Ничего, не убивайтесь, стараясь быть бодрым, говорил дорогой отец. Дадим прикурить фашистам, это им не Польша. Тебя тоже, наверное, призовут, медицина, обратился он к мачехе (она работала медсестрой в больнице). Хорошо бы в одну часть. Ладно, ладно, не хлюпай носом, не надо, как от боли поморщился он. Видишь, сколько народу?
Чем ближе они подходили к военкомату, тем гуще становилась толпа, идущая к нему. Во дворе военкомата стояло четыре стола, к ним вытянулись длинные очереди, хвостами уходившие на улицу. Между ними сновали женщины, дети, стояли кучками, заполняя весь двор. Народ подходил и подходил, всё плотнее становилось около столов.
Товарищи провожающие! Встав на стул, кричал надсадно военком. Прошу освободить двор, видите, что творится! Те, кто прошел регистрацию, выходите строиться на улицу!
Один взвод, покачиваясь темной массой, уже уходил вверх по улице.
Давайте прощаться, отец обнял Марию, поцеловал ее сухими губами в щеку, царапнул усами. Учись, дочка, кончай десятилетку, я скоро вернусь, пойдешь в институт. Война долго не продлится. Дадим по мордам, и по домам. А ну, голов не вешать! взял ее за подбородок, поднял голову, заглянул ласково в глаза, что-то дрогнуло в нем. Он сдвинул брови, отвернулся. Обхватив ладонями голову жены, поцеловал ее в губы, вытер тылом руки ее мокрые глаза, оттолкнул легонько.
Идите!
Кругом плакали, прощались. Назойливо пиликала гармошка. Кто-то только подходил, кто-то проталкивался к выходу в людском водовороте.
Мария с мачехой стояли, прижатые к забору. Отец уже ушел в строю в густые сумерки. Несколько женщин сначала семенили рядом с мужиками.
Прошу провожающих отойти от колонны, не мешайте движению! крикнул молодой лейтенант, и женщины отошли.
Над столом во дворе загорелась лампочка «воздушки». Предстояла тяжелая ночь.
На другой день получила повестку мачеха. Через час и она ушла с маленьким чемоданчиком. Мария осталась одна. Пусто в комнатах. Она ходила как во сне, машинально убирая разбросанные вещи. Потом, обессилев, села на кровать, закрыла лицо руками, словно разрешилась от тяжкого бремени, заплакала, обливаясь обильными слезами.
Марийка! Марийка! всхлипывала, обнимая ее, прибежавшая запыхавшаяся Ирка. Мы сегодня брата проводили, невестка так убивается, сил нет! Ушла из дома к тебе, чтоб не видеть. Что теперь будет?
Пролежали в постели дотемна, тихо печально разговаривая.
Оставайся у меня ночевать, попросила Мария.
Ладно, только я домой сбегаю, родителям скажу.
Глава 6
Утром Мария проснулась от стука: кто-то кулаками барабанил по двери.
Вы что, спите? возмущалась Лариса. Еле достучалась. Почти все уже в школе. Комитет комсомола решает, кому кем быть.
Как это кому кем быть? не поняла Мария.
Вот так, кому дальше учиться, а кому идти работать на завод, рабочие-то на фронт ушли. Собирайтесь быстрее да приходите. У меня еще два адреса. Я побежала вызывать.
Двор школы кипел старшеклассниками. Сразу повзрослевшие ребята были серьезными, стояли кучками, вполголоса разговаривали.
Витя Уваров, Петя Волошин ушли в военкомат.
Может быть, нам податься, попробовать? Поднял сломанные углом брови Сережа Лоза.
Ничего не выйдет! Мы вчера были. Требуют паспорт. Нет восемнадцати разговаривать не хотят. Там такая запарка! рассказывал Саша Кругликов.
В одном из классов заседал комитет комсомола. Нужно было из ста двадцати человек, окончивших девять классов, отобрать тридцать самых способных учеников, которые продолжат учебу. Остальные сразу, тут же, получали путевки на заводы. На столе лежала разнарядка: куда и сколько надо ребят.
Чего вы нас разъединили? лез к столу Сережка. Мы с Витькой вместе живем, нам вместе на работу ходить!
На машиностроительный больше не нужно, отойди, не морочь голову!
Пошлите на другой, но вместе! настаивал он.
Володя, вмешалась Таня, комсорг школы, они друзья, пошли их обоих на четвертый почтовый ящик.
Вот, и работа почетная, для фронта работать будем! обрадовался Витька.
Так снова путевки писать!?
Напиши, напиши.
Здесь же, в классе, на задних партах сидело человек десять девчат, писавших путевки.
Мария с Иркой попали в список будущих десятиклассников.
Все, кто будет учиться дальше, зайдите получить направление в колхозы: поедете на прополку. Вернетесь сразу в школу. До осени будете на подхвате, объявила Таня.
Через неделю, вечером, Мария усталая, грязная, голодная, вернулась с поля. На минутку забежал отец, уже в военном обмундировании. Худое лицо еще больше обтянулось кожей, глаза ввалились, сухие губы потрескались. Мария побледнела, стояла столбом. Глаза ее страдали. Отец подошел к ней, обнял, прижал так, что хрустнули косточки.
Как ты тут одна?
Ничего, сегодня вернулась из колхоза, в понедельник опять поедем. Меня оставили учиться в десятом классе, а девяносто человек ушли на заводы.
Учись, дочка, учись, коли повезло. Дусю (мачеху) вчера проводил, раньше нас отправили на фронт. А я всё думаю: как ты тут будешь жить? Не боязно?
Что ты, папа, я ведь уже взрослая, а ты всё за маленькую считаешь. За меня не беспокойся!
Да, забыл тебе сказать в прошлый раз: за малиной в садике ухаживай. Не забудь осенью, если я задержусь, положить ее и присыпать землей, а то вымерзнет. Картошку окучишь, подрыхлишь, глядишь, на ползимы тебе хватит.
За домом у забора росло десять кустов малины, стояла старая черемуха, да было посажено кустов двадцать пять картофеля. Вот и весь сад. Отец очень любил вечером, после работы, поковыряться в нем.
Вот, возьми, забежал отдать тебе аттестат. Этих денег тебе хватит, заключил он удовлетворенно. Подошел к крану, налил кружку воды, жадно выпил. Вытер платком мокрые усы.
Пошел, как бы не опоздать, сейчас отправляемся, эшелон уже подали.
Я с тобой, провожу, метнулась Мария.
Нет, некогда.
Папа
Сказал, некогда!
Мария бросилась к нему, обвила шею руками. Он разомкнул руки, круто повернувшись, вышел. Она видела, как он промелькнул в окне. Выскочила за ним на улицу. Отец быстро удалялся, не оглядываясь. «Последний раз вижу», почему-то подумала она. Испугалась этой мысли. Смотрела вслед, прижав руки к груди. Горячий ветер трепал ее светлые волосы, вздувал парашютом юбку, оголяя круглые колени. Она ничего не замечала. «Господи, только вернись живым, без руки, без ноги, только живым!» молила она.
Глава 7
Осталась позади практика. Валя ехала домой и с удовольствием вспоминала о своей работе в больнице. Каким сложным и интересным оказался больной с желудочным кровотечением (так вначале называли его заболевание). Через три дня после его поступления в больницу она получила все анализы и сама поставила диагноз: цирроз печени, вторичное кровотечение из расширенных вен пищевода. И гордилась успехом. Этот сложный случай диагностики поставили на обсуждение врачебной конференции. Главный врач тепло смотрел на нее желтыми глазами и похвалил. Она везла отличный отзыв о работе.
Большеголовый лобастый Мишутка сидел у нее на коленях, задрав толстые ноги, грыз хвост целлулоидного, ярко раскрашенного попугая подарок деда. Слюни вожжами свисали с просвечивающих на солнце розовых пальцев. Валя вытерла их пеленкой.
Зубы режутся, ласково светясь, сказала сидевшая напротив женщина в цветастом платке. У меня их шестеро, последнему десять лет, остальные уже взрослые. Трое сыновей с отцом на фронте, словно тень облака легла на лицо, потемнели глаза.
За окном замелькали одноэтажные домики окраины Омска. Пролетали мимо паровоз, вагоны, пути, сплетаясь и расплетаясь. Все засобирались, засуетились.
Как я унесу ребенка, узел с пеленками и чемодан? растерянно говорила Валя. Хорошо, если муж встретит. Свекор обещал дать телеграмму.
Давайте я вам помогу, у меня только одна корзина.
Спасибо, благодарно посмотрела Валя.
За четыре месяца Валя так и не получила ни одной строчки от мужа, ни копейки денег. Теперь, сдав вещи в камеру хранения, она шла с ребенком и узлом пеленок, висящем на локте, не зная о Сергее ничего. Второй месяц шла война. «Может быть он на фронте? Комната занята другими жильцами, и ей негде будет переночевать? У нее сейчас нет денег даже чемодан выкупить в камере хранения. Свекру осталась должна за билет. Занял старик, Валя обещала прислать».
Полная неизвестность. Волнуясь, она спешила с вокзала домой и вдруг увидела Сергея, заспанного, опухшего с перепоя. Сначала она обрадовалась, но тут же мутным потоком со дна души поднялась вся горечь пережитых четырех месяцев, все обиды и унижения из-за денег, попреки свекрови, тревожные ночи в неизвестности. Болью исказилось лицо, обидно дрогнули губы.
Что же ты не писал? встретила она его с упреком. Война, я ничего не знаю о тебе. Жив ли ты? Где ты? Что только не передумала, извелась вся. Разве так можно?
Ну, здравствуй, сначала, обнял ее за плечи. Прости, проспал тебя встретить. Выпили вчера с другом, провожали холостяцкую жизнь.
Правда что холостяцкую! повторила Валя с горечью. Мой чемодан в камере хранения, у тебя есть с собой деньги?
Найдется мелочишка! он пошарил в кармане, вытащил две монеты. Хватит.
В комнате беспорядок: всё разбросано, стол завален грязной посудой, пустыми винными бутылками, окурками, обрывками газеты, корками хлеба. У стола, заискивающе улыбаясь, стоял неопрятный парень, лет двадцати шести.
Вот что, сорвалась Валя на него, чтоб духу твоего здесь не было! Слышишь? парень оторопело открыл рот.
Валя, властно взял ее руку Сергей, это мой друг!
Вон, я кому сказала, вон! закричала она.
Парень, осторожно обойдя ее, кинулся к двери.
Можно было вести себя приличнее, холодно возмутился Сергей.
Валя, повесив руки, безвольно опустилась на диван и заплакала.
Из-за него ты мне не прислал ни копейки: пьянствовали! А меня сто двадцать дней попрекали хлебом, кусок застревал в горле, четыре месяца я писала каждый день и не получила в ответ ни слова!
Заревел Мишутка, она взяла его дрожащими руками и дала пустую грудь. Сергей посмотрел на нее. «Правда, похудела, словно прозрачной стала, и тут же подумал, не вижу трагедии, жила в семье, с голоду не умерла. Терпеть не могу истерик. Человек с высшим образованием, кричит, как на базаре! поморщился Типичные дамские неприятности. «Ах, не так посмотрели, ах, не так сказали!» И вот сто двадцать дней страданий! Почему женщины, порой, не глупее мужчин, не умеют отличать мелочи от вопросов серьезных? Не хватало, чтоб я, как бездельница-курсистка, писал ей каждый день письма!» Так сердито думал Сергей, но на упреки не отвечал, молчал. Возражать только масла в огонь подливать. Оправдываться? Он ни в чем не считал себя виновным. Самое разумное дать выговориться, облегчить себя, а после этого она сама успокоится. Спорить, ссориться с женой Сергей считал ниже своего достоинства. «Ссора с женой унижает мужчину, говорил он, Выслушай ее и сделай по-своему. Мужик, если что ему не понравилось, тут же выложит, а женщина думает, копит, раздувает муху до слона, а потом: «Ах, какая она несчастная!» Сергей помнил добрые складки лица матери, ее ласковые глаза и руки, не верил, чтоб она могла кого-то обидеть. То, что говорила Валя, ему было неприятно. Про себя решил: надо завтра найти время, написать матери письмо, поблагодарить ее за гостеприимство и попросить прощения за жену. Мать, конечно, волнуется, идет война. Надо написать, обязательно успокоить ее.
Хотя бы сына пожалел, услышал он, оторвавшись от своих дум, тоже голодает. Вторые сутки у меня крошки во рту не было. Откуда взяться молоку? говорила, всхлипывая, Валя.
И у меня больше ни гроша, сдвинул он брови. Но это не вопрос, как-нибудь выкрутимся!
Валя с упреком, полными слез глазами посмотрела на него. Щеки ее горели от волнения.
Что же ты все-таки не писал?
Знаешь, я не люблю писать письма. А ты тоже хороша, приехала и начала со скандала! сердито вытянул губы трубочкой. Это не делает тебе чести! Можно было поговорить спокойно.
«Конечно, нужно говорить спокойно, подумала Валя. Но столько накопилось горечи на душе, что не удержалась. Ничего, зарубцуется, всё еще можно исправить. Главное: он дома, есть крыша над головой. Всё могло бы быть гораздо хуже. Валя лихорадочно искала выход из создавшегося положения. Что-то надо продать, чтобы дожить до зарплаты, она увидела на окне никелированный самовар, подарок бабушки в день рождения. Вот продадим самовар, зачем он нам? Всё равно мы не пользуемся, кипятим чайник на электроплитке. А потом разбогатеем, понадобится купим», обрадовалась она.
Из скупочной, получив деньги за самовар, сразу пошли в заводскую столовую. У Вали закружилась голова от запаха пищи. Она схватилась за руку мужа, постояла, пока прошла дурнота. Сергей посмотрел на побледневшую жену, ему стало жаль ее. Она глядела на столы жадными глазами, ей всего хотелось. Валя съела щи, пшенную кашу, лапшевник, желудку больно, тяжело от обилия съеденного, а есть еще хотелось.
Хватит, она решительно встала из-за стола, а где сумочка, никто, вроде, к столу не подходил, а сумочка исчезла.
Глава 8
Валя с Сергеем жили в общежитии для семейных: длинный широкий коридор, по четыре комнаты с обеих сторон. В первой от входа находился Василий Васильевич Мохов, известный на заводе мастер золотые руки. Жена его Анна Ивановна, интеллигентная брюнетка, всегда опрятно одетая и причесанная, в вышитом переднике, когда началась война, пошла работать в кузнечный цех. Руки ее потрескались, покрылись цыпками. Придя с работы, усталая, она через силу делала им горячие ванны, мазала каким-то кремом, но ничего не помогало, они становились с каждым днем все краснее. Она молча стойко переносила зуд и боль.
Во второй комнате раньше жила молодая пара. Оба уехали на фронт. Теперь жила семья с двумя детьми, эвакуированные из Ленинграда. В последней комнате этого ряда, около общего умывальника, жила Валя. На другой стороне одну комнату занимал дядя Яша, приехавший с Ворошиловградским заводом, седой, большой физической силы человек с широкой спиной. Ходил медленно, переваливаясь, как медведь на задних лапах. Вечно небритый, словно покрытый темной кудрявой шерстью. Жена его, тетя Феня, громоздкая женщина, не брезговала взять, что плохо лежит. Как-то Валю в коридоре встретила возмущенная Анна Ивановна:
Какое безобразие, пока я ходила за солью в комнату, тетя Феня успела вытащить мясо из кастрюли.
Хиба ж оно там було? кораблем выплыла из кухни тетя Феня и скрылась в своей комнате.
Как же не було? Бульон-то мясной, говорила с досадой Анна Ивановна ей вслед. Ничего в кухне на минуту нельзя оставить! Ну что с ней делать?
Темную ей устроить, смеялась Валя.
Не умею драться, безнадежно махнула она рукой.
Рядом с тетей Феней жил спекулянт водкой Кузьма со своей семьей. Он недолго был в армии, вернулся, разыгрывая припадки. Валя удивилась: «Как врачи не разобрались в этом спекулянте? Некогда, видно, было. Проще комиссовать. Один среди сотен тысяч не велика потеря. А дрыгаясь в припадке, он озадачивал солдат. Те искренне верили: «Больной, а вдруг призвали в армию». Кузьма хитрый, пронырливый, отчаянный пьяница, нигде не работал, пропадая целыми днями на рынке. Где-то доставал спирт, разводил его дистиллированной водой, заливал горлышко бутылки сургучом, ставил самодельную печать. Продавал свою продукцию, принося домой кучу помятых денежных бумажек. Жена его, Лена, худая, жилистая, с лисьей мордочкой, матершинница. Скупала за бесценок дорогие платья, шторы, макинтоши, туфли. Гардероб ее ломился от этого богатства, а ей все было мало. Иногда пьяный Кузьма приходил без копейки. Лена хватала топор и отчаянно визжала: «Спасите! Убивает!» Сама бросалась на него, и начиналась драка. В комнате тесно, вываливались в коридор.
«Лена! выходила из своей комнаты Валя. У меня ребенок спит, напугаете!» Они на цыпочках шли на лестницу и продолжали драться в подъезде. Десятилетний молчаливый сынишка Кузьмы, опасаясь драки, когда стол, стулья переворачивались вверх ногами, сразу после школы забирался под кровать и, лежа на животе, делал там уроки. Туда же забиралась двухлетняя сестренка.
Валя ненавидела Кузьму. «Вот сволочь, думала она, люди умирают на фронте, защищая родину, а этот здесь наживается. Большая семья не без урода. И все-таки досадно, что есть такие люди».
Остальные комнаты занимали эвакуированные со Сталинградским тракторным заводом рабочие, которые дома почти не бывали, днюя и ночуя на заводе.