Серотонин - Мишель Уэльбек 6 стр.


Благодаря кальвадосу мне и думалось лучше, кальвадосмощный, глубокий напиток, незаслуженно забытый. Разумеется, я был задет изменами (мягко говоря) Юдзу, они нанесли удар моему мужскому тщеславию, а главное, я заподозрил, что она любила все прочие хуи так же, как мой, этим вопросом мужчины обычно задаются в подобные моменты, задал себе его и я и, увы, ответил на него утвердительно, ведь наша любовь в самом деле была этим замарана, а комплименты моему хую, которыми я так гордился в начале нашего романа (размер приличный, без перебора, исключительная стойкость), теперь виделись мне в ином свете, я угадывал в них проявление хладнокровной объективной оценки, выработанной в результате долгого общения с многочисленными хуями, а вовсе не лирическое наваждение, возникшее в возбужденном сознании влюбленной женщины, что, смиренно признаюсь, мне было бы куда приятнее, я своим хуем совершенно не кичился, если его любят, то и я его люблю, вот, собственно, к чему я пришел относительно собственного хуя.

Однако моя любовь к ней угасла окончательно не на этом этапе, а во вполне на первый взгляд безобидной ситуации, и уж во всяком случае гораздо более мимолетной, наш обмен репликами, последовавший за очередным телефонным разговором Юдзу с родителями, которым она звонила дважды в месяц, продлился от силы минуту. В разговоре она упомянула, я не мог ошибиться, свое возвращение в Японию, и, естественно, я задал ей вопрос, но ответ ее прозвучал умиротворяюще, она еще очень не скоро туда вернется, не стоит волноваться, и вот тут я понял, понял мгновенно, и какая-то гигантская ослепительная вспышка выжгла во мне остатки разума, а когда, придя в себя, я учинил ей небольшой допрос, то тут же убедился, что предчувствие меня не обмануло: она уже вписала в личный план идеальной жизни свое возвращение в Япониюлет через двадцать, а то и тридцать, то есть, попросту говоря, сразу после моей смерти, иными словами, в план своей будущей жизни она загодя вписала мою смерть, она ее учла.

Реакция моя наверняка была иррациональной, Юдзу все же была на двадцать лет младше меня, так что, по идее, она все равно меня переживет, и даже намного переживет, но именно такую вероятность беззаветная любовь старается не замечать, а то и категорически отрицает ее, беззаветная любовь зиждется как раз на этой невозможности, на этом отрицании, и уже не важно, продиктовано ли оно верой в Христа или приверженностью проекту бессмертия, разработанному Google, беззаветно любимый человек просто не может умереть, он бессмертен по определению, реализм Юдзу был всего лишь вариантом отсутствия любви, и это ее увечье, отсутствие любви, уже не подлежало излечению, в одно мгновение она вышла за рамки романтической, беззаветной любви, войдя в пределы любви по расчету, и вот тут я понял, что все, нашим отношениям пришел конец и лучше завершить их побыстрее, потому что теперь я уже никогда не смогу представить себе, что рядом со мной живет женщина, скорее это некий паук, высасывающий из меня последние жизненные соки, паук в обличье женщины, у которой есть грудь, есть задница (ее я уже нахваливал выше) и даже писька (о которой я высказался более сдержанно), но все это уже не в счет, в моих глазах она превратилась в паука, ядовитого кусачего паука, который изо дня в день впрыскивал мне парализующий смертельный яд, и главное теперь, чтобы он как можно скорее исчез из моей жизни.

Бутылка кальвадоса тоже закончилась, было уже начало двенадцатого, возможно, мне следовало как раз уехать, не повидав ее. Я подошел к окну: речной кораблик, наверняка последний на сегодня, разворачивался у оконечности Лебединого острова; и вот тут я осознал, что очень скоро ее забуду.

Я плохо спал той ночью, пребывая во власти неприятных снов, где я, чтобы не опоздать на самолет, вынужден был предпринять ряд весьма опасных действий, как, например, вылететь с верхнего этажа башни «Тотем», чтобы добраться до аэропорта Руасси по воздуху,  иногда мне приходилось махать руками, иногда я просто парил, у меня это получалось, но с трудом, и отвлекись я хоть на мгновение, я бы неминуемо разбился, над Ботаническим садом мне пришлось несладко, потеряв высоту, я пролетел всего в нескольких метрах от земли над вольерами хищников, чудом не задев их. Толкование этого идиотского, но живописного сна было более чем очевидно: я боялся, что мне не удастся сбежать.

Я проснулся ровно в пять утра, мне очень хотелось кофе, но я не рискнул шуметь на кухне. Юдзу уже, возможно, вернулась. Какой бы оборот ни принимали ее вечеринки, ночевала она всегда дома: ну не могла же она лечь спать, не умастив себя предварительно восемнадцатью кремами, право, странная мысль. Она, наверное, уже задремала, но сейчас только пять, пожалуй, рановато, вот часам к семи-восьми она уснет сном младенца, придется подождать. Я выбрал опцию early check-in в отеле «Меркюр», так что мой номер должен быть готов к девяти утра, а уж там поблизости наверняка найдется открытое кафе.

Я собрал чемодан накануне вечером, и до выхода мне совершенно нечем было себя занять. Как ни грустно признаться, я не нашел что взять отсюда на памятьни писем, ни фотографий, ни даже книг, все хранилось в моем Macbook Air, тонком параллелепипеде из крацованного алюминия, и весило мое прошлое всего 1100 граммов. А еще я понял, что за два года совместной жизни Юдзу ни разу мне ничего не подарилавообще ничего, никогда.

Затем я понял нечто гораздо более поразительноевчера вечером, одержимый мыслью о том, что Юдзу по умолчанию смирилась с моей смертью, я на несколько минут забыл обстоятельства смерти моих родителей. Вот же он, третий выход для романтических влюбленных, не зависящий ни от гипотетического бессмертия трансгуманистов, ни от столь же гипотетического небесного Иерусалима; это решение можно немедленно привести в исполнение, оно не нуждается ни в углубленных генетических исследованиях, ни в усердных молитвах, возносимых Всевышнему; это решение и приняли мои родители, уже лет двадцать тому назад.

Нотариус из Санлиса, среди клиентов которого значились все именитые граждане города, и выпускница Школы Лувра, впоследствии удовольствовавшаяся ролью домохозяйки,  на первый взгляд ничто не предвещало этой паре историю безумной любви. Внешность, как я не раз убеждался, редко бывает обманчива; но в данном случае это было именно так.

Накануне своего шестьдесят четвертого дня рождения мой отец, уже не первую неделю страдавший от постоянных мигреней, пошел к нашему семейному доктору, и тот отправил его на компьютерную томографию. Через три дня он сообщил о результатах: на снимках была отчетливо видна крупная опухоль, но на этом этапе он затруднялся определить, злокачественная она или нет, и рекомендовал сделать биопсию.

Еще через неделю пришли результаты гистологического исследования: они подтвердили злокачественный характер опухолиэто была то ли анапластическая астроцитома, то ли еще более агрессивный ее вариантглиобластома. Это редкая опухоль, как правило, быстро ведущая к смерти: девять из десяти больных умирают в течение года после постановки диагноза; причины ее возникновения неизвестны.

Учитывая местоположение опухоли, об операции не могло быть и речи; только химиотерапия и облучение иногда давали неплохие результаты.

Стоит отметить, что ни отец, ни мать не сочли нужным сообщить мне эту новость; я узнал обо всем случайно, когда, заехав в Санлис, увидел конверт из лаборатории, который мать забыла убрать, и спросил у нее, в чем дело.

Потом я не раз задумывался о том, что родители, должно быть, приняли решение еще до того, как я навестил их в тот раз, и даже успели заказать необходимые вещества по интернету.

Их нашли через неделю, они лежали бок о бок на супружеском ложе. Отец всегда старался избавить окружающих от лишних хлопот, поэтому заблаговременно предупредил письмом жандармерию и вложил в конверт запасные ключи.

Они приняли яд ранним вечером, в сороковую годовщину своей свадьбы. Смерть наступила быстро, любезно заверил меня офицер жандармерии; быстро, но не мгновенно, по их позам нетрудно было догадаться, что они до конца пытались держаться за руки, но в предсмертных судорогах их пальцы разжались.

Мы так и не узнали, каким образом они достали эту отраву, мама стерла всю историю поисковых запросов в домашнем компьютере (наверняка всем занималась она, отец терпеть не мог компьютеры и вообще все, что хоть отдаленно напоминало технический прогресс, он упирался как мог, но в конце концов все же смирился с тем, что надо купить компьютер для офиса, но всем заправляла его секретарша, он, сдается мне, ни разу в жизни даже не прикоснулся к клавиатуре). Разумеется, сказал мне офицер жандармерии, если вы будете настаивать, мы могли бы, наверное, отследить их заказ, ничто не исчезает в облаке бесследно; да, все осуществимо, но так ли уж необходимо?

Я и не подозревал, что можно хоронить двух человек в одном гробу, ведь на каждый чих существует масса санитарных ограничений, мы всегда заранее склонны думать, что все запрещено, ан нет, на этот раз, похоже, все разрешалось, разве что отец задействовал свои связи посмертно, отправив несколько писем, он был знаком, как я уже говорил, почти со всеми шишками города и даже департамента, одним словом, они были погребены в одном гробу, в северной части городского кладбища. Мать умерла в пятьдесят девять лет, будучи совершенно здоровым человеком. Священник слегка разозлил меня своей проповедью, напичканной пафосными изречениями о величии любви земной как прелюдии к еще более величественной любви божественной, мне показалось, что неприлично католической церкви эксплуатировать историю моих родителей, когда священник сталкивается с проявлением подлинной любви, ему следует заткнуться, вот что мне хотелось ему сказать, да и что вообще может понять этот шут гороховый в любви моих родителей? Я и сам не уверен, что понимал ее до конца, но в их жестах и улыбках я всегда чувствовал что-то глубоко личное, к чему мне, в общем, никогда доступа не будет. Я не хочу сказать, что они меня не любили, они, без всякого сомнения, меня любили и были со всех точек зрения замечательными родителями, внимательными и заботливыми, но не чрезмерно, и щедрыми в случае необходимости; но это был иной вид любви, я всегда оставался за пределами магического сверхъестественного круга, который они образовывали вдвоем (их взаимопонимание и правда было поразительным, я уверен даже, что пару раз стал свидетелем телепатической связи). Других детей у них не было, и я помню, что, когда, сдав экзамены на бакалавра, я поступил в подготовительный класс по агрономии в лицей Генриха IV и объяснил им, что добираться туда из Санлиса на общественном транспорте мне будет очень неудобно, гораздо практичнее снять комнату в Париже, я прекрасно помню, что уловил в маминой реакции, хоть и мимолетное, но бесспорное облегчение; ее первая мысль была о том, что они наконец останутся вдвоем. Что же касается отца, то, даже не особенно пытаясь скрыть свою радость, он тут же взял все в свои руки, и через неделю я въехал в студию, обставленную с неуместной роскошью, намного просторнееэто я понял сразукомнат для прислуги, которыми довольствовались мои товарищи, да и находилась она на улице Дез-Эколь, в пяти минутах ходьбы от лицея.

Я встал ровно в семь и бесшумно прошел через гостиную. Бронированная массивная входная дверь открылась беззвучно, словно дверца сейфа.

В первый день августа пробок в Париже не было, и мне удалось запарковаться на авеню Сестры Розалии, в нескольких метрах от отеля. В отличие от основных магистралей этого квартала (авеню дИтали, авеню де Гоблен, бульваров Огюста Бланки и Венсана Ориоля), которые, расходясь в разные стороны от площади Италии, пропускают через себя большую часть машин из юго-восточных округов Парижа, авеню Сестры Розалии заканчивалась через пятьдесят метров, упираясь в улицу Абеля Овелака, тоже относительно скромных размеров. Статус авеню мог бы показаться в данном случае чистой узурпацией, если бы не ее бессмысленная ширина и засаженная деревьями аллея посередине, разделяющая ее на две полосы, пустовавшие в этот ранний час, в общем, авеню Сестры Розалии напоминала скорее частную улицу или псевдоавеню (Веласкеса, Ван Дейка, Рейсдала) в районе парка Монсо, в ней было даже что-то роскошное, и это впечатление усиливалось у входа в отель «Меркюр», представлявшего собой, как ни странно, высокую арку, ведущую во внутренний двор со статуями, такие декорации смотрелись бы куда естественнее в палас-отеле средней руки. В полвосьмого утра на площади Италии уже открылись три кафе: «Кафе де Франс», кафе «Маргерид» (кухня департамента Канталь, но для кухни Канталя было, пожалуй, рановато) и кафе «OЖюль» на углу улицы Бобийо. Туда я и пошел, несмотря на кретинское название, потому что у владельцев возникла оригинальная идея перевести с английского happy hours, которые превратились в «счастливые часы»; Ален Финкелькрот наверняка одобрил бы мой выбор.

Меню этого заведения привело меня в восторг, и я уже готов был пересмотреть негативное суждение, которое высказал поначалу относительно его названия, поскольку использование имени Жюль позволило им выработать инновационный подход к меню, в котором креативность в наименованиях сочеталась с разумной контекстуализацией, результаты чего были заметны уже в разделе салатов, где «Жюль на Юге» (салат, помидоры, яйцо, креветки, рис, оливки, анчоусы, сладкий перец) соседствовал с «Жюлем в Норвегии» (салат, помидоры, копченый лосось, креветки, яйцо пашот, тосты). Я понял, что надолго меня не хватит и вскоре (может, прямо сегодня в полдень) я поддамся чарам «Жюля на ферме» (салат, сыровяленая ветчина, сыр канталь, жареный картофель, грецкие орехи, крутое яйцо), если его не перевесит «Жюль-пастух» (салат, помидоры, горячий козий сыр, мед, жареные ломтики бекона).

Вообще говоря, предлагаемые здесь блюда сводили на нет устаревшую полемику, закладывая основы мирного сосуществования традиционной французской кухни (луковый суп, филе сельди с теплым картофелем) с новаторским фудингом (креветки панко под соусом сальса верде, бейглы из Аверона). То же стремление к синтезу прочитывалось и в карте коктейлей, где, наряду с классикой жанра, фигурировали и подлинно художественные композиции вроде «Зеленого ада» («Малибу», водка, молоко, ананасовый сок, мятный ликер), «Зомби» (янтарный ром, абрикосовый ликер, лимонный сок, ананасовый сок, гренадин) и простейший, как все гениальное, «Бобийо-бич» (водка, ананасовый сок, клубничный сироп). В общем, мне стало ясно, что в этом заведении я счастливо проведу не то что часы, а дни, недели, а то и годы.

Часам к девяти, доев «Breakfast нашего края» и оставив достаточно щедрые чаевые, чтобы заручиться благосклонностью официантов, я направился в лобби отеля «Меркюр», где мне оказали прием, превзошедший все мои самые смелые ожидания. Дежурная за стойкой администратора даже не затребовала мою кредитную карточку и подтвердила, не дожидаясь вопросов, что, согласно моим пожеланиям, мне зарезервирован номер для курящих,  «Вы же погостите у нас недельку?»  продолжала она с легким оттенком очаровательной заинтересованности; я ответил утвердительно.

Я сказал «неделю» наобум, пока в мои планы входило лишь освобождение от токсичных отношений с Юдзу, которые постепенно меня доконали, мой проект добровольного исчезновения удался на славу, вот до чего я дошел, западноевропейский мужчина среднего возраста, вполне обеспеченный на несколько лет вперед, без родных и друзей, не имеющий ни личных планов, ни истинных устремлений, глубоко разочаровавшийся в своей профессиональной жизни, в личном плане переживший много разнообразных романов, общим знаменателем которых был разрыв, и не видевший смысла в жизни, равно как и в смерти. Я мог бы воспользоваться этим состоянием, чтобы «отпустить прошлое» и «начать жизнь с чистого листа», как выражаются в дурацких телепередачах и статьях по психологии в специализированных журналах; я также мог погрузиться в летаргическое бездействие. Мой номер в отеле, я понял это с первого взгляда, склонял меня к выбору второго варианта: он был действительно крохотный, общей площадью, думаю, десять квадратных метров, передвигаться по нему можно было только вокруг двуспальной кровати, занимавшей практически все пространство, да и то с трудом; напротив кровати, на узком столике вдоль стены, царили вездесущий телевизор и приветственный поднос (чайник, картонные чашки и растворимый кофе в пакетиках). Еще в эту клетушку умудрились втиснуть мини-бар и стул, стоявший перед зеркалом сантиметров тридцать на тридцать; вот и все. Таков был мой новый дом.

Способен ли я быть счастливым в одиночестве? Вряд ли. И вообще способен ли я быть счастливым? Такие вопросы, я полагаю, лучше себе не задавать.

Единственное неудобство гостиничной жизни состоит в том, что надо ежедневно выходить из номераа значит, вылезать из постели,  чтобы горничная могла убрать. Время отсутствия в принципе не обозначено, график горничных никогда не сообщается клиенту. Я бы лично предпочел, зная, что уборка не занимает много времени, чтобы мне точно указали, во сколько надо покинуть номер, но нет, такая услуга у них не предусмотрена, и в каком-то смысле я их понимаю, это несовместимо с традиционными ценностями гостиничного дела и слишком напоминало бы, скажем, тюремный распорядок дня. Мне оставалось только положиться на инициативность и быстроту реакции уборщицы или, вернее, уборщиц.

Назад Дальше