Последовало молчание, пока Стелла отпивала воды, а Луиза пыталась представить, как одни люди способны творить такой ужас с другими, и не могла.
У нее ведь была дочь, да? Ты говорила, что у нее внук, которого она никогда не видела.
Их отправили в другой лагерь. По-видимому, еще раньше. Они ведь жили в другом месте.
О-о бедная тетя Анна! Сколько на нее всего свалилось!
Да. Она не в состоянии думать ни о чем, кроме себя и своих утрат.
Как ты можешь винить ее за это?
Я не виню. Только пытаюсь объяснить тебе хоть что-нибудь про несчастье. Я не говорю, что следует или не следует с этим делать, просто рассказываю, как это бывает.
Не понимаю, как можно сравнивать мои несчастья с тетиными, пусть даже приблизительно.
Не в этом суть, Луиза. А в том, что когдапо-моему, так и есть, когда на кого-нибудь сваливается больше определенной меры несчастий, он отключается. Не чувствует никаких утешений, сочувствия, заботы со стороны других людейвсе они просто исчезают, будто проваливаются в какую-то бездонную яму. И когда сочувствующие понимают это, они перестают сопереживать и утешать. Что будешьсерый кофе или розовато-бурый чай?
Она выбрала кофе, и пока Стелла делала заказ, ушла в туалет. Там ей вспомнилось, что миссис Роуз просила ее посоветовать Стелле заняться каким-нибудь более осмысленным делом. Теперь эта мысль казалась еще более нелепой, чем во время разговора: Стелла явно не нуждалась в советах. Потом она вдруг сообразила, что ничего не знает о работе или жизни Стеллы, что весь обед они проговорили о ее бедах и что совет Стеллысначала убедиться, что никакими стараниями она не сумеет наладить свой брак, был продиктован не враждебностью, а нелегко доставшимся здравым смыслом.
Но когда она вернулась к их столику, на котором теперь стояли только три лиловых астры в зеленой стеклянной вазе и их чашки с кофе, Стелла заговорила первой:
Прости, Луиза, за то, что я так на тебя насела. Боюсь, это у нас семейное. Все в нашем доме вечно дают друг другу непрошеные советы. Просить совета у кого-нибудь из Роузов опаснополучишь его с процентами.
Нет, я обратилась к тебе, потому что знала, какая ты рассудительная. Просто все это так пугает. И она добавила: Не хочу участи бедной тети Анны.
Стелла метнула в нее острый взгляд.
Знаю, что не хочешь, так что избежишь.
Расскажи мне о себе. Я ведь ничего не знаю ни про твою работу, ни про остальное.
Я осваиваю журналистику.
Но почему здесь?
Надо же где-то начинать. Проверенный способустроиться в какую-нибудь провинциальную газету и писать там обо всех местных событиях без исключения. Я пишу про свадьбы, любительские постановки, спортивные состязания, несчастные случаи, церемонии награждения, церковные праздники, базары, благотворительные событияпро все на свете. Папа в бешенстве. Он не возражал бы, устройся я в учебно-просветительское приложение к «Таймс» или даже просто в «Таймс», но ему невыносимо представлять, как я кропаю заметки об оттенке платьев невест или о размерах выручки лотка на благотворительной барахолке. Он говорит, что только зря тратил деньги на мое образование. Мне следовало бы учиться на врача или юристатак он говорит. А мутти все мечтает, что я сделаю прекрасную партию и выйду за баснословного богача, англичанина до мозга костей. Пришлось уйти из дома, потому что если они не напускались на меня, то начинали ссориться между собой. А тетя Анна считает, что мне следовало бы работать с детьми, которых привозили сюда из лагерей.
Не знала, что эти дети здесь.
В нескольких местах по всей стране. Папа вызвался консультировать их по медицинским вопросам, но разругался с тамошним начальством, потому что они строжайше требовали, чтобы вся еда была кошерной. А он говорил, что это идиотизм: ввиду состояния, в котором находятся дети, и при карточной системе восстановить их здоровье так будет гораздо труднее. Я поскандалила с ним по этому поводу.
Почему? Ты же не религиозна, зато практична. Значит, хотя бы в этом вопросе должна быть на его стороне, разве нет?
Дело не в том, что я не согласна лично с ним. Просто мне казалось, ему следует видеть смысл и в чужой точке зрения.
Ну и какой он? С моей, единственное, что имеет смысл, помочь им поправиться.
Их вера имеет значение. Из-за того, что они евреи, они лишились всегородных, страны, дома, средств к существованию. Все, что у них осталось, это они сами. Евреи старшего поколения хотят, чтобы дети все помнили и принимали всерьез, а религия и есть стержень. Но папа не в состоянии преодолеть собственное неверие. Вечно он считает, что все должны рассуждать так же, как он. И, естественно, делать, что он скажет. Она улыбнулась все той же циничной и сочувственной улыбкой. Не делать, как скажет папа, проще, когда живешь вдали от него.
Значит, у тебя здесь квартира или еще что-ни- будь?
Угол. Я живу там же, где и ты раньше, в Стратфорде. Когда-нибудь я пробьюсь в газету получшев Лондоне, или в Манчестере, или в Глазго. Хотя бы амбиции у меня есть. Папа этим доволен.
Помолчав немного, она вдруг выпалила:
Я думала о том, чтобы предложить приехать и помогать этим детям. Но когда понадобилось сесть и написать письмо, не решилась.
Луиза так и не поняла, что этодоверительность или откровенность.
Понимаешь, это был всего лишь шанс. Такой маленький, малюсенький шанс. В тридцатых годах папа консультировал в одной большой больнице в Вене. Он разработал новый способ лечения язвы желудка, и однажды утром, явившись в больницу, узнал, что другой врач отменил прописанное им лечение. Папа страшно поскандалил с тем врачом, тот назвал его наглым еврейчиком, и он ушел из больницы и решил переехать в Англию. Он знал, что ему снова придется учиться и подтверждать свою квалификацию, чтобы иметь здесь врачебную практику, но был к этому готов. На следующей неделе мы уехали из Вены. В то время мне было тринадцать, мне не хотелось расставаться с подругами, со школой, со всем, чем я жила. Но если бы в то утро другой врач не оскорбил папу, он мог и не переехать сюда.
Луиза уставилась на нее, начиная понимать, что она имеет в виду.
Вот так. Порой, когда знаешь, что избежал некой участи, она внушает гораздо больше страха.
3. ЖеныОктябрьдекабрь 1945 года
Так как давно, говоришь, ты знакома с этим малым?
Я об этом не говорила, но давным-давно. Он вроде как дружил с Ангусом.
Но ты же сказала, что он женат.
Да, Джон, так и есть. Но хочет жениться на мне.
Ну и что толку, если он уже женат? Это же совсем другое дело.
Она увидела, как его осенила мысль.
Разве что он подумывает развестись.
За долгие годы отсутствия ее милого брата она совсем забыла, какой же он все-таки тугодум.
Вообще-то, да, об этом он как раз и думает.
Она смотрела на его лицо, когда-то такое румяное и в мелких складочках, выдающих, сколько всего озадачивает его, а теперь разглаженное до полной бессодержательности. Его кожа приобрела оттенок желтоватой бумаги, рыжеватые усы были сбриты, а волосы, раньше буйные и отливающие медью, стали сухими, тусклыми и с залысинами, и все его тело, казалось, ссохлось внутри мундира.
Диана, старушка, я же о твоем счастье пекусь. Тебе пришлось так паршивоАнгус умер, и все такое.
Он съел все картофельные чипсы из мисочки, которую она поставила перед ним, а к виски с содовой почти не притронулся. Младше ее на три года, теперь он выглядел хилым и постаревшим. В армию он ушел еще до войны, пропал после падения Сингапура, и после этого от него почти два года не приходило никаких вестей. Она считала его погибшим, а потом откуда-то просочились сведения, что он в лагере для военнопленных. Месяц назад он вернулся на родину после нескольких недель, проведенных в нью-йоркском госпитале, где, как он выражался, ему «дали нагулять жир». Одному Богу известно, как он выглядел до госпиталя. К братишке она была искренне привязана, хоть и убедилась, что соображает он так же медленно, как раньше.
Дорогой, это тебе пришлось паршиво.
Она встала и подсыпала еще чипсов из пакета в мисочку перед ним, и он принялся за еду, не дождавшись даже, когда она уберет пакет.
Мне лучше есть понемногу, но часто, виновато улыбнулся он. Второе меня вполне устраивает.
И неудивительно, если ты голодал столько лет.
Боюсь, я стал прожорлив, как свинья. Он приподнял мисочку. Мы обычно съедали по миске риса почти такого же размера в день.
И больше ничего?
Ну, иногда еще овощи, если удавалось вырастить или выменять их. Но в основном ели пустой рис. И воду, в которой он варился. Знаешь, все старались вырастить хоть что-нибудь, но японцы часто давили все наши посадки, катались прямо по ним на джипе. Вот так ждешь урожая, думаешь, что скоро уже пора собирать его, а тут тебеопа! Заметив выражение на ее лице, он добавил: Да нет, не всегда они их давили. Только когда думали, что кто-то из нас зарвался, и хотели наказать нас за это. Он полез в карман и достал блестящую новенькую трубку. Ты не против, если я закурю?
Конечно нет, дорогой.
Пока он разворачивал клеенчатый кисет, брал щепотку маслянистого табачного крошева, нетвердыми пальцами набивал чашу трубки, ей вновь пришло в голову, что у Эдварда, возможно, найдется для него какая-нибудь работа, и она всем сердцем пожелала, чтобы они поладили друг с другом. Проблем с Эдвардом, скорее всего, не возникнет, а вот с Джономпочти наверняка. К мыслям и мнениям, какими бы они ни были, ее брат приходил с трудом, зато потом твердо держался их. Она не решилась объяснить ему, что это Эдвард «помог» ей взять в краткосрочную аренду квартиру в особняке с видом на Риджентс-Парк, где сейчас она жила с Джейми и Сюзан. И уж конечно не призналась, от кого родила дочь. Все это она объяснила Эдварду, чтобы он ненароком не дал маху. Господи, как ей хотелось отдохнуть наконец от всей этой скрытности, иметь приличный дом, в котором хватит места всем четверым детям, прислугу и, может, даже собственный автомобиль. Эдвард так и не сказал жене о своих намерениях, а без этого она никак не могла успокоиться, хоть и знала, что подгонять его бесполезно. Вместе с тем она всем сердцем тревожилась за брата, который, проведя четыре года в аду, вернулся, похоже, совсем неприспособленным к мирной жизни. Всю свою жизнь он служил в армии, которая теперь, после продолжительного отпуска, отказалась от него совсем. За несколько недель с тех пор, как он вернулся, Диана успела понять, насколько он слаб здоровьем: приступы малярии и какого-то непонятного расстройства пищеварения периодически возобновлялись и изнуряли его. И хоть об этом Джон не распространялся, она чувствовала, как он одинок и совершенно сбит с толку. Вот если бы он был женат! Но он не был. Одна или две девушки, с которыми, как ей помнилось, он встречался до войны, не дождались его, но теперь, когда повсюду вокруг избыток женщин, может, удастся подыскать ему жену. Умом он не блещет, однако он добрый и порядочный человек; с ним не то чтобы не соскучишься, но он будет заботиться о женщине, которая за него выйдет. Она понималаему так тоскливо, что следовало бы предложить переночевать у нее, но это будет означать, что Эдвард не сможет остаться. Или не будет означать ничего.
А если его жена не даст ему развод? Подумав немного, он продолжил: Лично я бы не стал ее винить. Разводэто же не то, верно? Для себя я бы его не хотел.
Ох, Джонни, не знаю! Эдвард, видимо, считает, что она согласится.
В дверь позвонили («Умничка, вспомнил, что у него якобы нет ключа»), и она, поднимаясь, чтобы открыть, предупредила:
Только давай не будем заводить разговор об этом сегодня. Я просто хочу, чтобы вы с ним познакомились. Он угостит нас где-нибудь чудесным ужином. Мы все вместе хорошо проведем время.
Эдвард держался с ним на редкость обходительно: при желании он умел быть обаятельным как никто
Закажем бутылку шампанскогосегодня у меня день рождения, сказал он, когда они отправились в «Плющ».
Правда? Поздравляю, всех благ.
Он всегда говорит, что у него день рождения, когда хочет шампанского, объяснила она.
То есть если не день рождения, шампанского не подадут?
Ох, Джонни, ну конечно подадут. Это просто шутка.
Шутка. Он ненадолго задумался. Виноват. Кажется, сути я так и не уловил.
Он считает, что ему нужен повод, объяснила она.
И что любой повод лучше, чем ничего.
А-а.
Эдвард заказал ужин: для нихустрицы, а для Джонакопченого лосося, куропаток, простой стейк на гриле, и шоколадный муссдля них и для Джона. На стадии кофе и спиртного Джон спросил, нельзя ли ему фраппе с мятным ликером.
В лагере мы вспоминали и его в том числе, объяснил он. Знаете, когда все садились в кружок и по очереди рассказывали, чем полакомятся сразу же, как только вернутся домой. Он помешал в своем бокале соломинкой. В основном из-за льдатам стояла такая жарища, что лед казался дивом и роскошью.
Как я вас понимаю, откликнулся Эдвард. Мы часто обсуждали горячие ванны в окопах.
Откуда же возьмется горячая ванна в
Да нет, я хотел сказать, что мы мечтали о горячих ваннах, когда сидели в окопах на войне. И о чистых простынях и так далее, ну, вы понимаете. Конечно, добавил он, у меня все было иначе. Мне-то хоть изредка давали отпуск. А вам, беднягам, пришлось сидеть там безвылазно.
Но на твоей войне погибло больше людейверно, дорогой? спросила она.
Да кто его знает. Я читал, что на этой погибло пятьдесят пять миллионов.
Говорят, от этих жутких атомных бомб до сих пор умирают люди, сказала она.
Джон, который сидел между ними, во время этого разговора смотрел то на одного, то на другого, будто следил, как играют в теннис.
А потом и он сказал:
Зато япошек заставили сдаться, да? Иначе не знаю, сколько еще людей погибло бы.
Но ведь это такая страшная смерть!
Она заметила, что мужчины мельком переглянулись и отвели взгляды, и это напоминало обмен неким невысказанным и невыразимым словами сообщением. Потом Эдвард сказал:
Ну, по крайней мере, война кончилась, и слава богу. Можно обратить взор на что-нибудь повеселеевроде этих чертовых докеров.
Тут и Джон удивился, что же тут веселогокак это что? Сорок три тысячи устроили забастовку, объяснил Эдвард, ну как же, подоходный налог. Кто бы мог подумать, что правительство социалистов снизит его, хотя, ей-богу, давно пора; очко в пользу мистера Долтона, с которым он однажды виделся в его бытность министром торговли, славный малый, без претензий, таким он ему показался. И Эдвард почти задушевным тоном осведомился у Джона о его дальнейших планах.
Пока что не думал. Все еще стараюсь привыкнуть к нормальной жизни. У меня отпуск на полгода, а потом придется что-нибудь подыскать.
Так вы не остаетесь в армии?
Я бы с радостью, но боюсь, я им не нужен.
Вот досада! Еще порцию?
Нет, спасибо. Одной мне достаточно.
Премного благодарен за прекрасный ужин, сказал Джон, когда они высаживали его у клуба. Еще увидимся, целуя ее в щеку, сказал он тоном, нерешительно колеблющимся между требованием и мольбой.
Конечно, ответила она.
Они смотрели, как он поднимается на крыльцо, поворачивается, чтобы помахать им, и входит в двери навстречу швейцару.
Бедолага, сказал Эдвард.
Ты был так мил с ним.
Он положил ладонь ей на колено.
А ему не слишком одиноко живется в клубе? Может, приютишь его в комнате мальчиков?
Она живо отозвалась:
Да я подумала, что ему только в радость побыть одномуво всяком случае, на первых порах. Он говорил, что ему приходится ко многому привыкать.
Но она и смутилась (и рассердилась), уличенная в недостаточной щедрости, и приуныла, обнаружив, что он не думает о последствиях. Ему-то хорошо делать широкие жесты Потом она подумала, что он, возможно, сразу сообразил, что так они будут реже видеться, и испугалась. Разумеется, Эдвард понятия не имел о викторианских взглядах на развод, которых придерживался Джон, но меньше всего сейчас ей хотелось просвещать его.
Как идут поиски дома? спросила она, когда они вернулись в квартиру и он налил обоим по стаканчику на сон грядущий.
Очень медленно. Беда в том, что в войну пострадало столько домов, что каждый приходится тщательно осматривать, а у малого, которого мне присоветовали, дел невпроворот. Пока один дом ждет инспекции, другой искать не хочется. Вилли нашла тот, что ей понравился, но оказалось, что он кишит сухой гнилью, которая расплодилась, потому что споры из разбомбленных зданий разнесло повсюду.