Давай, звони Шурику и отказывайся.
В такую рань? Ты охуела, что ли?недовольно пробормотала она, протирая глаза,Может, он ещё спит!
Всё равно звони. И так уже сколько времени потеряли...
Сью, бормоча себе под нос проклятия, перегнулась с кровати на пол, где стоял домашний телефон, и нехотя набрала семь несложных цифр.
Включи громкую связь.
Зачем?не поняла она.
Включи, говорю.
Шурик снял трубку через четыре гудка, и голос у него был сиплый. Очевидно, мы его разбудили.
Что случилось?сипло спросил он, обменявшись со Сью приветствиями.
Ты знаешь, я не смогу сегодня с тобой встретиться,сказала она,У меня неприятности...
Неприятности? В восемь-тридцать утра?
Да. Неприятности. В восемь-тридцать утра.
Кажется, я догадываюсь,после паузы произнёс Шурик,И даже знаю, как зовут эту неприятность. Я только одного не могу понять...
Чего ты не можешь понять?спросила Сью.
Почему она думает, что имеет право решать за тебя... за меня... за нас? И почему все должны потакать её капризам? В конце концов, я не виноват в том, что она...
... Любит тебя?закончила за него Сью.
Шурик фыркнул.
Что за детский сад...
Так возьми ей это сам, и объясни,сказала Сью.
Как объяснить? Она не понимает. Мне что, на хуй её послать, что ли?
Нет, так не надо...
А как? Если по-другому не доходит.
Сказать, насколько больно мне было всё это слушатьзначит, не сказать ничего. Да и есть ли смысл описывать чувства человека, влюблённой девушки, которую вот так вот грубо "отшили"! Но я продолжала молча сидеть и слушать его отрывистые, безжалостно-хлёсткие фразы.
Короче. Я ей звонить не буду. И скажи ей, чтобы мне не звонила тоже. Потому что мне это уже начинает надоедать...
Сью закончила разговор и положила трубку.
Ну? Слышала, что он сказал?
Слышала,безразлично-бумажным голосом произнесла я, сидя в каком-то ступоре.
И что теперь?
Ничего. Я домой поеду.
Как домой? В таком состоянии?
А в каком?выдавила из себя я, неподвижно глядя в одну точку.
Сью пристально уставилась мне в глаза.
Ты точно с собой ничего не сделаешь?
Да точно, точно.
Но я не пошла домой. В тот день я долго бессмысленно петляла по хмурым зимним кварталам и выла волком, даже не стирая слёз с мокрого и обветренного лица. Мысль о том, чтобы "сделать с собой что-то" у меня, конечно, проскочила, но инстинкт самосохранения в тот момент оказался сильнее. Так что я просто моталась по улицам до темноты, в расстёгнутой куртке, как пьяная бомжиха, и рыдала не столько оттого, что Шурик меня послал (это было, в принципе, ожидаемо)а оттого, что жаль мне себя было до слёз, такую убогую, такую серую... такую неудачницу.
ГЛАВА 28
Прошёл год.
Рана, нанесённая мне в сердце Шуриком, мало-помалу затянулась. Другой занял его место... Про того "другого" у меня есть отдельный рассказ"Не судьба" называется. Так что в этой повести повторяться мы не будем. Скажу только, что и с ним у меня тоже в итоге ничего не получилось, несмотря на все мои усилия. Очевидно, дедово проклятие по-прежнему дамокловым мечом висело надо мной.
Это было как раз тем летом, когда Сью изнасиловали в овраге. А такие вещи здорово ломают психику подростков. Сломало это и мою подругу, а вместе с тем и дружба наша окончательно полетела под откос.
Я тогда жила на даче у бабы Зои, и отношения наши с ней к тому времени были уже безнадёжно испорчены. Мы обеи я, и бабканенавидели друг друга, и обе имели на то свои причины. Бабка не могла простить мне смерть деда, по-прежнему считая меня виновной в этом, а я ненавидела её за то, что разлучила меня навсегда с парнем, которого я тогда любила...
Не помню, из-за чего я попиздилась с бабой Зоей на этот раз, но я ушла из дома. К Сью. Но она, сидя на своей железной кровати и обхватив коленки руками, даже не повернула головы.
Шла бы ты домой,буркнула Сью, не глядя на меня.
Мне некуда идти. Я из дома ушла...
А я-то чем могу помочь?
Я оторопела. Никогда ещё на моей памяти Сью не была так безразлична и так жестока ко мне. Слёзы навернулись мне на глаза, и я молча развернулась, чтобы уйти.
Ладно, оставайся,сказала она,В шашки сыграем...
Я подавила подступающую к горлу сухмень рыдания, и, вернувшись, села подле неё на кровать.
Сью обычно всегда меня обыгрывалакак в шашки, так и в шахматы. Она была не только красивее и успешнее меня, но и умнее. Но на этот раз она даже не пыталась выиграть. Сунув в уши плеер и врубив его на полную громкость, она качалась и растворялась в песне, которую даже мне было через её наушники отчётливо слышно.
Однажды ты проснёшься и поймёшь,
Что всё на свете за любовь отдашь ты,
И никуда от счастья не уйдёшь
Однажды, однажды.
Ты влюбишься однаждыи навек,
И остальное станет так неважно,
Ведь счастье всё равно находит всех
Однажды, однажды.
Я терпеть не могла эту песню, презрительно называя её "галимая попса", и обычно старалась переключить радио, где она звучалано в этот раз с нами обеими что-то произошло. Каким-то электрическим током песня ударила её, потом меня, в носу предательски защипало... Сью зажмурилась, и из глаз её вдруг ручьём брызнули слёзы.
Ведь счастье всё равно находит всех,пела она сквозь обильные рыдания,Однажды... Одна-ажды!..
С доски с оглушительным стуком посыпались шашки. Рыдала Сью, рыдала ярыдали мы обе, давясь слезами. Рыдали над нашей поруганной, оплёванной юностью. Рыдали, потому что уже тогда знали, что мы обе обречены. И что не будет ни у неё, ни у меня, ни "счастья", ни "любви однажды и навек", чем так дразнила нас эта слащавая и обманчивая песня, а вместо этого ждёт её пропащая смерть от цирроза печени, а меняунылое задротское доживание остатка дней в одинокой и нищей съёмной норе на краю страны, всеми позабытой и позаброшенной...
ГЛАВА 29
В то лето в деревню меня почему-то не отвозили. А может, и отвозили, только я этого ужехоть убейне помню. Но что я помню отчётливо, так это то, что на даче с нами жил отец, а мать приезжала только на выходные. Очевидно, у отца был почему-то внеочередной отпуск, а мать работала.
Это было как раз в то злосчастное лето, когда я упала с яблони, и два месяца после этого не могла ходить. Два месяца я овощем провалялась в постели, и два месяца изо дня в день видела всё те же стены, всё ту же совковую засиженную мухами люстру о трёх рожках и всё тот же дощатый потолок над головой. От такого однообразия впору было свихнуться; тем более, что меня практически и не навещал никто. Подружки забегали лишь изредка; да и им смотреть на мою кислую всклокоченную морду, угрюмо торчащую из-под одеяла, было малоинтересно. А вот Сью, как ни странно, околачивалась на нашем участке чуть ли не ежедневно, несмотря на то, что видела я её только мельком и урывками. То, что она у нас ошивалась, порой даже не заглядывая ко мне в комнату, я узнавала лишь со слов иногда приходивших ко мне девчонок.
Ты в курсе, что Сашка сейчас в сарае с твоим папой?в лоб бухали они мне прямо с порога.
Да?безразлично-сварливо отзывалась я со своей постели,Ну и что?
Как это что? И тебе даже не интересно взглянуть, что они там делают?
Я подтягивалась на руках к окну, но за сенью яблонь и сливовых деревьев, загораживающих сарай, ни черта не было видно. В такие моменты я жалела, что у меня нет инвалидной коляскитак бы поехала и посмотрела. Я почему-то вспомнила, как в одном фильме парень, который не мог ходить, ненавидел свою коляску, чуть ли не обвиняя её в своей обездвиженности, и подумалавот идиот. Ведь подобная ситуация намного, намного хуже, когда этой самой коляски у тебя НЕТ.
Я не видела, потому как не могла видеть, чем занималась Сью в сарае с моим отцом. Но, как и любого на моём месте, меня начали терзать на этот счёт смутные подозрения. И подозрения эти, хоть и не совсем ещё обоснованные, подкрепляла даже сама Сью, когда мельком забегала навещать меня:
Ты кого хочешьбратика или сестрёнку?
Я фыркала, думая, что она шутит. К тому же, подобные разговоры были мне неинтересны, и хотелось поговорить о другом. Но Сью, с того самого памятного дня, когда мы с ней обе рыдали над песней "Однажды"окончательно захлопнулась от меня. Это днём она околачивалась на нашей даче, предпочитая общество моего отца моему обществу. А по вечерам она ходила тусоваться к местным, которые меня презирали. Там они варили на костре "манагу"наркотик из конопли, и, ширнувшись, пели похабные песни. Напрасно я умоляла Сью развязаться с этой компанией и не ходить туда больше. Когда я исчерпывала все доводы, она морщилась досадливо:
Знаешь что? С тобой так скучно!..
И, отвернувшись от меня, подходила своей развратной походкой к зеркалу и пела:
Часы пробили сорок ра-аз...
Кукушка гаркнула в трубу-у...
Мы колем вены каждый ча-ас...
Мы это видели в гробу-у...
Я терпеть не могла эту похабщину, которой она понахваталась у местныхи ненавидела её в такие моменты. И, когда Сью, повертев у зеркала задницей, уходила туда, к нимя плакала от злобы и сознания собственного бессилия.
Будучи ограниченной в движениях, я не могла знать всего, что происходит вокругно спинным мозгом чувствовала, что происходит что-то гадкое и разрушительное, что-то такое, от чего в скором времени всем будет плохо. И я, как черепаха, забившись в панцирь своей болезни, не хотела из него вылезать, чтобы ничего вокруг не видеть и не слышать. Я боялась даже выглядывать в зарешёченное ставнями окноибо была уверена, что увижу там реалии из моего давнего снадлинный шест, что скрипел на ветру, и парящий над нашим домом чёрный флаг беды.
ГЛАВА 30
Осенью отец ушёл из семьи.
Уход его был настоящим шоком для всехдля матери, родных, знакомых... Оно и немудреноведь все вокруг считали нашу семью образцовой, ставили моих родителей в примеркак действительно крепкую пару. Даже Сью, видя, как дружны между собой мои родители, как сообща они всё делаютмирком да ладком, ибо свои ссоры они никогда не выставляли на публикувздыхала и завидовала, говорила, как мне повезло с семьёй, ведь её-то собственные предки давно уже на грани развода...
И туткак гром среди ясного неба. Буквально ни с того ни с сего. Жили-жили вместе восемнадцать лет, всё было хорошои вот на тебе.
Для всех наших родных и знакомых уход отца был подобно разорвавшейся бомбе. Для всехкроме меня. Ибо только я знала, что за всем этим кроется. Знала и молчала. Позволь же мне, читатель, и здесь, в этой повести, промолчать о том гнусном, невыразимо мерзком факте, что заставил отца уйти из семьиибо даже он сам понимал, что это был единственный выход из всей этой поленницы наломанных дров, и единственный способ разрубить этот чудовищный гордиев узел.
Как это там говорится-то? Седина в бороду, бес в ребро?..
Все свои юношеские и молодые годы отец был "задротом"-ботаном в очках, и, кроме моей матери, никогда не знал других женщин. Если для женщины это добродетель, то для мужчиныстыд и позор, поэтому о таком принято молчать. И, когда на склоне жизни таких вот "добродетельных" мужчин посещает бес в реброэто пиздец, товарищи.
Так или иначе, совместная наша жизнь в доме стала невозможна. Настолько невозможна, что встал вопрос ребром: или отец, или я. Кто-то из нас должен был уйти. И ушёл он.
В тот вечер я, по обыкновению, сидела у себя в комнате за письменным столом и учила уроки, когда в коридоре послышался характерный скрип ключа в замочной скважине. По тому, в какую дрожь меня бросил этот звук, я кожей почувствовала, что это была не мать, а отец.
Меня трясло от одного его присутствия в квартире. Мне было душно и жутко находиться с ним на тридцати квадратных метрах одной и той же жилплощади. Но, по счастью, следом за ним пришла с работы мать и, переодевшись, пошла на кухню разогревать ужин.
Идите ужинать!крикнула она минут через пятнадцать.
Я осталась неподвижно сидеть за своим столом, хотя уроки уже давно были сделаны.
Тебе особое приглашение нужно? Ужинать!стукнулась она в мою комнату.
Не пойду,процедила я сквозь зубы.
Что значит "не пойду"?
То и значит, что не пойду. Пока ОН не вынесет ведро... я за стол с вами не сяду!
Юр!крикнула мать в большую комнату,Вынеси ведро; а то, действительно, всё валится из него уже...
И не подумаю,буркнул отец, не вставая с кресла.
Обстановка в доме накалялась. Конфликт был уже неизбежен. Я вскочила, схватила с кухни помойное ведро и молча поставила его в большую комнату, прямо рядом с креслом отца.
Отец, так же молча, не говоря ни слова, вскочил, схватил ведро и, просыпав в коридоре половину мусора, пихнул его в мою комнату.
Ах, так?!
Секундаи ведро, как ракета, полетело обратно. Ещё полсекундыи отец снова выпнул это несчастное ведро из своей комнаты в коридор. И всё это происходило молча, словно мы играли в футбол набитым до отказа помойным ведром.
Сядете вы когда-нибудь за стол, или нет?
Из кухни вышла мать, и, увидев летающее по коридору мусорное ведро, а также разбросанные по полу всякие очистки и обёртки, аж всплеснула руками:
Да что вы, ей-богу, взялись-то, а? Хватит уже!!!
Вот именно, что хватит!!подхватила я,Пусть либо выносит ведро, либо... сам катится отсюда к ядрёной бабушке!
И уйду!!!рявкнул вдруг отец.
Вот и прекрасно! Мне такой отец не нужен!!!
Да можете вы, наконец, объяснить мне, что тут у вас происходит?!потеряла терпение мать.
Да идите вы все нахер!!!взревел отец и, оттолкнув её, вдруг коршуном кинулся к телевизору, схватил его, и, с телевизором наперевес, выскочил из квартиры как ошпаренный.
Мать так и осталась стоять с раскрытым ртом, будто её парализовало. Отец же, тем временем, утащив вниз телевизор, вернулся за остальными вещамии, в мгновение ока покидав в простынь свою одежду, завязал её мешком, взвалил на плечии был таков.
Так чё, говоришь, у тебя там на ужин-то? Картошка с рыбой?буднично, как ни в чём не бывало, спросила я, когда за отцом в последний раз хлопнула дверь.
Мать ответила не сразу. Она всё ещё не отошла от внезапно свалившегося на неё шока.
Нет, подожди... Ты вообще, поняла, ЧТО сейчас произошло?..
А что произошло? То, что и должно было произойти уже давно.
Я ждала этой развязки, потому была спокойна. Чего нельзя было сказать о матери. У неё был такой вид, словно её обухом по голове ударили.
И это было только начало...
ГЛАВА 31
Жизненный путь моей матери, в отличие от моего, был вовсе не столь тернист, хотя она то и дело жаловалась, как трудно было расти в многодетной семье, и как тяжело было учиться и работать, самостоятельно пробивая себе место под солнцем в большом городе. Говоря мне все эти вещи, она подчёркивала, как повезло мне, единственному ребёнку в семье, без конкуренции более хватких братьев и сестёр, и родившемуся в Москвефактически на всём готовом. Ещё сызмальства, заметив во мне кое-какие задатки ума и таланта, она говорила, что, если я захочу, то передо мной открыты все возможности добиться чего угодноглавное, не ленись и будь ушлой. Но вот, наверное, именно потому, что я родилась "единственным ребёнком на всём готовом"ушлости во мне не оказалось ни грамма, а вот ленихоть отбавляй. А когда в человеке нет ушлости, но есть леньум и талант уже играют мало роли.
Хотя, быть может, лень моя и не лень вовсе, а простое безволие сурка, которому очень не хочется вылезать из тёплой норки. А может, простострах и неуверенность в своих силах. Ведь уверенностью тоже надо где-то подпитываться, а брать мне её было неоткуда.
Как бы там ни было, хоть на готовом, хоть нета попинала меня жизнь сильнее, чем маму. По крайней мере, в молодости у меня было гораздо больше потрясений и неудач, чем у неё. У неё всё было, в общем-то, как у всех: школу закончила, в институт поступила, на работу устроилась, замуж вышла, ребёнка родила, квартиру в Москве приобрела. Всё, как положенони обломов, ни надломов. В молодости она понятия не имела, что такое реальный обломкогда тебя то и дело отвергают, например. Или предают. Или обирают до нитки и выгоняют на улицу, оставляя без квартиры и без денег. Или просто бросают.
Скажете, она не знала всех этих обломов, потому что ей просто некогда было концентрироваться на глупостяхучёба, работа, семья и вся эта бытовая круговерть сжирали практически всё её время. Любви она никогда не знала, и страданий любовныхтоже. Отец её не обманывал, не обкрадывал (потому что с неё и взять-то было нечего), и честно жил с ней все эти восемнадцать лет. И, как все счастливые женщины на свете, она была глуха к чужим бедам и проблемамнедаром говорят, что счастье людям глаза застит. Когда ей звонили старики-родители и жаловались на здоровье, мизерную пенсию или непутёвую младшую дочьона отмахивалась: "Да что вы меня грузите своими проблемами! Сами разбирайтесь! " Когда я пыталась поделиться с ней своими печалямиона выискивала все мыслимые и немыслимые предлоги, чтобы смыться от этого разговора. Ей было неинтересно слушать мои сердечные излияния про какого-то там Шурика или Ромуи она убегала от меня в магазин или в ванную комнату, как придётся. Я злилась на неё и втайне надеялась, что когда-нибудь и у неё станет всё плохо, и она, наконец, поймёт, каково этобыть в шкуре человека с проблемами.