Приходим мы с Николаем в полицейский участок. Не знаю, почему мы пошли именно туда, а не в суд, но так сказал Николай, а я лишь переводчик.
Начальник участка весёлый молодой парень. При встрече раз пять протягивает руку и говорит «How do you do?» независимо от ответа. Я даже сначала подумал, что он вовсе не знает английского языка. Но за внешним юмором и кажущейся непонятливостью он действует серьёзно, чётко исполняя свои обязанности, при этом проявил и знание английского. С большим трудом с помощью своего клерка он нашёл запись в книге о краже, которая была внесена не на фамилию нашего инженера, а на его имя «Николай». Чуть позже нашли и запись фамилии. Потом он сел за стол и написал письмо от своего имени магистру. Но письмо было так написано, что, когда мы пошли с ним в суд, то там сначала не поняли, кому нужно заплатить деньгиполицейскому или нам. Постепенно разобрались, нашли само дело, и я переписал заявление по другому образцу, как полагается, от имени пострадавшего.
Купили на почте марку, приклеили на письмо, и оно пошло в ход, то есть принесли судье. Тот прочитал заявление, глянул в дело и написал на заявлении, что необходимо уплатить пошлину полтора фунта, и назначил рассмотрение дела на следующий понедельник, то есть на сегодня.
Мы уплатили, что полагается. Николай выразил при этом удивление по поводу того, что его обокрали, и он же должен платить судебные издержки. Но таковы здесь порядки.
Сегодня явились в суд, как было назначено, к восьми утра. Нам сказали, что нас вызовут. До десяти утра о нас не вспомнили. Тогда я зашёл к судье и напомнил о нашем деле, на что он ответил, что будет рассматривать его после того, как закончит с другими обращениями, а их очень много.
В приёмной на скамейках и прямо на полу сидят в основном мужчины, но есть и несколько женщин. Одна, сидя на полу, кормит грудью малыша. Тот крутится на руках, берёт то одну грудь, то другую, прекращает сосать и начинает снова. Ребёнок завёрнут в шкуру то ли газели, то ли антилопы. Он намок, из шкуры течёт на пол. Женщина вытирает пол ладонью, вынимает ребёнка из шкуры и перекладывает на тряпку.
Рядом на полу другая семейка. Тоже молодая женщина, но с двумя детьми. Один мальчик, который поменьше, года полтора, держит в ручонке осколок зеркала и время от времени суёт его в рот. Я поражаюсь, как он до сих пор не порезался. Мать не обращает внимания на детей. Ребёнок возит осколком по цементному полу, а потом снова суёт его в рот. Рядом на полу в трусиках сидит девочка лет пяти. Она инфантильно смотрит перед собой, ничего не делая.
У третьей женщины ребёнок на руках всё время кричит. Ей что-то возмущённо говорят, и она выходит из помещения.
По коридору ходит босиком негр с поломанной ступнёй правой ноги. Он ступает этой ногой на носок, как балерина. Сравнение ужасное, но иначе поставить ногу он не может.
Время от времени проходят полицейские с карабинами в руках и с султанчиками на шляпах, сопровождая арестованных.
Народу много. Все ищут свободное место на скамейках. Как только я встаю, кто-то садится на моё место и уже не освобождает его. Мужчины иногда достают табак и высыпают щепотку за нижнюю губу. Некоторые из них в хитонах. Несколько человек хорошо одеты, в брюках, туфлях и даже при галстуках.
Постепенно некоторые посетители уходят, унося с собой петиции с резолюциями судьи. В кабинет заходит очередной полицейский с кипой бумаг. Вызывают одного за другим клиентов. Доходит очередь и до нас.
Судья одет в чёрную мантию. Сидя за столом, он объясняет мне на английском, что выплата украденных денег зависит от того, есть ли деньги у подсудимого, поэтому он вызвал его из тюрьмы на двенадцать часов, и нам нужно тоже подойти в это время. До полудня осталось сорок минут.
Походив по городу, возвращаемся в суд. Видим, как полицейский приводит заключённого. Это совсем молодой, но крепкого телосложения негр. На щеках по три вертикальных полоски. Это говорит о том, что он из племени шиллук. Третье по численности племя на юге Судана. Самое большое по численности племя динка, за которым следует племя нуэр. Это, правда, в данном случае не имеет значения.
Нас приглашают в кабинет. Судья о чём-то спрашивает паренька, записывает ответы и переводит мне на английский. Я перевожу на русский Николаю. Разговор примерно выглядел так:
Судья парню: У тебя есть деньги?
Парень: Нет.
Судья парню: У тебя есть родственники, кто может помочь?
Парень: Нет.
Судья парню: Есть ли у тебя имущество?
Парень: Нет.
Кажется удивительным, что судья задаёт такие вопросы, ответы на которые ему должны были быть известны заранее. Мне становится жалко паренька. Между тем, судья говорит нам, что, так как у подсудимого ничего нет, а по решению суда он должен выплатить тридцать фунтов, то заплатить суд не может, и он предлагает продать дом парня, вернее, тростниковую хижину и тем самым покрыть частично убыток.
Николай возмущён и отвечает, что его не интересует, каким способом будут возмещены его деньги, но он считает, что по закону суд должен выплатить всю сумму.
Судья внимательно слушает и членораздельно начинает пояснять, что в Судане свои законы, в соответствии с которыми государство не может платить за преступников, поскольку заявитель не является представителем дипломатических структур, а обратился, как частное лицо. Поэтому мы должны подчиняться суданскому законодательству. Можно продать дом подсудимого.
Николай понимает, что продажа единственной хижины будет выглядеть нехорошо и отказывается от такого решения, но спрашивает, к кому ещё можно обратиться по этому вопросу, чтобы получить деньги. Судья рассмеялся, сказав: «Ни к кому». Мы уходим ни с чем. Николай выговаривает мне своё недовольство:
Мало того, что я не получил тридцать фунтов, так ещё зачем-то платил полтора фунта за судебное разбирательство, которое ни к чему не привело.
Вот такая произошла история.
А вечером я преподавал русский язык Рите, Омару и Эдзедину. Мы собираемся у Омара в квартире. У него в комнате работает кондиционер, что очень облегчает обучение, благодаря комфортной температуре. Садимся за большой стол и начинаем разговаривать. Учебников нет, зато есть тетради у каждого. Когда нужно, я пишу на листке слова, а они списывают. Но в основном делаю упор на слуховую память.
Лучше всего получается у Риты. Она, конечно, самая молодая. Только звук «ж» ей никак не даётся, и она по-прежнему называет меня «Зеня». А здороваясь, она говорит «Драствуй», не произнося «З». Это меня забавляет. Но память у неё хорошая. Запоминает слова и выражения скорее, чем Омар и Эдзедин. Впрочем, они тоже неплохо усваивают язык. И главное, что я от них требую, чтобы они всё выученное сразу применяли на практике при встрече с Николаем и со мной или с другими русским при встрече.
Во время наших занятий Омар предлагает обычно чай. А один раз мы с ним, в ожидании Риты и Эдзедина, сыграли в шахматы. Я ему на удивление довольно легко его обыграл. Ну, он же не знал, что я учился игре в Доме пионеров и получил разряд на соревнованиях.
Каким далёким всё это теперь кажется. Наш уютный маленький городок и огромное море с его постоянным дыханием, с его влажными тёплыми вечерами. Нет, родные места не заменишь никакой экзотикойвсегда тянет назад. Я думаю, что и местным жителям, если они попадут в наши края, будет всегда не хватать этой изнуряющей нас, пришельцев, жары. Родина всегда тянет к себе. Не зря же есть поговорка: где родился, там и пригодился.
Татьяна, наверное, другого мнения. Отношения с Сэбитом у неё складываются всё увереннее, не смотря на все препятствия со стороны её соотечественников. Наши инженеры завершают строительство лесопильного завода. Сэбит тоже там работает. Он является контрпартнёром. Так что Тане приходится всё время общаться с ним, и тут уж ничего не поделаешь. Мы уже махнули на неё рукой. Она, видимо, планирует вернуться к Сэбиту после окончания командировки. Значит, её земля не так тянет, как мужская любовь. Вот и пойми ты эту жизнь.
На этой ноте и позволю себе закончить моё ночное послание (как всегда, пишу тёмной суданской ночью).
Всем мой жаркий привет!
Хотелось взяться за следующее письмо. Глянул в иллюминатор. Под крылом самолёта белые облака. Земли не видно. Где пролетаем неизвестно. Солнце переместилось по другую сторону, справа от самолёта. Мы летим на юг, на Кипр. Стюард везёт тележку с едой. Стюардесса раздаёт направо и налево подносы с расфасованной пищей. Я закрываю свой дипломат и бужу Ашота. Собственно перелёт в Ларнаку занимает меньше трёх часов. Так что едва мы успели поесть, как объявили о готовности к посадке. Поступила команда пристегнуть ремни. Я напомнил Ашоту его анекдот. Он улыбнулся и встал, чтобы идти в туалет. Вовремя, ничего не скажешь, но стюардесса пропускает.
Самолёт опять погрузился в облака. За окнами потемнело. Ныряем в ночь. Всё же зима: солнце заходит быстро. Показываются вечерние огни большого города. Это я тоже люблю смотреть. Заходим на посадку с моря. Кажется, что садишься на воду, но вот слышен звук выпускания шасси, появляется взлётно-посадочная полоса, самолёт мягко касается поля, взревели двигатели, тормозя, и после длительного выруливания мы останавливаемся. Забираем из самолёта свои вещи. Тут меняется самолёт. Дальше летим другой авиакомпанией.
Здание аэропорта меня поразило своей современностью. Стекло и пластик, светящиеся рекламы, полно огней. Ничем, пожалуй, не уступает новому Шереметьево. Нас провожают в зал для транзитных пассажиров. Едва успели войти, как тут же предлагают всем напитки. Чудесно! Садимся с Ашотом в зелёные кресла и пьём кока-колу. Перед нами крупными буквами надпись: «Welcomes you to Cyprus!» Приветствуем вас на Кипре! Жаль, что не можем посмотреть город. Сверху он выглядел очень большим со множеством высоких зданий. Магазины смотреть не хочется. Покупать всё равно ничего не будем, да и скоро опять приглашают в самолёт.
Теперь очень короткий перелёт в Каир. Опять выходим с вещами. Вокруг полно вооружённых солдат. Чувствуется, что обстановка в стране напряжённая. Здание аэропорта значительно крупнее, чем в Ларнаке. Опять сидим, но уже почти три часа. Здесь кормят обедом в самом аэропорту. Идём на посадку после одиннадцати вечера. Вылетаем почти в двенадцать. Все устраиваются спать. Меня тоже клонит в сон, и всё же хочу прочитать хотя бы одно письмо. Достаю из дипломата очередные пожелтевшие от времени листочки. И снова ухожу в далёкое прошлое, с которым свыкся, как с настоящим. Любопытствую, каким будет начало в этом письме. И оно опять странно начинается со стихов.
«Если когда-нибудь будет трудно,
выйди в холодное белое утро
и растворись в его дымке рассветной,
и пронесись над землёю кометой,
встань на колени,
руки раскинь,
вместе с росою возьми голубинь,
выпей по капле
Издалека
в небе помашет тебе рука,
и пролетит над тобою ветер,
и на вопросы твои ответит.
Если ж совсем тебе невмоготу,
кликни тихонько
я буду тут.
Здравствуй, Джо!
Надеюсь, поэтическая преамбула понятна, но ещё раз прошу обратить внимание на начало. Когда-нибудь я решусь сказать тебе, в чём причина такой просьбы. А сейчас пока не могу.
События тем временем развиваются. Вчера мы с Николаем были у директора Тумбары вечером дома. Он позавчера приехал из командировки в Джубу, которая является как бы столицей южного региона Судана. Нас позвала Рита. Мы с радостью пошли, чтобы узнать новости. И они были. Пока Рита смущённо разливала по чашечкам кофе, Джозеф рассказывал, что привёз из Джубы машину ананасов. И сегодня же на завод поступила паста из Болгарии. Завтра или послезавтра завод начнёт наконец-то работать. Тумбара должен был улететь вчера в Хартум на совещание директоров пищевых предприятий, но в самолёте не оказалось для него места. Такое здесь бывает. Так что он полетит завтра, если будет место.
Билеты на самолёт купить не сложно, однако улететь трудно, ибо купленный билет ещё не гарантирует место в самолёте в определённый день. Таким образом, директор завода Джозеф Тумбара может не улететь и завтра, тем более, что, как он сказал, южные города Судана испытывают острую нехватку горючего, и самолёты могут вообще не летать по этой причине. Так центр Африкиконтинент, являющийся важным поставщиком нефти в мире, сам испытывает трудности с нефтепродуктами. Как говорится, сапожник без сапог.
Директор живёт в таком же доме, как и мы, но с большим хозяйством, огороженным высокой каменной стеной. В квартире чисто. Она хорошо обставлена мягкой мебелью. Кругом богатые ковры. В доме есть телефон, что здесь редкость. У нас, например, телефона нет. У Тумбары в доме живут две жены. Ещё две находятся в других городах. Здешних жён мы не видим. Они в других апартаментах.
Пообщавшись, мы уходим. А придя к себе, узнаём, что у дочери Николая Аллочки высокая температура. Перед этим дня за два она уже неважно себя чувствовала, жалуясь на боли в животе. Потом стала покашливать.
Несколькими днями раньше мы целой компаниейНиколай, его жена Лида, Аллочка, Анатолий Иванович со своим слугой Батисто и Дедушкин были на охоте. Выехали часов в четыре в ближайший от Вау лесок, где решили походить по нему и поискать газелей. Я с копьём и фотоаппаратом. Потом отдал копьё Лиде, а сам посадил себе на плечи Аллочку. Очень скоро слышу смех девочки и чувствую, как она машет руками, как будто отгоняет мух. Однако через несколько секунд ни мне, ни ей было не до смеха. Слышу жужжание у самых своих ушей и вижу над глазами и повсюду роятся осы. Кричу: «Осы!».
Все шли впереди. Услыхав мой крик, остановились и увидели над нашими головами тучу ос. Николай кидается ко мне, хватает Аллочку и, спрятав её голову у себя подмышкой, побежал в сторону. Меня оса успела ужалить в лоб. Не менее злые намерения были у остальных. Они тучей носились над нашими головами. Анатолий Иванович закричал, чтобы все пригнулись к земле и не двигались. Я приседаю, наклоняю голову и, стараясь не делать лишних движений, пытаюсь осторожно отогнать наседавших на меня ос. Постепенно наши мучители улетели. Пострадали только я, Аллочка и Батисто. У меня на лбу шишка. У Батисто две, но не такие заметные, как у меня. У Аллочки ужаленным оказалось плечо.
Вот об этом я и вспомнил, когда сказали, что Аллочка жалуется на недомогание. Хотя эти события, может быть, и не связаны между собой. Африка полна загадок. Но родители ничего не предприняли. Теперь у неё поднялась температура. Предположили, что это малярия. Утром ей дали выпить таблетку делагила от малярии. Девочка отказывалась от еды, поэтому делагил дали с чаем, хотя сама Лида говорила, что эти таблетки натощак пить опасно.
Я предлагаю поехать к доктору в Вау, но мы идём на завод и возвращаемся в обед. Завод ещё не начал работать. Николай с Лидой, видя, что температура у Аллочки не снижается, решили дать дочке ещё две таблетки делагила и дали. Как рассказывал потом Николай, Аллочка после принятия лекарства вдруг спросила, почему у него четыре глаза. Он подумал, что девочка шутит, а она потеряла сознание. Лида говорит:
Аллочка, посмотри на меня.
Девочка приподняла голову, но глаза не открыла. Тогда и началась паника. Я слышу испуганный голос Николая:
Женя, бери машину. Аллочке очень плохо.
Лида выходит, держа на руках Аллочку.
У нас машины нет. Анатолий Иванович со своими инженерами на лесопилке. Я бегу к дому, в котором живёт бухгалтер Василь. Рядом с его домом стоит лэндровер. Постучал в дверь. Вышел Василь. Прошу помочь поехать к врачу в Вау. Садимся в машину, подъезжаем к нашему дому. К нему со всех сторон бегут люди. Николай с Аллочкой уже сидят в кабине другого лэндровера. Спрашиваю, на какой машине поедем. Но тут выясняется, что в другой машине мало бензина, и Николай с Аллочкой пересаживаются в машину Василя.
Едем к главврачу, который учился в Советском Союзе, хорошо знает русский язык и лечил Аллочку от малярии три месяца назад в течение месяца. Но он улетел в Хартум. Направляем машину в больницу к врачу, оставшемуся за главного. Объясняю, что девочка больна, очевидно, малярией, ей давали таблетки, и теперь её рвёт третий раз.
Врач молодой серьёзный негр просит занести девочку в специальное место для осмотра. Это убогое тёмное и тесное помещение, в котором маленькая часть около двух метров отгорожена какой-то холстиной. Врач предлагает положить девочку на кушетку за матерчатой ширмой. Лида заглянула туда и, ужаснувшись, сказала, что не положит ребёнка на такое грязное одеяло. Тогда Аллочку просто поставили на ноги, и врач выслушал её. Затем он снял очки, протёр их и сообщил, что у девочки малярия, что рвоты от чрезмерной дозы лекарства, и предложил сделать укол для прекращения рвот.
Лида заявила, что уколы делать нежелательно, так как она сама теряет сознание от уколов, на что врач возразил, сказав, что мать девочки теряла сознание не от уколов, а от действия малярии. Так что укол сделали.
Конечно, не могло быть и речи, чтобы оставить девочку в больнице, где отсутствует понятие чистоты в нашем понимании, где больные пьют из одной посуды, чего мы никак не могли допустить, поэтому врач прописал приём хлорофилла в течение нескольких дней и тем самым обойтись без дальнейших уколов. Поехали домой.