать отцу осуществить глупейший филантропический план, и не даст тому уехать в глухомань. Однако Дина отказалась участвовать в заговореей не нравилось, что любимого папочку хотят удержать дома насильно.
Тогда миссис Шроф пошла другим путем. Теперь она уже не говорила о деньгах, об опасностях или о семье, понимая, что так она ничего не добьется. Она напомнила мужу о его пациентахстарых, больных и немощных: «Что будет с ними, если ты уедешь? Они доверяют тебе и надеются на тебя. Как можно быть таким жестоким? Ты даже не представляешь, как много значишь для них».
«Ничего плохого не случится», сказал доктор Шроф. Он знал, что любовь жены может подсказать ей самые невероятные аргументы, и потому терпеливо объяснил, что в городе достаточно терапевтов, которые способны справиться с самыми разными болезнями, а в тех местах, куда он едет, врачей совсем нет. Но это всего лишь временная командировка, утешал доктор жену, обнимая и целуя ее больше обычного. «Обещаю, что скоро вернусь, сказал он. Ты даже не успеешь соскучиться».
Но доктор Шроф не сдержал обещания. Он умер через три недели после начала медицинской кампании, но не от тифа или холеры, а от укуса кобрысмертельного из-за отсутствия сыворотки.
Миссис Шроф с удивительным спокойствием приняла печальное известие. «Это потому, что она жена врача и ближе знакома со смертью, говорили люди. Наверное, она не раз слышала от мужа о смерти пациентов, и таким образом как бы приготовилась к неизбежному для всех концу».
Но, когда она проворно занялась подготовкой к похоронам, с поразительной деловитостью вникая в каждую мелочь, окружающие задались вопросом, все ли с ней в порядке. Миссис Шроф открывала и закрывала сумочку, оплачивая всевозможные расходы, а в перерывах принимала соболезнования, утешала скорбящих родственников, поддерживала огонь в масляной лампе у изголовья ложа доктора Шрофа, стирала и гладила белое сари, следила за тем, чтобы в доме было достаточное количество благовоний и сандалового дерева. Она лично давала наставления кухарке по приготовлению специальных вегетарианских блюд на каждый день.
После полных четырех дней похоронных церемоний Дина все еще плакала. Миссис Шроф, подсчитывающая расходы на молитвы у «башни молчания», сказала ей: «Ну-ка, перестань, дочка! Будь умницей. Папе это не понравилось бы». И Дина изо всех сил старалась сдержать слезы.
Но миссис Шроф рассеянно прибавила, выписывая очередной чек: «А ведь ты могла остановить его, если бы захотела. Тебя бы он послушал».
После этих слов Дина разрыдалась в голос. Теперь она не только горевала по отцу, но испытывала жгучую ярость, почти ненависть к матери. Потребовалось несколько месяцев, чтобы она осознала: в словах матери не было ни злобы, ни обвиненияпростая констатация печального факта.
Спустя шесть месяцев после смерти доктора, опора, какой стала для близких миссис Шроф, стала понемногу крошиться. Замкнувшись в себе, она теряла интерес и к домашнему хозяйству, и к себе самой.
На двадцатитрехлетнем Нусване, уже строящем планы будущей жизни, это почти не отразилось. Однако Дина, которой было только двенадцать, остро нуждалась в родительской опеке. Она отчаянно скучала по отцу. А отчуждение матери только ухудшило ее состояние.
* * *
Нусван Шроф стал самостоятельно зарабатывать на жизнь за два года до смерти отца. Он был еще холост, жил в семье и откладывал деньги, подыскивая подходящее жилье и подходящую жену. Когда умер отец и мать ушла в добровольное затворничество, он понял, что искать жилье теперь необязательно, а вот жену надо найти поскорее.
Он возложил на себя обязанности главы семьи, став законным опекуном Дины. Все родственники приняли это как само собой разумеющееся. Они хвалили его за бескорыстный порыв и говорили, что раньше ошибались на его счет. Нусван взял в свои руки и семейные финансы, дав обещание, что мать и сестра не будут ни в чем нуждатьсяего жалованья хватит на все. Но он лукавил, понимая, что получит достаточно денег от продажи амбулатории доктора Шрофа.
Первым решением Нусвана в роли главы семьи было сокращение прислуги. Он оставил кухарку, приходившую на полдня и готовившую два основных блюда, и уволил Лилислужанку с проживанием. «Мы не можем, как прежде, жить на широкую ногу, заявил он. Моего жалованья не хватит».
Миссис Шроф выразила сомнение в правильности решения сына.
А кто будет следить за порядком в доме? Мои руки и ноги уже не те, что раньше.
Не волнуйся, мама. Обязанности мы разделим между собой. Ты будешь делать легкую работусмахивать пыль с мебели, например. Каждый будет мыть за собой посудучашки, блюдца. А Динамолодая девушка, кровь с молоком. Ей только пойдет на пользу, если ты научишь ее, как держать в порядке дом.
Возможно, ты прав, согласилась миссис Шроф, не совсем убежденная в необходимости такой экономии.
Но Дина знала, что дело в другом. Неделей раньше она, направляясь ночью в туалет, проходила мимо кухни. Там она увидела Лили на столе с раздвинутыми ногами и брата, который втиснулся меж ее ногпижамные штаны болтались на икрахи крепко прижимал к себе бедра служанки. Дина с любопытством разглядывала его голые ягодицы, потом тихонько прокралась к себе, так и не зайдя в туалет. Щеки ее пылали. Наверно, она чуть замешкалась, и Нусван заметил ее.
Никто не проронил о случившемся ни слова. Лили (получив скромное вознаграждение, о котором не узнала миссис Шроф) покинула дом со слезами, заявив, что таких замечательных хозяев ей больше не найти. Дина жалела ее и в то же время презирала.
В доме установился новый порядок. Все старались, как могли. Эксперимент по самообслуживанию поначалу казался просто забавой. «Словно живешь в кемпинге», сказала миссис Шроф.
Тот же дух товарищества, согласился Нусван.
С каждым днем у Дины появлялось все больше обязанностей. Участие Нусвана в эксперименте сводилось к мытью чашки и тарелки после завтрака. Других обязанностей у него не было.
Однажды утром, допивая чай, он сказал: «Сегодня я что-то припозднился. Пожалуйста, Дина, помой за мной».
Я тебе не служанка. Сам мой свою грязную посуду! Копившееся неделями возмущение девочки выплеснулось наружу. Ты говорил, что каждый будет делать свою работу! А теперь заставляешь меня убирать за тобой!
Вы только взгляните на эту тигрицу. Нусвана позабавила выходка сестры.
Нельзя так говорить со старшим братом, мягко упрекнула Дину миссис Шроф. Не забываймы все должны участвовать в хозяйстве.
Он все врет! Он ничего не делает! Все делаю я!
Нусван обнял мать.
Пока, мама.
Дину он дружелюбно похлопал по плечу, но та отпрянула от него.
А, тигрица все еще в ярости, сказал он на прощанье.
Миссис Шроф постаралась успокоить Дину, обещая поговорить с Нусваном и убедить его взять служанку хотя бы на неполный рабочий день, но ее решимость к концу дня пропала. Все осталось, как было. А с течением времени она не только не восстановила справедливость, а, напротив, прибавила забот своей и без того загруженной дочери.
Теперь с миссис Шроф приходилось обращаться как с ребенком. Она ела, только если перед ней ставили наполненную тарелку. Но еда не шла впрокмать с каждым днем все больше худела. Ей приходилось напоминать, чтобы она помылась и сменила одежду. Она чистила зубы, только если на зубную щетку выдавливали пасту. Помогать матери мыть голову стало самой неприятной обязанностью для Дины. Волосы женщины клочьями падали на пол ванной. При расчесывании дело обстояло не лучше.
Раз в месяц миссис Шроф ходила в храм огнявозносить молитвы за душу покойного мужа. Она говорила, что для нее утешительно слышать, как старый дастур Фрамжи молится за него. В эти дни Дина сопровождала мать, опасаясь, как бы она не заблудилась.
Перед началом церемонии дастур Фрамжи вкрадчиво пожимал руку миссис Шроф, а Дину одаривал продолжительным объятием, какое приберегал для девушек и молодых женщин. Любовь к «обнимашкам» принесла ему прозвище «дастур Обними Меня», а также враждебность коллег, которые не столько осуждали его за эту слабость, сколько порицали за отсутствие тонкости, за неумение придать этим ласкам отеческий или духовный характер. Жрецы боялись, что однажды он не сумеет сдержать свой пыл и опозорит священный храм.
Дина испытывала неловкость, когда дастур обнимал ее, проводил рукой по волосам, гладил шею, похлопывал по спине и крепко к себе прижимал. Короткая щетинистая бородка, похожая на хлопья тертого кокосового ореха, царапала щеки и лоб. Дастур отпускал ее как раз в тот момент, когда она набиралась решимости и делала попытку вырваться из цепкой западни его рук.
Весь оставшийся после посещения храма день Дина старалась вызвать мать на разговорпросила совета в хозяйственных вопросах или спрашивала какой-нибудь рецепт, а когда это не действовало, заводила разговор об отце и о первых месяцах их супружеской жизни. Молчание погруженной в неведомые грезы матери ставило Дину в тупикдевочка чувствовала свое бессилие.