Когда я впервые поднялась на эту забытую богом возвышенность, мне было четыре года. Ну, почти пять. В то время моя мать водила что-то вроде небольшого фургона, «панар» пятидесятых годов. Тебе это, конечно, ни о чём не говорит. Но если коротко, то машина была ещё древнее, чем наш драндулет.
И ещё уродливее?
Представь себе летающую тарелку небесно-голубого цвета с двумя иллюминаторами сзади, круглыми, как рыбьи глаза!
Нин подцепила несколько грибов и улыбнулась. Машина с глазами как у рыбы? Отлично. Вот подходящая карета для феи.
В тот вечер, продолжала Титания, когда моя мать остановилась на заправочной станции, стрелка бензина уже зашла за красную полоску.
Фея саспенса закрыла глаза. Она представила себе во всех подробностях эту сцену из далёкого прошлого.
И небо тоже было красным, добавила она.
Глава 3Июль 1970
Я сидела, прислонившись лбом к одному из иллюминаторов, на заднем сиденье нашего «панара» и уже несколько часов молчала. Я высматривала первые признаки ночи. Боялась, что машина сломается и нам придётся опять спать на обочине. Меня пугал лес, из которого мы только что выехали. Но и облезлые холмы, показавшиеся впереди, мне тоже не нравились.
Ну, проговорила мать, выключая зажигание, кто был прав?
Я отлепила лоб от стекла и увидела две колонки заправки, а чуть подальшемагазинчик с чудно́й закруглённой витриной.
Ты, признала я с облегчением.
Очень важно, чтобы ты мне доверяла, Консолата. Иначе у нас ничего не получится.
Я повернулась к ней. В свои четыре года (почти пять) я уже понимала, какой моя мать была красивой, юной и одинокой. Слишком красивой, слишком юной и слишком одинокой, чтобы заботиться о таком количестве детей.
Ты не голодна?
Всё нормально, соврала я.
После варёных яиц, которыми мы закусили в Сен-Бонне, у нас в желудках ничего не было. Яйца уже давно переварились. Хорошо, что малыши спят.
Мне тоже нормально, сказала мать. Но я бы не отказалась от чего-нибудь вкусненького. Например, от супа из тапиоки. А ещё тартинок с тунцом-и-помидорами и перчёных сухариков!
У меня тут же слюнки потекли. Роз-Эме умела подобрать верные слова. Она знала их силу, их вкус. Жонглировала ими, как мячиками.
Ух ты, смотри! Думаешь, вон тот месье не угостит нас?
Она распахнула дверь фургона и вытянула наружу ноги, длинные и стройные, как у фламинго. Из глубины «панара» я хорошо видела этого типа: он стоял у заправки, неподвижный, как манекен, и смотрел на мою мать. На нём был рабочий комбинезон, в левой рукепластмассовая канистра, а над головойнимб. То есть всего лишь закат, красное солнце, которое залило всё вокруг и подожгло витрину магазина у него за спиной.
Я перебралась через сиденья и тоже выпрыгнула из фургона. Мне совсем не хотелось, чтобы опять было как в сквоте и чтобы этот тип возомнил себе всякое про мою мать. Я думала, что моё присутствие хоть как-то защищает её от мужчин.
Я уже закрываю, сказал он.
Мы на секунду, ответила мать. Наверное, вы наш ангел-хранитель.
Заправщик направился к ней, щурясь от яркого света заката.
Уж не знаю, кто из нас двоих ангел, сказал он, опуская канистру на землю.
Я поняла, что он меня не увидел, поэтому подбежала и вцепилась в мамины ноги. Пусть знает, что это моя территория.
Опроизнёс заправщик, впервые взглянув в мою сторону. Так вон он где, ангел!
Её зовут Консолата, сказала мать. Это итальянское имя.
Вы итальянки? удивился заправщик, глядя на наши светлые волосы.
Нет, но у меня большая страсть к языкам! Роз-Эме рассмеялась как-то чересчур громко.
Заправщик тоже чересчур громко рассмеялся, и я нахмурилась.
С тех пор как восемь дней назад мы уехали из сквота без единого су в кармане, нам встретилось уже несколько ангелов-хранителей: старик-свиновод, сваривший нам сосисок, хозяйка продуктовой лавки, у которой я спала в настоящей постели и пила лимонад, добрая женщина из Сен-Бонне с варёными яйцами Но на сей раз, хоть у нас и не осталось ни капли бензина, я была недовольна. Я люто невзлюбила этого типа с заправкиконечно же, из-за того, что он понравился матери.
И куда же вы едете? спросил он, снимая с колонки заправочный пистолет.
Куда глаза глядят, сказала Роз-Эме, играя прядью волос. Я работу ищу.
Я вздрогнула.
Но ты же сказала, что нам надо найти
Конечно, мы найдём что-нибудь поесть! перебила мать и пристально посмотрела на меня. Но для этого, представь себе, надо сначала найти работу.
Она с раздражением закатила глаза. Мне хотелось её укусить.
Какую работу ищете? поинтересовался заправщик, пока бензин рывками заливался в бак фургона.
У меня много талантов, соврала мать.
А, ну да! Например, к языкам! расхохотался он.
Не знаете никого, кому я могла бы пригодиться? вдруг очень серьёзно спросила Роз-Эме.
Тип медленно вернул пистолет в гнездо и, не сводя с неё глаз, вытер руки о комбинезон.
Уже поздно, сказал он. Тут, на возвышенности, даже летом ночи холодные. Я живу в Сен-Совере, несколько километров отсюда. Вам есть где ночевать?
Помимо всех прочих талантов моя мать обладала великолепной улыбкой. В тот самый миг, когда солнце окончательно исчезло за линией горизонта, она подарила её заправщику.
Вот так и получилось, что на следующий день, припарковав фургон на склоне, мать подсунула под передние колёса тормозные колодки и принялась выгружать из машины наши вещи. Я пыталась ей помешать.
Консолата, прекрати!
Но я не слушалась.
Перестань! крикнула мать, уронив сумку в мокрую траву.
Но ты обещала, что мы поедем к
Она приложила палец к моим губам.
Поедем чуть позже, Консо. Но, если я ещё хоть раз об этом услышу, не поедем уже никогда, понятно?
Вне себя от злости, я развернулась и побежала прочь.
Мать даже не попыталась меня остановить. Вокруг была такая глушькуда здесь было деваться малышке четырёх лет (почти пяти)?
Метров через сто я остановилась и посмотрела на свои ноги. Как сейчас помню: стёртые на мысках белые сандалии с вышитым цветком сбоку. Мне ничего не оставалось, только повиноваться матери.
Я вернулась к дому. Заправщик сидел на подоконнике, голый по пояс, свесив одну ногу вниз. Он умиротворённо курил, а за его спиной громоздились рыжие кровли Сен-Совера, похожие на кубики, которые кто-то рассыпал у подножия церкви. Утреннее небо над головой было совершенно прозрачным.
Проснувшись в тот день довольно рано, я слышала через перегородку, как они разговариваютмоя мать и он.
В издательстве каталогов есть рабочие места, говорил заправщик. Я там кое-кого знаю. Могу про тебя спросить.
Мать в ответ хихикнула, и вскоре из-под одеяла донеслось их приглушённое дыхание. Роз-Эме, как обычно, думала только о себе, забывала свои обещания, не считалась со мной, не говоря уж о малышах.
У меня даже в глазах потемнело от бешенства.
Не хочу тут оставаться! Не хочу тут оставаться! вопила я и изо всех сил топтала насыпь над дорогой.
Каблуки сандалий крушили комья глины, из-под ног врассыпную мчались муравьи и выползали из укрытий дождевые черви.
Не хочу! Не хочу! Не хочу!
Конечно, никакого проку от этого не было, но я топтала землю и кричала ещё довольно долго.
А потом колокола церкви Сен-Совер пробили полдень, я вернулась к дому и прямо в сандалиях, облепленных землёй, направилась на кухню.
Есть хочешь? спросил заправщик.
Я в те времена всегда хотела есть.
Его бёдра были обвязаны таитянским парео, он что-то помешивал в кастрюле; пахло очень вкусно.
Картошка со шкварками, моя фирменная. Жареный лук и омлет с зеленью.
Он победил: я выдвинула стул и уселась. Ноги не доставали до пола. Я слышала, как наверху, в спальне, плачут мои братья, а мама поёт в душе.
Меня зовут Жан-Ба, сказал заправщик.
Он растёр между ладоней несколько веточек тимьяна, и над кастрюлей пролился ароматный дождь.
Я предложил Роз-Эме записать тебя в школу. Учителя зовут месье Сильвестр. Ты уже ходила в школу?
Я покачала головой. В сквоте никому и в голову не приходило об этом позаботиться. Там дети были предоставлены сами себе и бегали повсюду без штанов и без забот. Они смотрели, как взрослые играют на гитаре, курят, ложатся спать когда придётся и засыпают в путанице ног, рук и волос. Но здесь, на краю возвышенности и в стране озёр, общепринятые правила всё ещё соблюдались. Дети не разгуливали с голым задом, ходили в школу, разучивали песенки, правила спряжения и историю Франции.
Кон-со-ла-тапо слогам произнёс Жан-Ба. Это на итальянском что-нибудь означает?
Я посмотрела на него опухшими от слёз глазами.
Конечно, всхлипнула я. Это означает «та, которую утешили».
Надо же, усмехнулся заправщик.
А потом подмигнул и пустился в пляс («ва-пи-ду ва-пи-да!»), вращая бёдрами, как таитянка. И танцевал, пока я наконец не перестала дуться.
Вскоре, уже с сухими глазами, я поглощала свою порцию омлета и картошки со шкварками, а мама вышла из душа и занялась малышами.
Через три дня я впервые отправилась в школу Сен-Совера, в класс месье Сильвестра.
А в следующий понедельник мама устроилась кладовщицей в издательство каталогов.
Я тогда ещё не знала, что начинаются самые важные годы моей жизни.
Глава 4Пятница23:00
Рагу из кролика в тарелке совсем остыло. Ночь за окнами замерла как вкопанная. Нинтоже.
Ну? Ты совсем не ешь, заметила Титания.
Ем-ем, встрепенулась Нин, как будто её разбудили.
Она машинально подцепила вилкой еле тёплый кусочек. Теперь она, пожалуй, не скоро сможет что-нибудь проглотить.
Ты говорила, что
Девушка запнулась, пытаясь собраться с мыслями, и откашлялась: в горле стоял комок.
Ты говорила, что Окто уехал в аэропорт встречать Ориона и Роз-Эме?
Так он написал.
Значит, завтра они будут здесь? Все трое? В этом доме?
Если всё пойдёт по плануда.
НоНин, прищурившись, посмотрела на потолок, будто надеялась сквозь него разглядеть небо. Ты всегда говорила, что твоя мать умерла.
Да. В определённом смысле так оно и было.
Нин мысленно повторила эту абсурдную фразу: в определённом смысле так оно и было. Её бабушка в определённом смысле умерла.
И, значит, этот Октопродолжала она, твой младший брат?
Один из братьев, да. Они с Орионом близнецы.
Ясно, чуть слышно проговорила Нин.
Она набрала в лёгкие воздуха. Чтобы задать следующие вопросы, ей пришлось приложить немало усилий, тщательно проговаривая каждый слог, словно она обращалась к глуховатой старухе.
То есть ты не единственный ребёнок в семье, как всю жизнь рассказывала?
Нет.
И ты не сирота?
Нет.
И тебя зовут не Титания?
Не совсем. Скажем, это мой псевдоним. Ник, если так тебе понятнее.
То есть, подытожила Нин, всё, что ты рассказывала раньше, было ложью. Подставой? Да?
Я была вынуждена врать, объяснила Титания. Но со вчерашнего дня необходимость в этом отпала. Поэтому-то мы сюда и приехали.
Нин медленно отодвинула тарелку. Ещё немного, и она бы швырнула её в стену вместе с остатками мяса и соуса.
Девушка несколько раз глубоко вдохнула, стараясь протолкнуть ком, по-прежнему стоявший в горле. И подумала, что ещё ни разу не пила вина.
Можно мне немного? спросила она.
Титания оглядела бутылку «Шато Тальбо», стоявшую на столе, потом перевела глаза на дочь, такую взрослую и красивую.
Можно тоже вина? повторила Нин, протягивая свой стакан. Мне надо как-то приободриться.
Титания испугалась. Рядом не было никого, кто мог бы принять решение за неё. Например, отца Нин. Впрочем, Ян никогда не проявлял к дочери большого интереса, и его мнение мало что значило.
Нет, решила Титания наконец.
Почему? воскликнула Нин, даже подпрыгнув от возмущения.
Ты задала вопрос, я ответила. Мой ответ: нет.
Считаешь меня ребёнком, да?
Есть куда более интересные способы взросления, зайчонок.
Перестань называть меня зайчонком! Это глупо!
Нин вскочила так стремительно, что опрокинула стул.
Почему? Думаешь, меня развезёт от одного стакана вина?!
Насколько я понимаю, тебе не требуется моего разрешения, чтобы делать всё, что взбредёт в голову, холодно заметила Титания. Поговорим об этом в другой раз. А пока ты будешь пить воду. И поднимешь стул.
Нет. Всё, хватит. Я замёрзла и хочу спать! Где в этом сарае спят?
Титания спокойно заткнула бутылку пробкой, поставила её на пол и налила себе воды.
Поспишь в другой раз, произнесла она. Я рассказала только самое начало, а история эта длинная, я предупреждала. Если ты замёрзла, у тебя в сумке есть одежда.
Фея саспенса снова взяла вилку и невозмутимо принялась за еду. Нин бросила на неё убийственный взгляд. Мать, оказывается, не только эгоистка, но ещё и совершеннейшая как это вообще называется? Так и не подобрав нужного слова, она взорвалась:
Какой-то бред! Ты мне всё это рассказываешь с таким видом, будто я не знаю какая-нибудь твоя читательница! Заваливаешь меня всеми этими именами, датами, воспоминаниямишарах, шарах! Но я не читательница, если ты забыла! Я ТВОЯ ДОЧЬ!
С этими словами Нин вдруг побледнела. По спине пробежала дрожь.
Если, конечно
Нет! крикнула Титания, роняя вилку. Конечно же, ты моя дочь! Моя единственная и неповторимая, обожаемая дочь! Клянусь!
Супер, невесело усмехнулась Нин. А тебе не приходило в голову поинтересоваться, хочет ли твоя обожаемая дочь всё это выслушивать? Просто спросить, готова ли я к этому?
Лицо Титании стало очень серьёзным. Конечно, она думала об этом.
Никто не бывает готов к правде. Поверь моему опыту. Для этого никогда нет подходящего момента. Просто однажды ты узнаёшь что-то и не можешь этому противостоять.
Ямогу!
Нин зажала уши руками и стала громко распевать: «Ла-ла-ла-ла», как вредная девчонка четырёх лет, которая не желает слушаться старших.
Титания закусила губу и не двигалась с места. Бунт дочери справедлив, но ей-то как себя вести?
Прости меня, пожалуйста, сказала она.
Ла-ла-ла-ла-ла
Прости, пожалуйста, повторила Титания чуть громче.
Ла-ла-ла-ла-ла
Нин, перестань! Хватит! Всё равно теперь ничего не изменишь!
Нин замолчала, медленно опустила руки и посмотрела Титании прямо в глаза. Ей хотелось испепелить мать этим взглядом, разложить на молекулы, распылить!
Я тебя очень прошу, прости меня, снова произнесла Титания, уже менее жёстко.
Фея саспенса не спеша вытерла рот бумажной салфеткой, задумчиво свернула её в трубочку, развернула обратно, сложила вдвое, вчетверо, ввосьмеро и только после этого наконец продолжила:
Поверь, я со вчерашнего утра только и думала, говорить тебе или нет. В самом деле, я могла бы оставить тебя в Париже. Приехать сюда одной и ждать ещё несколько недель или даже лет, прежде чем рассказать тебе правду. И если я решила, что в этот раз мы поедем вместе, то как раз потому, что больше не считаю тебя ребёнком. Наоборот, Нин! Я считаю тебя человеком восхитительного ума, взрослым, весёлым, сообразительным и живым. Я слишком тебя уважаю, чтобы продолжать держать в неведении относительно твоей собственной истории. Понимаешь?
Нет.
Нин повернулась к ней спиной и оказалась нос к носу с непроглядной тьмой, которая будто бы залепила оконное стекло свежим асфальтом. Нелепо, но Нин вдруг вспомнила о купальнике и полотенце, которые так и лежали сырым комом в сумке для бассейна. Надо бы их повесить, чтобы высохли. Ещё подумала, что, наверное, не сможет приехать на соревнования в воскресенье. И надо бы позвонить, предупредить об этом. И про Маркуса тоже подумала. И про подруг. И вообще про всю свою жизнь.
Она с рождения жила вдвоём с матерью, у них больше никого не было. Не к кому поехать на Рождество или юбилей: ни бабушки, ни дедушки, ни дяди, ни тёти, ни двоюродных братьев и сестёр. Да она даже отца почти никогда не видела! Только она и мать, одни на белом свете, как последние представители вымирающего вида. И теперь вдруг
Одно слово застряло в горле. Застряло и раздувалось там, разрастаясь с огромной скоростью, пока слёзы вдруг не выплеснули его наружу и слово не взорвалось у Нин на губах:
Ты меня предала! Зачем? Зачем ты меня предала?!
Вопрос хлестнул Титанию по лицу как пощёчина. Она снесла удар. Он был предсказуем и заслужен.
Мне очень жаль, проговорила она, не придумав ничего лучше.
Титания встала, обошла стол и с распахнутыми объятиями шагнула к дочери.
Иди ко мне, ласково позвала она.
Нин помедлила (не слишком долго) и позволила себя обнять. В ней боролись гнев, смятение и страх. Можно ли подать в суд на собственную мать за всё, что она сделала? Можно ли вообще подать в суд на человека, которому позволяешь себя утешать? Ведь, как ни крути, Нин вынуждена была признать, уткнувшись лбом в мамину шею: это самое надёжное место на Земле.