Из школьных лет Галсану запомнился лозунг о том, что каждый пионер должен ловить на колхозных полях сусликов, спасая урожай. Мальчишки радостно соревновались в ловкости и изобретательности, выслеживая и ловя юрких грызунов. Однажды Галсан неудачно схватил суслика, и тот расцарапал ему руку от локтя до кисти. Через некоторое время рана загноилась, рука сильно вспухла, и каждое движение ею причиняло боль. Начался жар, рука чернела, и Галсана отвезли на станцию в фельдшерский пункт за тридцать километров от дома.
Дальнейшее он помнил обрывочно. Помнил, как очнулся в темном сыром подвале с маленьким окошком, куда его отволокли как безнадежно больного; помнил, как дотронулся до своей огромной руки, казавшейся черным толстым бревном, как из неё брызнул гной, попадавший в лицо и затекавший в пересохший рот; помнил, как кто-то, причитая, вытаскивал его, из зловонной лужи; помнил, как с перебинтованной рукой и баночкой мази возвращался пешком домой, уснул в лесу, а ночью, то ли во сне, то ли наяву, к нему подходил медведь и лизал в лицо горячим шершавым языком.
Еще ему вспомнилось, как он на первую курсантскую стипендию купил килограмм шоколадных конфет и сразу же их съел. Это было воплощением сладкой мечты из обделенного детства. Галсан просто не знал, что конфеты не едят как картошку, и несколько дней его выворачивало при одном воспоминании о них.
О нынешней своей службе Галсан умолчал. Во-первых, секретностьесть секретность, а во-вторых, и жаловаться не на что. Вот только недавно, во время авральной уборки территории полигона после неудачного испытания его сильно тошнило, появилось неприятное жжение в горле и на теле, а голова была как хмельная. Накануне, правда, звездочку обмывали у приятеля. Было с чего башке трещать, что про это рассказывать.
Корневский выслушал Галсана внимательно и предложил прийти завтра на прием в медицинский институт, где есть самое современное оборудование. Хотя Галсан и не получил никаких лекарств, он от столь участливого обхождения профессора, почувствовал себя явно лучше, и по пути в общежитие твердил как молитву: "Все будет хорошо, все будет хорошо"
На следующий день он после строевой подготовки к параду, которую никак нельзя было пропустить, пришел в указанный институт. У дверей профессорского кабинета томилась длинная очередь надломленных фигур с тусклыми пустыми глазами. Галсан просидел в этой очереди весь день. Вечером профессор Корневский заметил его:
Что же вы? Я вас ждал,дружески обратился он к Галсану и, перехватив смущенный взгляд в направлении очереди, сказал:Полноте, не обращайте внимания, завтра же подготовьтесь и заходите ко мне.
"Скорее бы наступило завтра,думал Галсан.Завтра я, прикрыв глаза, пройду мимо этой ужасной очереди, и меня будет лечить самый умный, самый добрый врач. Он мне поможет".
Но на следующий день в кабинете сидел совсем другой человек. Вернее это был тот же профессор Корневский, но в его взгляде, голосе, манере держаться, не было ни капли той доброты, так поразившей Галсана накануне.
С чем пришел?спросил профессор.
Я? Как же вы помните
Я помню,прервал Галсана Корневский.Вы с чем пришли?
Я вам рассказывал, я болею
Сюда здоровые не ходят,зло улыбнулся Корневский.Что принес?
Галсан ничего не понимал. Он словно рыба, выброшенная на берег, беспомощно раскрывал рот, пытаясь, что-то произнести. Твердая рука молодого ассистента выставляла его за дверь, а вежливый голос поучал, что за все в жизни надо платить.
Уже днем. Галсан почувствовал нарастание какой-то разрушающей силы, а ночью на него обрушился острый приступ болезни. Соседи по общежитию вызвали "Скорую помощь". Галсану сделали несколько уколов, и предложили отвезти в больницу. Но он категорически отказался. Очень уж хотелось участвовать в параде. Тогда врач "Скорой" посоветовал обратиться в институт, где работал Корневский.
К утру болезнь отступила. Галсан вместе с другими офицерами отправился на очередную подготовку к параду.
Предстоящий парад стал для Галсана чем-то священным, он гордился своим участием в нем, написал об этом всем родственникам и, несмотря на плохое самочувствие, выкладывался полностью на каждой тренировке. Он боялся, что болезнь заметят и его отстранят от парада. Лечение в больнице из-за этого отпадало само собой, а чтобы обратиться к кому-то еще кроме Корневского, не оставалось ни сил, ни желания.
И Галсан после изнурительной шагистики, забросив теоретические занятия в академии, ехал в институт Корневского. Он пробивался в кабинет, но Корневский его больше не узнавал, а строгие ассистенты дальше порога не пускали.
Галсан уже знал, что профессору надо было дать деньги при первой же встрече. Лишь тогда можно было рассчитывать на помощь. Однажды Галсан прорвался в кабинет к Корневскому, почти подбежал к нему и, роняя на пол купюры, на коленях собирая их, стал говорить о том, что ему надо продержаться еще две недели, надо быть на ногах, ему нельзя в больницу, и умолял помочь. Корневский крутил на столе авторучку и безразлично смотрел на копошащегося человека. Когда у отчаявшегося Галсана выступили слезы, профессор согласился.
С тех пор Галсан регулярно принимал какое-то темное лекарство и трижды в день заходил в поликлинику, где ему каждый раз делали по два болезненных укола. Весь этот период слился для него в сплошное темное пятно, просветами в котором были репетиции парада.
Репетиции теперь проходили поздно вечером непосредственно на Красной площади. Галсан шел в последнем ряду в колоне и видел, как товарищи, четко печатая шаг, монолитно и неудержимо движутся вперед, словно нечто единое и всесильное. А перед ними и сзади них шли такие же колоны, и стук подкованных сапог о брусчатку звучал дивной музыкой в солдатской душе Галсана. Чувство сопричастности к этому огромному живому организму рождало в Галсане забытый мальчишеский восторг, отодвигая на некоторое время не утихавшую хворь и черпая из хилого тела потаенные запасы энергии и силы.
Но запасов этих оставалось все меньше и меньше. Красная площадь с каждым разом казалась ему все длиннее и длиннее, и, одолев ее, он разом обмякал, будто из него вынимали внутренний скрепляющий тело стержень.
В эти дни ему часто приходилось заходить в одну и ту же аптеку за новой порцией лекарства. Молоденькая фармацевт каждый раз как-то странно смотрела на него и однажды спросила:
Вы один принимаете это лекарство?
Галсан кивнул. Она замялась, покраснела и тихо проговорила:
Может я мало понимаю, к тому же у вас рецепт Но, знаете, это очень сильнодействующее лекарство. Оно дает сильный побочный эффект на сердце, и принимать его в таких дозах
Она потупилась и замялась. Галсан неопределенно пошевелил пальцами, как бы что-то объясняя, выдавил на лице скверное подобие улыбки, взял лекарство и молча вышел.
Он уже давно старался не прислушиваться к своему организму, не замечать нарастающего разлада, а постоянную боль глушил все большими дозами лекарства и уколами. Его планы не простирались далее дня Революции. Только бы, достойно пройти во время парада, а потом Какая разница, что будет потом?
Седьмого ноября подморозило. Мелкие лужицы застеклились льдом, ветер яростно швырял редкие снежинки. Офицеры в парадной форме с раннего утра стояли на подступах к Красной площади, ожидая назначенного часа. Из-за этого Галсан не смог зайти на уколы. Холод высасывал из него последние силы, исхудавшее тело заполняла нарастающая ничем не сдерживаемая боль. Галсан уже не мог сосредоточиться, плохо воспринимал окружающее и порой забывал, где он находится. Когда все двинулись, и он понял, что должен идти, Галсан последними остатками воли подтолкнул непослушное тело вперед, но ноги сделали лишь несколько неуверенных шагов.
Майора Галсана Намжилова выволокли под руки из строя. На парадном кителе растерянно бряцали медали. Круглая голова генерала в папахе оскаленным ртом извергала ругательства. Генеральские челюсти двигались так близко, что, казалось, вот-вот укусят. Но это совсем не пугало. Галсан уже сам, заглушая дикую внутреннюю боль, впился зубами в свою ладонь. Теплая густая кровь заполняла рот. И еще почему-то очень быстро темнело, и столь же быстро удалялся гром военных оркестров. В последний момент тело майора тряхнула судорога, как привычный толчок от подземного взрыва на полигоне.
Мои бандиты
1. Знакомство по принуждению
Они появились через неделю после открытия моего первого магазина. В кабинет, бухнув отскочившей дверью, ввалились пятеро. Двое совсем молодых квадратных «шкафа» в просторных спортивных костюмах остались у входа, заменив собой отсутствующую мебель. Три братка лет двадцати пяти, одетых более прилично, вразвалочку подошли к столу.
Я сразу понял, кто ко мне пожаловал. Толстые шеи с золотыми цепями, накачанные торсы и холодные цепкие глазки, контролирующие ситуацию, не оставляли сомнениявот и до меня добрались господа рэкетиры.
Шла осень 1992 года. Я, как и четверть населения страны, сменил тихую гавань прежней работы на необузданную стихию дикого рынка. Торговал, чем только придется, сбывая с переменным успехом партии товаров от коробки до фуры. Почти год рабочим кабинетом мне служил белая «пятерка-жигули», на которой я мотался по Москве и окрестностям. Такая мобильность позволила отсрочить встречу с неизбежным. Но как только мой бизнес получил постоянную прописку в виде небольшого магазина, ко мне пожаловали непрошеные гости.
Сердце защемило недоброе предчувствие, я с опаской поднялся из-за стола. Молодые бандиты встали полукругом, и в кабинете разом стало тесно. В пресловутом малиновом пиджаке был только один из нихбелобрысый крепыш, похожий на борца тяжеловеса, забившего на тренировки. Рядом в турецких кожанках «под фирму» катали жвачку во рту его тупые копии, отличавшиеся цветом волос и уровнем злобы в глазах. Чернявый и Злой, мысленно окрестил я их.
Вы к кому?поинтересовался я, наивно надеясь, что они ошиблись улицей, домом, городом, а лучше бы и планетой.
Белобрысый, очевидно главный из них, выдержал паузу, подчеркивая нелепость вопроса, и начал «бакланить про крышу» и большие неприятности у тех, кто ее не имеет. Я некоторое время тупил, прибеднялся, но это не помогло. Неожиданный удар в плечо от Злого опрокинул меня на пол. Урок повиновения продолжили его ботинки, испытывающие прочность моих ребер. После короткой экзекуции Белобрысый позволил мне встать. Разгоряченный Злой порывался молотить дальше, но его сдерживал Чернявый. Я понял, что сохранившиеся в неприкосновенности мои яйца и физиономияпредмет следующего урока.
Разговор сразу перешел в «конструктивное русло». Белобрысый вожак сидел на столе и устало объяснял, что «крыша» для того, чтобы меня никто не трогал. «Типа не проломил башку, не сжег магазин, не раскурочил тачку». Платить надо ежемесячно тридцать процентов от прибыли и вызывать их «в случае чего». Злой во время объяснения переминался за моей спиной и периодически хлопал кулаком в раскрытую ладонь. Чернявый с любопытством ожидал моей реакции, рассчитывая на продолжение зрелища. Но я не Джеки Чан или Чак Норрис, а близорукий кандидат технических наук, затеявший свой маленький бизнес.
Я согласился, рассчитывая, что речь идет о бумажной «прибыли», которую я показываю в бухгалтерских отчетах налоговой инспекции. Однако крючкотворство бандитов не интересовало. Белобрысый назвал конкретную сумму, и я опешил. Моя растерянность была настолько искренней, что после недолгого торга Белобрысый согласился ополовинить сумму.
Первый платеж завтра,предупредил он.
Грудь сжало от унылой боли. Я чувствовал себя бычком, ведомым на убой. Можно взбрыкнуть, рвать и метать, даже поставить синяк Белобрысому, но финал очевиденмое геройство закончится жестоким избиением. Я скривился и обреченно кивнул.
Посчитав, что мы теперь друзья, Белобрысый протянул мне руку с золотой цепью на запястье и представился: «Саша». Несколько позже я узнал, что золотые цепи бандитам нужны, чтобы откупаться от ментов, если заметут. Чем толще цепь, тем больший грех могут «не заметить» стражи порядка.
Чернявый и Злой последовали примеру Белобрысого, тиснули мою руку, и я вновь услышал: «Саша» и «Саша». Я находился между тезками и, уповая на народную примету, загадал желание: «Да чтоб вы сгинули!» Затем посмотрел в окно, давай время высшим силам исполнить мое желание. За мокрым стеклом виднелась бандитская «Нива». Я тяжело вздохнул и медленно повернул голову.
«Исчезните! Это всего лишь сон!»кричало мое подсознание.
Бандиты по-прежнему лыбились на меня. Примета не сработала, высшие силы не захотели мараться. И в этот момент я понял, что впервые в жизни пожелал смерти человеку. Мысль мне не показалась кощунственной, более того, я дал себе зарок, что рано или поздно убью их.
Так у меня появилась «крыша» и «мои бандиты» Саша Белый, Саша Черный и Саша Злой. Они представились «люблинскими».
2. Первая стрелка
«В случае чего», о котором предупреждал Саша Белый, наступило буквально через неделю. За окном остановился черный БМВ, и в магазин заявились трое высоких парней с наглыми мордами. Если «моих бандитов» можно было принять за бывших борцов, то эти походили на бывших баскетболистов.
Судя по всему, роли у них были отрепетированы. Обладатель самой «тупой» физиономии сходу заявил, что я работаю на их территории и должен платить. Самый высокий гордо сказал, что они «таганские» и сослался на какого-то криминального авторитета. Самый плечистый смахнул бумаги на пол и, кривя рот на левую сторону, оперся ручищами о стол и бросил:
Ты усек?
Я поднял ладони, чтобы прервать наступательную тираду, и выдавил улыбку:
Ребята, у меня уже есть крыша.
Кто такие?озадачился «тупой».
Люблинские. Саша, Саша и Саша.
Звони им. Забьем стрелку,после недолгого раздумья решил высокий, который, видимо, считался главным.А если лапшу нам на уши вешаешь, коммерсант, будешь платить по двойному тарифу.
Ты усек?выдал свою реплику плечистый.
В те времена у бандитов не было даже пейджеров. Я позвонил на оставленный люблинскими Сашами городской телефон и услышал один из знакомых голосов. Не рискуя ошибиться с именем, я изложил ситуацию:
Саша, у меня таганские. Предлагают «крышу».
Я передал трубку высокому. «Баскетболист» был краток:
Эй, ты! Стрелку забьем завтра в семь вечера под мостом на Волгоградке напротив автозавода.
Я оценил выбор. Это было тихое место, из которого можно вырваться как на обе стороны Волгоградского проспекта, так и в промзону к Калитниковскому кладбищу.
Через час трое люблинских Саш расхаживали по моему кабинету. Они были явно обеспокоены, особенно Саша Черный. Их интересовало, на чем приехали таганские, как выглядели, как себя вели, о чем конкретно бакланили. Я рассказал про черный БМВ и припомнил имя криминального авторитета. Моя «крыша» призадумалась.
Я ничего не знал о «стрелках» и уточнил:
А мне надо ехать?
Пока нет,решил Саша Белый.
А как же я узнаю?С губ чуть не сорвалось продолжение: «грохнули вас или нет».
Сиди здесь и жди.
Следующий вечер я провел, как на иголках. Больше всего хотелось, чтобы бандиты положили другу друга и навек забыли ко мне дорогу. Но идеал недостижим. Нервная фантазия рисовала кровавую бойню, кровь на асфальте, вой милицейских сирен и визит ко мне вооруженных ментов с наручниками: «Вас обвиняют в организации бандитской разборки».
«Ментам разборки до лампочки»,успокаивал я себя.
В ту же секунду страх подкидывал иную картину в лице криминального авторитета со стволом, направленным мне в грудь. «Из-за тебя, козел, хорошие пацаны полегли, и двух случайных теток уложили». Хотя про теток авторитет вряд ли будет жалеть.
«Кто победит?»гадал я. Таганка звучало круче, чем Люблино. А Люблино почему-то роднее. Все-таки я знал там трех накачанных парней: Саша, Саша и еще один Саша. И они явились по моему первому звонку.
В восемь вечера осеннюю мглу за окном прорезал свет ярких фар. Две «Нивы» нагло приткнулись на тротуаре. В кабинет вошли три довольных собой Саши. Больше других сиял Саша Черный.
Мы сделали их. Ты наш!
Я забыл про кровавые фантазии и тоже расплылся в улыбке. Что не говори, а платить заново новым бандитам жутко не хотелось.
Что там было? Как?спросил я.
Подъехали, перетерли, таганские согласились.Саша Черный гордо откинул полу черной куртки. За поясом у него торчал пистолет.
Не дрейфь, у нас команда.Саша Злой кивнул в окно, где около машин курила братва.Если кто сунется, только звякни.