Служить так служить,неожиданно звонко сказал щуплый мальчишка с соседней с Олегом койки.Школа через улицу, работачтобы рядом, и отслужить поближе. Всю жизнь на привязи.
Это кто там такой умный?спросил сержант.Завьялов, что ли?
Олег тоже неприязненно глянул на мальчишкуслишком уж он был опрятный, домашний.
А лучшедва года людей не видеть?откликнулся кто-то.
Не знаю,сказал мальчишка.Я сам в эту команду попросился.
Ну и дурак,сказал сержант.
А как деды, товарищ сержант,осторожно спросил кто-то.Сильно гнут?
Как везде Все, закончили собрание!прикрикнул сержант.В пять подъем, в шесть выходим.
Олег вдруг вскочил, надевая куртку, двинулся к двери.
Эй, воин, далеко?спросил сержант.
Вернусь.
Эй, на место!.. Я кому сказал?сержант спрыгнул с койки.
Олег уже вышел в коридор, сержант догнал его, схватил за локоть.
Ты что, суслик, не понимаешь? Я сказална место!
Вернусь, сержант! Понимаешь, надо!
Дежурного позвать?
Слушай, сержант.Олег лихорадочно оглядывал конопатое равнодушное лицо сержанта. За спиной у того была полуоткрытая дверь умывальника, Олег втолкнул туда сержанта, просунул в дверную ручку рукоять швабры, пробежал по ночному коридору, тускло освещенному дежурным светом, открыл окно, спрыгнул со второго этажа, перевалился через забор. Огляделся и, шаря в кармане, быстро пошел к автомату
Он ждал, прячась за телефонной будкой. Бил порывистый холодный ветер, гнал по голой земле крупную снежную крупу, деревья постукивали ветвями.
В конце улицы показалась бегущая Люба, Олег бросился навстречу.
Когда?издалека крикнула Люба.
Утром.
Они обнялись посреди улицы, между спящих домов, жадно целовались, тяжело дыша от бега, потом, не сговариваясь, бросились в подъезд. На внутренней двери был кодовый замок, и в другом подъезде тоже. Олег несколько раз с отчаянием ударил по нему кулаком.
За углом дома стоял остов грузовика, без колес, без кузоваодна кабина на раме, с выбитыми стеклами, исписанными ребятней дверцами. Они забрались в кабину, Люба откинулась на продавленное сиденье, одной рукой прижимая к себе Олега, другой расстегивая куртку и кофту
Медленно, трудно рассветало. В домах стали зажигаться разноцветные окна.
Пора,сказал Олег.
Люба кивнула, не поднимая лица.
Не плачь.
Я не плачу,она вскинула на него сухие глаза.
Подъем через десять минут.
Подожди,ровным, безжизненным голосом сказала Люба.Еще чуть-чуть Я сама уйду. Когда смогу Только ты меня тогда уже не останавливайона, не отрываясь, внимательно смотрела ему в лицо. Потом уперлась ладонями ему в плечи и медленно отстранилась.Ну все.
Она выбралась из кабины и, не оглядываясь, пошла по улице, по первому, тонкому, нетронутому снегу. Олег шагнул было следом, хотел окликнутьи остановился
Иванов вышел из старого раздрызганного автобуса на бетонку и двинулся за случайными попутчикамимужиком и теткой в ярких нейлоновых куртках и резиновых сапогах. Мужик нес рюкзак, у тетки через плечо перекинуты были связанные ручками большие сетки с буханками черного хлеба.
Попутчики вскоре свернули к виднеющейся на горизонте деревне, Иванов пошел прямо, мимо длинных заброшенных ферм, светящихся насквозь скелетами разобранных кровель, мимо завалившегося набок трактора без гусениц, мимо раскисших весенних полей.
Показались терриконы, дощатые строения шахт с вагонетками на канатной дороге, несколько одинаковых домиков.
Потом Иванов ждал в большой комнате с плакатами на стенах, письменным столом и четырьмя стульями вокруг. Вошла Люба в телогрейке, ватных стеганых штанах и сапогах, в синем простом платке. Замерла на пороге, увидев Иванова, торопливо стащила повязанный по-бабьи платок. Прошла и села по другую сторону стола.
Вернулся?хрипловатым простуженным голосом спросила она, глядя на свои тяжелые обветренные руки, сложенные на коленях.
Иванов молча смотрел на нее.
Ну, что смотришь?Люба коротко усмехнулась,Горбатого могила исправит Ты что, правда, поверил, что я тебя ждать буду?она наивно вскинула брови и радостно улыбнулась ему.Дурачок! И что писалаповерил? Я же врала все! Чтоб тебе, дураку, спокойно там Я в тот же день, как от тебя отвязалась, мужика сняла, командировочного. А на другойдругого! Каждый день с новым! Ух-х, погуляла!она захохотала.Из кабака не вылазила! С одним пришла, с другим ушла! Кто понравилсятому даю! Не то, что с тобой за ручку ходить!.. А письма с мужиками сочиняли! Ох, ржали, как ты там их читаешь
Иванов поднял руку, Люба вздрогнула, замерла на полуслове, прикрыв глаза, ожидая удара. Иванов чуть коснулся пальцами засаленного локтя телогрейки.
Выходи за меня замуж.
Люба растерянно глянула на него.
За кого?.. За тебя? Я?.. Да на хрен ты мне сдался сто лет! Кому ты нужен? В зеркало посмотри, урод! Замуж, ха!Люба то ли всхлипнула, то ли засмеялась.Что, оголодал? Ну так деньги давай, привез? Я теперь даром не даю Ну, что ты приперся? Ладно. Все. Поговорили. Иди Вали отсюда, я сказала!..она прикусила губу, чтобы не расплакаться.Ну, иди, пожалуйста Здесь опер на меня глаз положил. Донесли уж, наверное
Иванов медленно поднялся.
Подожди!Люба схватила его за рукав шинели,Я сама уйду Только совсем уже. Не приезжай больше У тебя все хорошо будет. Правда, я знаю Ну все.
Она встала и, по-мужицки шагая в тяжелых сапогах, пошла к двери
Когда Иванов добрался до деревни, стояла уже непроглядная темень. Грязь на дороге подернулась ледяными нитями и похрустывала под ногами. Иванов постучал в первый дом, там затаились, из-за двери прислушиваясь к нему или присматриваясь через щелку. Потом мужской голос спросил:Чего надо?
Переночевать. До автобуса.
Не гостиница.
Хоть в сени пусти.
Иди отсюда. Сейчас дробовик сыму Иди-иди, не стой. Никто не пустит
Через дорогу темнела в ночном небе заброшенная церковь: с выщербленным кирпичом, обвалившимися карнизами, с кустами, растущими из стен вокруг купола. Из церкви вышел человек, лязгнул железный засов.
Эй, отец, переночевать пусти,без особой надежды, мимоходом сказал Иванов.
Человек подошел, приглядываясь в темноте к нему, к заляпанной грязью шинели.
К «химикам» ездил?
Да.
Дружка навестил?
Невесту.
Вот оно как Ну, пойдем
В избе, освещенной тусклой мигающей лампой, мужик поставил чайник на треногую плитку:
Кормить нечем: пост. Чаю только дам.
Ты поп, что ли?спросил Иванов.
Можно и так назвать.
Хозяин мало походил на попаобыкновенный мужик с грубым простым лицом, заскорузлой мозолистой пятерней, костюм в налипшей свежей стружке.
Столярничаю,пояснил мужик, отряхивая стружки,Прогнило все. Двадцать лет храм пустой стоял, как в семьдесят первом иконы покрали.
Кто покрал?
Да много охотников здесь шастало,мужик налил чаю себе и Иванову, сел напротив за стол.Как саранча, прошли А кто украл, тот и вернул. Сам привез той осенью Богородицу и трех апостолов. И на освящение из Москвы приезжал, молился.
Совесть проснулась?насмешливо спросил Иванов. Его опять крутило всего внутри, хотелось уязвить, достать этого спокойного, умиротворенного попа.
Значит, проснулась,невозмутимо ответил тот.В народе совесть просыпается. Пока в потемках бродят, сами не знают, куда идут. А идут-то к нам. Страшно без Бога жить.
Ты меня поагитируй, может, и я приду?
А Богне народный депутат, чтобы я за него агитировал. Сам придешь,поп посмотрел на него.Злой ты сильно. Чего такой злой?
Жизнь такая.
Жизнь у всех не сладкая. Да не все злые,хозяин поднялся, указал на узкий топчан:Здесь ляжешь. Только учтирано подыму.
Не привыкать.
Через приоткрытую дверь Иванов видел, как он стоит на коленях, подняв голову к лампаде, молится просто и обстоятельно, будто говорит с добрым знакомым: про то, как прошел день, как движется ремонт в церквушке, и про нежданного ночного гостя.
Дрожащий свет лампады дробился в серебряном окладе образов
вокруг, на сколько хватало глаз, расстилалась плоская снежная равнина, над которой круто выгибался небесный купол. Справа у горизонта небо чуть розовело, выше меняло оттенки от нежно-голубого до непроглядной синевы, слева на ночном небосклоне светились крупные звезды.
Вездеход шел по дороге, обозначенной парами стальных штырей, торчащих из полузасыпанных снегом железных бочек. Молодые солдаты в новеньких, негнущихся шинелях сидели на скамьях вдоль бортов, смотрели в окна.
Эй, воины, гляди!полуобернувшись, крикнул ефрейтор-водитель, указывая вправо.
Куда?спросил маленький остроносый Чоботарь.
Куда!захохотал ефрейтор.На солнце! Последний день сегодня! Теперь четыре месяца не увидишь!
Над горизонтом, действительно, показался краешек солнечного диска.
По-осмотри на солнце,запел водитель,посмотри на небо, ты видишь это все в последний раз!
Люкин,сказал сидящий рядом капитан.
Намек понял, товарищ капитан.
А что потом?не понял Чоботарь.
Ночь потом. Как у неграя извиняюсь, товарищ капитанс тыльной стороны
Стой!крикнул капитан, но водитель уже сам нажал на тормоз.
Вездеход остановился у заваленной набок бочки с погнутой вешкой.
Эй, воины!кивнул Люкин, открывая дверцу.Лопаты там
Все высыпали из вездехода, подошел капитан, прикуривая.
Опять?спросил он.
Ага Мишка балуется,пояснил Люкин молодым, указывая на исцарапанный бок бочки.Видишь, когти. Чует, собака, человечий дух.
Солдаты подняли и установили набитую камнями и залитую бетоном бочку.
А зачем это?спросил кто-то.
В пургу на ощупь идти Вот так опрокинет, собака страшная, сверху снегом заметети уйдешь в чисто поле,махнул рукой Люкин.Весной найдут, когда оттаешь.
Во занеслопротянул Чоботарь, оглядываясь,Медведи гуляют
Иванов тоже оглянулся в этом холодном, бесконечном, безжизненном пространстве
Иванов включил свет на кухне, закурил и сел, сгорбившись за столом. В ночном небе мерцали огни города.
Появилась Алла в наброшенном на плечи халате, щуря заспанные глаза, села рядом.
Ты так страшно скрипишь зубами во сне,сказала она.Я просыпаюсьона мягко провела ладонью по его волосам.Тебе нельзя все время одному. Надо общаться с людьми
Иванов молча курил. Алла отняла у него сигарету, погасила.
Пойдем,она потянула его за руку, Иванов покорно поднялся.
Они снова легли в темнотеАлла на диване, он на раскладушке. И снова навалилась темнота
только дежурная лампа над тумбочкой дневального тускло высвечивала центральный проход в казарме, спинки кроватей и табуретки с аккуратно сложенной формой, отражалась в экране телевизора, подвешенного к потолку в дальнем конце прохода. Сами кроватипо два ряда с каждой сторонытерялись в полутьме, кое-где слышалось еще шевеление, разговоры, смех.
Хлопнула дверь, в казарму вошел конопатый сержант, которого Иванов запер в умывальнике на сборном пункте.
Говорят, суслов из приемника привезли?громко спросил он у дневального.
Ну.
Кому спим?!заорал сержант.Деды! Чего тихо, будто не праздник? Дежурный кто? Бутусов, поднимай сусловпоздравлять будем!
Суслы, подъем!скомандовал коренастый мощный Бутусов.Строиться на торжественную поверку!
Дневальный поднял трубку телефона:
Слышь, кто из офицеров в казарму пойдетсвистни.
Кое-кто из молодого призыва поднимался, строился в проходев бесформенном байковом белье и брезентовых шлепанцах с номером кровати.
Чего мало? Остальные где? Где они спят-то?
По одежде смотри,велел конопатый.
Деды пошли вдоль прохода, приглядываясь к сложенной на табуретках форме. Обнаружив новую хэбэшку, скидывали ее владельца вместе с матрацем на пол или пинали снизу под сетку кровати.
Подъем была команда!
А? Что? Чего?
Чего! Вредно спать на первом году!
В проходе выстроилась неровная, жалкая шеренга, новобранцы крутили стрижеными головами, не понимая, чего от них хотят.
Иванов лежал в ближнем к выходу углу казармы и, не поднимая головы, напряженно наблюдал за шабашем. Бутусов, не дойдя до него, повернул обратно.
Все, что ли?.. Равняйсь! Смирно!
Новобранцы кое-как подравнялись и вытянули руки по швам коротких кальсон. Бутусов открыл список личного состава.
Чоботарь!
Я.
Головка от болта,конопатый сержант подошел к нему.Кругом!
Тот повернулся, и конопатый с силой ударил его в поясницу, по почкам. Чоботарь охнул, качнулся.
Не слышу!сержант ударил его еще раз, подождал, снова ударил.
Служу Советскому Союзу!выкрикнул Чоботарь.
Алимов!прочитал следующую фамилию Бутусов.
Я.
Кругом!
Удар.
Служу Советскому Союзу!
Барыкин!
Я.
Кругом!
Здоровенный бугай Барыкин, на голову выше подошедшего к нему сержанта, молча смотрел на него.
Кругом, я сказал!
Барыкин повернулся.
Иванов дотянулся до своей табуретки, вытащил ремень из-под хэбэшки и стал неторопливо, тщательно наматывать его на кулак.
Никишин!
Я.
Погоди, это ты, что ли, из театрального?вспомнил Бутусов.
Я.
Дай я артисту отвешу! Я! Моя очередь!деды столпились около Никишина. Тот стоял неподвижно, опустив голову, только покачивался от ударов, повторяя:
Служу Советскому Союзу Служу Советскому Союзу
Да вы что, озверели, что ли?стоявший с краю шеренги Завьялов вдруг сорвался с места и оттолкнул конопатого сержанта.Да вы что, ребята Вы с ума посходили все?
А это кто такой?обернулся к нему сержант.Это ты, умник? Ты же дедушку Советской Армии толкнул! Дедушка два года пахал, а ты дедушку обижаешь
Я тоже два года служить буду. И он! И он!
Ты на гражданке баб давил, а дедушка портянки нюхал!юродствовал конопатый.Двадцать почек! Кругом!
Нет,негромко, твердо сказал Завьялов.
Кругом, я сказал!миролюбиво приказал сержант и несильно, не ударил даже, а толкнул его в лицо.
Нет.
Сержант ударил его еще раз, и еще, слева, справа, все сильнее и сильнее, зверея от того, что мальчишка упрямо стоял, глядя ему в глаза.
Иванов спрыгнул с кровати.
Отошли от него все! Быстро!он встал рядом.
Ну, кино! Это еще кто нарисовался?сержант обернулся к нему.Какая встре-е-еча!радостно протянул он.Ребятаэто мой! Ну, как попрощался? Должок с тебя. Выбирайсто почек или крупно говорить будем?..
Иванов тоскливо оглядел тусклую казарму с бесконечными рядами кроватей, старательно спящий, затихший в темноте средний призыв, понурых, покорных судьбе новобранцев и веселых дедов. Повернулся кругоми с разворота всем весом ударил замотанным кожей кулаком в конопатое лицо сержанта
Иванов и Завьялов отмывали кровь с лица, склонившись рядом под кранами.
Ты-то чего полез?спросил Иванов.
А что ты предлагаешь? Портянки им стирать?
Стирай, если драться не умеешь Ты вот так можешь сделать?он сжал кулак и показал Завьялову.
Тот покачал головой.
Ты что, верующий, что ли?озадаченно спросил Иванов.
Просто я в кулак не верю,Завьялов прополоскал рот водой, выплюнул розовую пену.Тебя как зовут?
Олег.
Александр,они подали друг другу руки. Иванов сморщился и выдернул ладонь: костяшки пальцев были сбиты до кости.
В умывальник заглянул Никишин, набрал в стакан воды, искоса поглядывая на них, и торопливо исчез.
Александр достал сигареты, они закурили, с трудом сжимая сигареты в разбитых губах.
Ты где?спросил Иванов.
Планшетист.
Я в дизельном Плохо. Поодиночке выживать будем Только учти: еще раз полезешь за этих заступатьсяя не встану
Утром молодые солдаты, перетянутые ремнями так, что полы хэбэшки торчали в стороны, застегнутые на удушающий крючок под горлом, прибирались в казарме: Александр орудовал шваброй, Иванов и еще трое сиденьем опрокинутой табуретки разравнивали одеяла заправленных кроватей, прихлопывали края, придавая постелям прямоугольную форму, Чоботарь и Алимов, натянув через всю казарму бечевку, выравнивали спинки кроватей и подушки, Барыкин таскал взад-вперед по проходу агрегат для натирки полов: короткий толстый чурбак, обернутый шинельным сукном, на длинной ручке. На агрегате для утяжеления сидел дед и командовал. Остальные деды, расхристанные, сонные, слонялись без дела, конопатый Земцов с приятелями качался на турнике в коридоре, Бутусов ходил с повязкой дежурного.