Прибыли во второй гвардейский истребительный авиационный полк в тот момент, когда только что погиб любимец полка капитан Андреев.
Возвращаясь с задания, уже над своим аэродромом он встретился с четырьмя «мессершмидтами» и вступил с ними в бой. Удачным маневром, атакой «в лоб», сбил одного стервятника, но остальные взяли его самолет в смертельный круг он загорелся. В какое-то мгновение Андреев направил свою горящую машину на ближайший от него «мессер» и еще один фашистский самолет пошел к земле. Но и «ястребок» Андреева, взлетев вверх, неуправляемый, беспорядочно пошел вниз. «Погиб, но не отступил, потрясенный рассказом пилота, думал Сергей. Умер, но победил!». Взмывшие в воздух «ястребки» добили остальных, добавил пилот.
В тот же день они побывали в 652-м авиаполку, который состоял исключительно из молодых летчиков.
За всё время они сделали более трех тысяч вылетов, рассказывал командир полка, уничтожив большое количество вражеских самолетов, бомбя их прямо на аэродромах. Громили минометные батареи, живую силу противника, автомашины с грузами и людьми. Только за одну ночь с 17 на 18 мая они сделали сорок четыре вылета. Каждый летчик полка делает по 78 вылетов за ночь. По-молодому, отчаянно смелые, они наводят ужас на немцев. У летчика Позднякова при выполнении боевого задания был поврежден винт самолета, под обстрелом противника он сделал посадку на территории врага, произвел починку винта и благополучно вернулся на свой аэродром.
Потрясенная увиденным и услышанным за день, группа Сергея возвращалась на КП.
Вечер тихий. Медленно тонуло в дымной завесе раскаленно-красное солнце. Весь горизонт казался огромным зловещим пожаром. От машины убегала, уже пыля, израненная, в воронках и трещинах траншей родная, многострадальная русская земля, где сражались, стояли на смерть ее сыны. Сергею хотелось поклониться им в пояс. Душа твердела, мужала. «Снарядов, постарайтесь, побольше шлите нам» слышалась просьба солдат, почерневших от пороховой копоти, усталых, ненавидящих фашистов всеми силами своей большой доброй души. «Да, думал он, приеду, расскажу всё, что видел и слышал, рабочим на заводе, уж они постараются. Хотя в лености их не упрекнешь. По двадцать часов в сутки работают, но злость на немцев вольет в них новые силы».
Сергей вспомнил, как теплели глаза и лица солдат, когда брали в руки домашний сухарь, как бережно держали его обветренные ладони, как подносили к носу, вдыхая его запах. От сухаря пахло дымом, ласковыми теплыми бабьими руками. Они не знали, что бабы отрывали от себя, от детей для них последнее. Писали, что живут хорошо, чтоб не печалились, только бы громили врага и скорее возвращались домой, ждали, тосковали о них. Это они знали. И подарки на фронт были для каждого подарком из дома. Будь это пара шерстяных носков, связанная, как в старину, при свете лучины (керосина для ламп не было, свечей тем более), или сухарь из домашней булочки на молоке, затейливо закрученный, заверченный, как сама нежная бабья душа.
Сергей оторвался от своих размышлений: они подъезжали к КП. Он обратил внимание на группу солдат и офицеров, стоящих без фуражек возле одной из землянок. Подошли и увидели плачущего на пеньке сержанта, уткнувшего голову в руки на коленях. Перед ним лежал мертвый молодой лейтенант с повязкой на голове, красной от крови.
Где это его? шепотом спросил Сергей у бойца. Тот взял его за рукав, отвел в сторону и рассказал:
Это лейтенант Рычков, весельчак и гармонист. Сегодня ночью он, сержант Лисечко и четыре бойца были на наблюдательном пункте. В 12 часов ночи их пытался захватить в плен взвод немцев. Они вступили в неравный бой. Получив ранение в голову, Рычков продолжал драться, пока не потерял сознание. Последними словами были: «Берите еще гранаты, бейте гадов!»
Живым остался только сержант Лисечко. Три километра нес он раненого командира. Когда дошел, лейтенант еще дышал, но через несколько минут умер.
16 мая 1942 года Сергей записал: «В этот день, в девять часов вечера, полку было вручено Гвардейское знамя. Вручал член Военного Совета ленинградского фронта, бригадный комиссар товарищ Зубов. Волнующее зрелище! Солдаты полка преклонили колени. Командир от имени всех бойцов и командного состава дал клятву с честью нести Гвардейское знамя на Запад и беспощадно громить фашистскую сволочь! Троекратным «ура» бойцы приветствовали пронесенное по фронту Гвардейское знамя. После этого товарищ Корытько по телефону отдал приказ: «По фашистской сволочи, в честь приезда делегации из Омска и вручения Гвардейского знамени гвардейский огонь на рощу Сапожки!»
Весь участок фронта услышал разнесенные эхом звуки «Катюши». Члену Военного Совета фронта доложили: «Цель накрыта полностью! Уничтожены полторы роты немцев и несколько огневых точек».
Почти двое суток немцы убирали трупы, вывозили раненых.
18 мая 1942 года Сергей писал: «Тяжелое орудие четвертого дивизиона гвардейского артполка 1196, расположенного на подступах к Новгороду, было незаметно подвезено на расстояние 200 метров к аракчеевским казармам, где засели немцы, и помещено в толстенный кирпичный сарай, хорошо защищающий орудие от обстрела. Орудие громило прямой наводкой казармы с немцами, превратив их в груды развалин. Пехота с радостью смотрела на героев-артиллеристов, находящихся под носом бесившихся от злости фашистов, безрезультатно пытавшихся выбить наших смельчаков из надежного укрытия».
Всё, что видел Сергей, вызывало у него чувство удовлетворения, восхищения и преклонения перед солдатами. «Молодцы, черти! Хорошо бьют фашистов!» думал он. Росли спокойствие и уверенность в победе.
В последний день, во время обеда, артиллерия противника нащупала расположение штаба полка, обрушив внезапно на него огонь. Сергей со своей бригадой в это время обедали, расположившись на молодой травке. День был по-весеннему солнечный, теплый. Они не сразу поняли, что произошло. Рядом засвистело, треснуло, и из рук Сергея выбило кружку, обрызгав его горячей водой. Вокруг рвались снаряды, один попал в блиндаж санчасти, Сергей бросился туда, там уже был Пахомыч, подбежали командиры, бойцы, всех раненых выносили в безопасное место.
Через несколько минут наблюдатели засекли вражескую батарею. Грохнули наши гаубицы, и обстрел прекратился.
Провожая делегацию, бойцы, командиры, комиссары и политработники артиллерийских полков просили только одно: «Давайте больше снарядов. Армия обеспечена всем хорошо, но снарядов нам надо больше».
С этим наказом возвращались домой.
Глава 19
Заболел Мишенька. Полыхали щеки, раздувались ноздри, дышал тяжело, со стоном. Валя смерила температуру: сорок и одна десятая. Сразу как-то свалился. Дала ему аспирин, натерла спину скипидаром, тепло укутала, напоила крепким чаем.
Сейчас он спал. На лбу около волос появились капельки пота. «Это хорошо, подумала Валя, температура начинает падать».
У спящего, осторожно, чтоб не разбудить, послушала грудку. Явного воспаления легких не было, но в первые сутки можно и не услышать. Тревога не покидала ее. Облокотилась на кроватку, думала: «Четвертый месяц нет никаких известий от Сергея. Не в гости к теще на фронт уехал. Всё может быть. Сколько женщин сейчас сидят вот так же, как она, около ребенка и с тоской просят судьбу уберечь любимого от смерти. Но война есть война: идут беспощадные похоронки. Не надо расстраивать сердце, надо надеяться, что всё будет хорошо», успокаивала она себя.
Мишенька беспокойно заворочался, разметался. Рубашонка влажная. Валя, меняя белье, заметила, что он уже не такой горячий, и щеки стали бледнеть, и дышать стал спокойнее. Она легла, чутко прислушиваясь к нему, и сразу уснула.
Лето в разгаре, сухое, пыльное. Полысели деревья, посох, облетел с них лист от жары и безводья, даже ночь не приносила прохлады. Валя собралась на работу и в дверях столкнулась с Сергеем. Бросилась к нему на шею, крепко обняла и заплакала.
Чего ты? Что произошло?
Четыре месяца, ни одной строчки! с упреком смотрели на него влажные, чуть косые коричневые глаза.
Вернулся же, чего плакать? Ты знаешь, терпеть не могу писать письма! швырнул портфель на пол. Сын-то как вырос! подошел к кровати.
Тише, тише, поймала она его руки, хотевшие поднять Мишу, он болеет.
Что с ним? Жара такая!
Может быть, перегрелся на солнышке. Сегодня уже лучше.
Сергей наклонился, поцеловал сына в лобик. Малыш беспокойно завертел головой.
Вот, видишь, проснулся, обрадовался Сергей.
Нет, нет. Не трогай его, пусть спит, шептала Валя, оттаскивая мужа.
С доброй улыбкой на морщинистом лице вошла Вера Васильевна.
С благополучным возвращением! поклонилась она. Вытерев фартуком костлявую руку, подала Сергею. Он обнял ее за плечи.
Смотрите, какой я вам сувенир с фронта привез! наклонился, поднял с пола портфель, вынул оттуда дырявую алюминиевую кружку. В ней громыхал осколок снаряда.
Хорош сувенир, сказала Валя, и голос ее дрогнул, а если б чуть левее, мог бы сердце продырявить, глаза широко раскрылись от ужаса.
Видишь, какой я везучий. Сохрани это, интересно будет потом посмотреть.
Как там, на ленинградском? с надеждой и болью спросила Вера Васильевна.
Бьют немцев, хорошо бьют, но и силища пока у них большущая. Вот поизмотают и погонят. Обязательно погонят! Ну, я побежал?
Куда? заволновалась Вера Васильевна. Сейчас завтраком накормлю!
Некогда, некогда, дорогая Вера Васильевна, я в вагоне поел. Пошли, он сгреб жену и подтолкнул к двери.
Валя сегодня дежурила с Мариной Алексеевной и сейчас думала о ней. Рыжие глаза, под цвет им рыжие волосы и нежная бело-розовая кожа с чуть заметными золотистыми веснушками на небольшом носике. Она с отличием окончила медицинский институт и была оставлена на кафедре госпитальной хирургии. Марина как-то рассказывала Вале: когда ей было пять лет, мать с ней и старшим братом на Пасху были в гостях. Возвращались домой. Идти нужно было через железнодорожные пути, отделявшие одну часть города от другой. А виадука еще не было, вот и ходили через пути. На одном из них стоял длинный товарный состав. Мать решила подлезть под вагоном, взяв детей за руки. Впереди, согнувшись, шел брат, за ним на коленях ползла мать, последней была Марина. И когда ее ножка лежала на рельсе, вагон, словно ждал этого, качнулся, колесо отрезало ступню и откатилось обратно. Обезумевшая мать несла ее на руках вот в эту больницу, где она сейчас работает.
Мать помешалась с горя. Около года лечилась в психиатрической лечебнице, а когда выписалась, стала ненавидеть дочь, всячески избегала ее. Все заботы о Марине взял на себя отец.
Марина умна, трудолюбива, терпелива и очень настойчива. Она часами стояла за операционным столом, носилась по отделению на протезе, и никто не знал, что новый протез неудобен, натер на культе рану и нестерпимо болезнен каждый шаг. Врачей не хватало, работы много, все жаловались на усталость она никогда! Примирившись со своей участью, Марина решила посвятить себя науке, работала, не щадя себя, не зная, что такое отдых. Никогда не давала себе скидки. Все занятия со студентами проводила только на ногах. Из клиники мчалась на другой конец города в библиотеку института. Трамвай часто не ходил. Восемь километров она подпрыгивала на здоровой ноге, таща с собой тяжелый протез. Чего это ей стоило, знала только она сама. Всегда ровная, доброжелательная, всегда с приветливой улыбкой.
Звонок телефона вывел Валю из задумчивости. Сняла трубку, говорила сестра приемного покоя:
Валентина Михайловна, поступил больной с вывихом плеча.
Поднимайте его в перевязочную (хирургия находилась на втором этаже), я сейчас туда поднимусь.
Через несколько минут Валя осматривала больного. Это был хорошего телосложения молодой мужчина. Справа нормальной окружности плеча не было. Головка плотным шаром прощупывалась под ключицей.
Часто вывихиваете плечо? спросила Валя.
Первый раз. Я поскользнулся, упал на локоть, и вот, видите?
Ничего, сейчас поправим Валя несколько раз видела, как вправляют вывих по методу Джанилидзе. В перевязочной для этой цели был кирпич, обтянутый марлей. Валя положила больного на стол, опустила руку, привязала к кисти кирпич. Вышла. Вернулась минут через пятнадцать. Головка плеча подошла к подмышечной впадине. «Теперь легонько подтолкнуть, чтоб встала на место», подумала она. Сняла кирпич, взялась за руку, головка снова ускользнула под ключицу. Валя снова повесила кирпич, снова пришла через пятнадцать минут, и снова всё повторилось.
В ординаторской никого не было шел операционный день. Марина Алексеевна занималась со студентами, позвать на помощь некого. Когда Валя пришла в третий раз в перевязочную она была пуста. Больной сбежал вместе с кирпичом! Занятия закончились, студенты спускались по лестнице. Расстроенная, она вошла в ординаторскую, где находились Елизавета Семеновна и Марина.
Что с вами? спросила Марина, заметив, что на Вале лица нет.
Валя рассказала.
Не успеют из яйца вылупиться, а уже берутся лечить! Вот из-за такой дуры престиж клиники страдает. Вы хоть понимаете, что о нас будут говорить? В клинике не сумели выправить вывих! Когда его безграмотные бабки выправляют! Вот он, наверное, к бабке и побежал! с презрением, прищурив глаза, холодно говорила Елизавета Семеновна. Я еще в первый день поразилась, как вы, не окончив институт, беретесь лечить!
Зачем вы так? вмешалась Марина.
Я привыкла правду в глаза говорить! выпрямилась Ромашова. И горжусь этим!
Ну, гордиться, предположим, нечем.
Елизавета Семеновна удивленно вскинула брови.
Да, не удивляйтесь! Вы говорили грубо и оскорбительно, и это не делает вам чести, во-первых. Во-вторых, то, что вы считаете «правдой», не является таковой.
Позвольте! возмущенно перебила ее Елизавета Семеновна.
Не позволю, спокойно и твердо остановила ее Марина. Валентина Михайловна умна, грамотна, вы поторопились ее унизить. Дело в том, что ваша так называемая «правда» незаслуженно обидела человека, принесла ему страдание, и это никакими извинениями потом не восполняется. Не надо спешить обидеть человека! Даже под предлогом «правды» в глаза.
Если придерживаться вашей теории, то Гитлер тоже хороший человек! глаза ее засветились торжеством.
В большой семье человечества не без урода. Я говорю о людях нашего общества, а Гитлер не человек, фашист.
Он все-таки человек, не унималась Ромашова, если придерживаться вашей философии. В нем тоже нужно искать хорошее, подняв брови, с презрением говорила она.
Его преступления перед людьми так велики, что он не имеет морального права называться человеком, к нему человеческие правила не применимы, холодно парировала Марина Алексеевна. В-третьих, продолжала она свою мысль, не каждый окончивший институт умеет вправлять вывихи. Спросите об этом терапевта, окулиста со стажем, хотя обязаны уметь: этому учат в институте. Так что это тоже правда. Вы разве всё умели, когда окончили институт?
Во всяком случае, вывихи умела вправить, вскинула голову Ромашова.
Но что-то другое не умели и не умеете сейчас, вас же никто не оскорбляет за это.
Если б это касалось только меня. Валентина Михайловна представляет лицо клиники!
Не надо, Елизавета Семеновна, не надо. Когда вы так грубо говорили о ней, вы тоже представляли лицо клиники, чуть улыбнулась Марина. Ведь всё можно свести к этому. На должность ординатора Валентина Михайловна не просилась, некому работать ее поставили, и она неплохо справляется со своими обязанностями. А хирургом ее еще рано называть, работает всего несколько месяцев. Разве у вас, опытного хирурга, не бывает неудач? Это ее первая неудача. А как же фельдшера со средним медицинским образованием лечат от всех болезней? И лечат неплохо. У нее багаж побольше и поосновательнее.
Я вижу, вам сегодня хочется поговорить, простите, но у меня нет больше времени с вами спорить, меня ждут студенты! Ромашова вскинула гордо голову и засеменила к выходу, ставя ступни ног наружу.
У Вали горели уши. «Всё же факт постыдный, думала она. Есть русская пословица: «Взялся за гуж не говори, что не дюж!» Конечно, обязана уметь!» она чувствовала себя виноватой. Молчала во время спора, но была на стороне Марины. «Да, я грешна, но говорить «правду» в глаза и не подумать о том, что это может быть ошибка? Что субъективное мнение может сложиться неправильно, а человек уже обижен. Бывало так, что и я была не права, и мне приходилось жалеть о сказанном. Действительно, извинениями исправить обиды нельзя. Человек незаслуженно пострадал, и этого не вернешь, не исправишь! Марина Алексеевна умница, какой урок преподала не только Елизавете Семеновне, но и мне. Институт дает нам образование, но не дает воспитания, думала Валя, направляясь в аудиторию, а как это необходимо!»